Долгий путь к себе - Владислав Бахревский

— Вина! Всех пою! Мой враг сломлен.

Тимош обучал Ису игре в «хвыль». Сдавали по семь карт на пятерых. Чтоб игра получилась, пришлось принять дивчинок: Степаниду, Катьку и шестилетнего Юрка. Козырная дама и была «хвылью», высшей картой. Владелец «хвыли» брал «хлюст» — масть — и щелкал трех игроков «хлюстом» по носам, четвертого не трогал. Это его «подручный». Из карт подручного и своих он выбирал четыре козыря и начинал игру против «битых» которые тоже составляли общую четверку.

Первый ход был обязательно с «хвыли», и, если хвыленщик набирал три взятки, он и стегал каждого из противников по разу, если проигрывал, били его и подручного но уже по два раза.

Тимошу везло. В подручные себе он выбирал всякий раз маленького Юрка, который в игре не смыслил, но козырной туз с ним не расставался.

— Я не буду так! — горько заплакала Катька, она была старше Юрка всего на три года.

— Терпи! — процедил сквозь зубы неистовый Иса, сверкая глазами. — Сейчас мы ему! Сейчас!

Но хвыль снова пришла к Тимошу. А вот карта — к Исе: козырные туз, король, валет, десятка.

Иса претерпел от «хвыли» очередной щелчок, сложил карты и дал их разобиженной Катьке.

— Ходи!

— Я хожу, — возразил Тимош, почесывая затылок. — «Хвыль» ходит.

— Чего медлишь тогда? Ходи! — в груди у Исы клокотало нетерпение.

Тимош получил на «хвылю» валета и отдал три взятки.

— Ну! — сказал Иса, потирая руки. — Бей, Катька, первая, а я буду второй.

Катька взяла карты, подошла к брату, размахнулась. Тимош быстро-быстро заморгал глазами.

— Бей! — крикнул Иса — Жж-ги!

— Мне его жалко! — у Катьки опустилась рука.

— Нас они били! Им было не жалко! — Иса даже на ноги вскочил.

Катька вздохнула, подняла ручонку, Тимош снова заморгал, и девочка отвернулась от брата.

— Не буду его бить.

— Тимош, бесстыдник! Так нечестно! — В голосе Степаниды дрожали слезы. — Чего разморгался?

— Дай, Катя, мне карты, — Иса потрогал свой красный припухший нос и даже зажмурился от ожидавшего его удовольствия.

— Да лупи ты скорей! — сказал ему Тимош. — Один раз выиграли, а уж раскудахтались! Правда, Юрко?

— Правда, — согласился Юрко, морща личико, он боялся расплаты.

— Не торопись! Сейчас получишь! Сейчас! — Иса размахнулся.

В тот же миг от удара сапога дверь бухнула, и в комнату ввалился пьяный пан Чаплинский с ватагой.

— Где Матрена? Найти! — пошел по горнице, пиная ногами сидящих на полу детей.

Тимош вскочил, ударил кулаком Чаплинского по носу, брызнула кровь. Пан Чаплинский взревел, схватился за саблю, началась свалка. Одни крутили руки Тимошу, другие держали пана Чаплинского.

— Не пачкайся! — обнял пан Комаровский своего свирепого друга. — Я этого щенка засеку!

— Засеки! — скрипел зубами пан Чаплинский. — Где Матрена?

— Ищут.

Тимоша связали, выбросили на улицу.

— Вон к этой бабе его поставьте, да так прикрутите, чтоб стоял, когда и ноги у него подогнутся! — Пан Комаровский яростно тыкал рукой в сторону большой каменной бабы во дворе.

Тимоша привязали к идолу лицом.

— Целуй ее! Целуй крепче! — Пан Комаровский ременной плетью перепоясал хлопца крест-на-крест.

— Ох! — вырвалось из груди Тимоша.

— Ага! Почуял?! — Пан Комаровский хлестал и справа, и слева, и слева, и справа. — За благородную кровь тебе, хам! Хам! Хам!

Выдохся, бросил плеть жолнеру, вытер вспотевшее лицо шелковым платком.

— Что стоишь? Бей!

Плеть засвистела.

Из дома выбежал пан Чаплинский.

— Нет ее! Сгинула! Что делать? Пан Дачевский видел — в Чигирин ускакал татарчонок. Он найдет Хмельницкого, и тогда все пропало.

Пан Комаровский покрутил сначала один ус, потом другой и закричал на весь Суботов:

— Дай-ка мне плеть, жолнер! Я сам прикончу этого молодца! Слышишь, красавица? Если ты не выйдешь к нам, я засеку твоего приемыша. До смерти засеку! Он и теперь уже без памяти. Слышишь, я все сказал: на моей и на твоей совести будет его смерть.

Пан Комаровский щелкнул плетью по сапогу, чертыхнулся и решительно пошел к каменной бабе.

— Стой! Ироды! — раздвинув камышовую кровлю, выбралась на скат сарая Матрена.

— Лестницу! — крикнул пан Чаплинский.

Лестницу нашли, поставили. За Матреной полезли.

— Скорее! — Пан Дачевский был уже в седле. — Со стороны Чигирина движение.

— По коням! — крикнул пан Чаплинский. — По коням и за мной!

— Спасибо, Степанида! — Богдан взял у дочери мокрое полотенце, выжал, положил Тимошу на лоб. — Не едут ли?

— Да уже приехали, — тихо ответила Степанида.

В горницу вошла мать Гали Черешни — Оксана, а с ней еще две женщины. Обступили постель.

— Ступай, Богдан! — Оксана ласково взяла Хмельницкого за плечи. — Слышишь, мы займемся твоим сыночком. Ступай!

Богдан согласно кивнул, встал, не забыл пригнуться в дверях. На улице его ждало несколько казаков.

— А поехали-ка, братцы, до пана Чаплинского, — сказал Богдан.

— Поехали! — согласились казаки.

В Чигирине им уже на околице сообщили: пан Чаплинский спрятался в костеле.

Когда подъехали к костелу, увидали жолнеров. Двери костела распахнулись, и, ведя за руку Матрену, вышел пан Чаплинский в окружении своей ватаги. У Матрены на голове блистала в лучах заходящего солнца фата, а пан Комаровский с паном Дачевским осыпали «молодых» деньгами и конфетами.

У Богдана потемнело в глазах. Спешился, тряхнул головой — темно. Сквозь туман увидал перед собой пана старосту, самого Александра Конецпольского.

— Пан Чаплинский венчался с пани римско-католическим обрядом, — говорил Хмельницкому пан староста, но слова его шли откуда-то издалека. — Я надеюсь, беспорядков не будет учинено.

— Беспорядков не будет, — словно за версту услышал Богдан свой голос, но тут свет наконец вернулся к нему, уши наполнились звуками. — Мне бы хотелось поздравить молодых.

Хмельниций пошел навстречу процессии, краем глаза следя за жолнерами, которые изготовили оружие.

За ушами у пана Чаплинского бежали дорожки пота, в ямочке над подбородком собралось озерцо. Хмельницкий усмехнулся: никогда не видел, чтоб человек так трусил.

— Пан Чаплинский, я вызываю тебя! — бросил перчатку под ноги «молодому». — Завтра, на заре, у твоего креста, да будет он тебе памятником.

Повернулся, подошел к лошади, сел в седло и уехал в Суботов.

Перед иконой Богородицы горела лампада. Стоя на коленях, беззвучно молилась Степанида. Тимош спал.

Богдан постоял в дверях и тихонько вышел. На другой половине дома, разостлав коврик, совершал намаз Иса. И ему не захотел помешать Богдан, взял тулуп, ушел на сеновал.

Заснул сразу, но скоро проснулся.

— Пятьдесят два года, — подумал вслух, и глубокая обида объяла душу его.

Жизнь была еще не прожита, но все главное позади. Был генеральным писарем, был счастлив в любви. Богатства не нажил, но и недостатка никогда не знал.

— С королем говорил, — снова вслух сказал Богдан. — Два раза. С графом де Брежи вино пил.

Вспомнил о графе, вспомнил свою поездку во Францию. Де Брежи был посланником в Польше, он пригласил казацких послов в Париж, чтоб договориться о найме казаков для войны с Испанией. В кружевах, в парике, белые ручки перстеньками унизаны, а за каждую копейку торговался.

«Но я тоже не сплоховал, — думал Богдан. — Пришлось-таки графу раскошелиться».

В Париж, а оттуда под Дюнкерк отправились две тысячи четыреста казаков.

«Помри я нынче, какая память по мне останется? — спросил себя Богдан и ответил честно: — Никакой! Гетманов и тех забывают».

И сам себе возразил: «Смотря каких гетманов! Сагайдачного не забудут, Сулиму, Павлюка, Остряницу…»

— Я за сына да за Матрену собираюсь пана подстаросту сокрушить, за себя самого встал, а Наливайко, Павлюк, Гуня, Остряница — те за народ дрались, за поруганную честь Украины.

Спать не хотелось. Богдан спустился с сеновала, дал овса коню, смотрел, как тот ест, кося глазом на хозяина.

— Чего смотришь? — спросил коня Богдан. — Чуешь, что паны поляки ловушку мне уготовили? Не тревожься, уж сегодня я не позабуду панцирь под кунтуш надеть. Бог не выдаст, свинья не загрызет.

Он приехал к кресту один, пан Чаплинский ждал его сам-треть.

— Готов, пан разбойник? — крикнул, подъезжая, Богдан и обнажил саблю.

И тут сзади грянул выстрел.

Хмельницкий дал шпоры, развернул коня и увидал пана Комаровского с дымящимся пистолетом в руках.

— И-и-и! — по-татарски взвизгнул Богдан и помчался на пана Комаровского, доставая из-за пояса пистолет.

Гнал всю свору. Пан Чаплинский, пан Дачевский и еще какой-то пан, не дожидаясь нападения, повернули лошадей и стали уходить.