Высоцкий и другие. Памяти живых и мертвых - Владимир Соловьев

Опыт накоплен порядочный — с учетом, что те же «кремлевские» биографии должны были не только отвечать международным стандартам, но и содержать нечто новое, дабы выдержать конкуренцию американских, английских и прочих зубров мировой кремленологии. В итоге наши книги вышли на 12 языках в 13 странах (причина разноцифрия в том, что хоть американы и бриты читают на одном языке, но книжная эстетика у них разная — соответственно, и издания).

Жизнь Кремля в те времена была за семью печатями, и, помимо проверенных фактов либо достоверных слухов, которые исходили из двух и более источников, были в контексте одновременных им событий и выдерживали проверку историческим, политическим и психологическим анализом, мы также приводили ряд слухов, выражаясь словами Светония, «лишь затем, чтобы ничего не пропустить, а не оттого, что считаем их истинными или правдоподобными». Это вовсе не значило, что приводимые кремлевские слухи мы считали неправдоподобными, но у нас не было возможности проверить их истинность, о чем мы и ставили в известность нашего международного читателя. Что же до правдоподобия, то мы придерживались общеизвестного правила: на яблоне могут расти золотые яблоки, но груши расти не могут.

Или взять тех же «Трех евреев». Первое, еще нью-йоркское издание состоялось с технической помощью Довлатова, я успел подарить ему книгу, которая — так случилось — была последней из им прочитанных. Уже после его смерти Лена Довлатова передала мне, а потом озвучила в упомянутой радиопередаче его отзыв: «К сожалению, все правда».

Само собой, возникает вопрос, как сооотносятся эти два слова — правда и сплетня?

Если сплетня, подобно громоотводу, заземляет миф и приближает к истине, то что есть миф по отношению к сплетне? Застывшая, застылая во времени — все равно, четвертьвековой или двухтысячелетней давности — окаменевшая сплетня становится мифом. Достаточно назвать эпос о Гильгамеше, Библию, «Илиаду». Где там кончается мифология и начинается история, где сквозь сплетню проглядывает правда? А что такое «преданья старины глубокой» как не те же сплетни?

Исторические сплетни. Сплетни, ставшие историей. Сплетни как тайный двигатель литературы, истории и политики. Их кормовая база и сюжетный драйв.

Карлейль определил историю как дистиллят сплетен. История меня в данный момент интересует именно как отрасль литературы. Когда мы с Клепиковой сочиняли по-быстрому наше биодосье Андропова (в Америке, Великобритании, Европе и Японии книга успела выйти еще при его жизни), а тот столько напустил вокруг себя тумана, то соавторы внимательно штудировали классических историков — Фукидида, Плутарха, Тацита, Тита Ливия, Светония, Тойнби, вплоть до наших Карамзина, Соловьева, Платонова, Ключевского, Покровского. Все они были писателями в не меньшей мере, чем историками. Историк античности Момзен и историк Второй мировой войны Черчилль — блестящие рассказчики и стилисты, и каждый получил Нобельку по литературе. К сожалению, политическая история мира прошла по большей части под знаком авторитарных или тоталитарных режимов, то есть диктатур, тираний и автократий, или, как говорит нью-йоркский журналист Саша Грант, обобщая, узкократий, когда информация выдавалась обществу дозированно, в соответствии с нуждами власти на данный момент. Зато вовсю работал слуховод, из которого и черпали историки — от «отца истории» сказочника Геродота аж до наших дней. Есть сплетни-однодневки, но есть сплетни навсегда, навечно, и нет уже никакой возможности их опровергнуть, отделить легенду от реальности. Соломон и Нефертити, Нерон и Клеопатра, Генрих Восьмой и Наполеон, Гитлер, Сталин, Мао — в той же степени знаковые величины, что и реальные персонажи истории. За отсутствием точной информации сплетни — это идеи и гипотезы. Прошлое — не только историческое, но и семейное, индивидуальное — это гипотетическая, виртуальная, метафизическая реальность. Прошу прощения за трюизм: чужая душа — потемки, и это можно отнести и к Тутанхамону, и к жене. А собственная душа — не потемки? Самые что ни на есть! Сколько мне приходилось слышать сплетен о самом себе! Одна из — что моим куратором в КГБ был В. В. Путин.

Чтó большая литература, когда даже детективы, которые заменяют мне кроссворды, чтобы заранее, на середине книги, сквозь уловки и ухищрения автора, угадать убийцу, покоятся на сплетне: «По натуре я — сплетник», — признается Эркюль Пуаро, его собеседница в тон ему говорит: «Обожаю скандалы и сплетни, и чем больше в них злости, тем лучше!», а сам автор пишет, что сплетня — это правда, но если ты оперируешь реальными фактами, то подсуден за клевету, а когда сплетничаешь — нет. В самом деле, без сплетен все сюжеты Агаты Кристи застопорились бы на месте.

Уж коли занесло на детективы, процитирую напоследок моего любимого британского детективиста Николаса Блейка. Будучи также поэтом и парадоксалистом, он перенасытил свои развлекательные романы тончайшими наблюдениями. В том числе — о сплетнях:

«Я никогда не мог уразуметь, почему моралисты столь сурово осуждают так называемые сплетни. Это не только особый жанр устной литературы, распространенный среди малограмотных, но и любимое развлечение таких интеллектуалов, как университетские преподаватели и священники. Как обесцветилось бы наше общение, если бы этот, по выражению Бернса, „непокорный член“ — язык — не получал иногда свободу позлословить».

Вот я и говорю: сплетнями, как миазмами, пропитан воздух, которым мы дышим, но не будь этих миазмов, мы бы задохнулись в безвоздушном пространстве. Как не прожили бы мгновения без бактерий, которые паразитируют внутри нас.

Что же до литературы, из приведенных примеров читатель, надеюсь, убедился, в какую классную компанию я угодил: Плутарх, Шекспир, Достоевский, Пруст, Фолкнер и прочие. Вполне достойные ребята, хоть и сплетники. Так чего ж тогда мне стыдиться?

Без вопросов: я — писатель-сплетник.

На том стоял и стою.

Как говорил Довлатов, извиняюсь за мысли.

Поехали дальше.

Кто там на очереди?

Владимир Соловьев?

Владимир Соловьев.

Представляю его следующую книгу.

Мое поколение — от Барышникова и Бродского до Довлатова и Шемякина

ПОЖИЗНЕННАЯ ЛЮБОВЬ НАШИХ РОДИТЕЛЕЙ И ЛЕГЕНДА ДЛЯ ЛЮДЕЙ МОЕГО ПОКОЛЕНИЯ

Владимир СОЛОВЬЕВ — София НЕПОМНЯЩАЯ

tête-à-tête

Ночной разговор на Facebook

Как различить ночных говорунов,

хоть смысла в этом нету никакого?

Вот как всё это началось. Человек я сравнительно новый на Facebook, на самых ранних порах отбирал френдов из реальных моих знакомых, пока не понял виртуальный характер фейсбучной дружбы. Среди самых первых, пожелавших сойтись со мной ближе, была молодая москвичка София Непомнящая, которую я принял в свой дружеский круг, не заглядывая в ее curriculum vitae, — за красоту. Волоокая синеглазка, да еще с таким вдумчивым, углубленным, пытливым взглядом, что с ходу влюбился, в чем тут же ей и признался. «Это длится не более двух недель. Проверено» — ушат холодной воды на мою седую голову со стороны прекрасной незнакомки. Вот-вот, седина в голову, а бес — нет, нет, не в ребро, конечно, эвфемизм, разве что то самое ребро, из которого сделана праматерь наша Ева. Выяснилось, что я у Софии не просто второй, как обычно утешают нас девушки, а, наверное, пятитысячный френд — на пределе ее фейсбучных лимитов. Ну, чисто, мужской гарем, где я по возрасту мог бы оказаться евнухом, хотя все еще не соскочил с этого дикого жеребца. Мой друг Миша Шемякин изобразил Казанову со стоячим болтом в могиле, которую по этой причине регулярно посещают возлюбленные, чтобы получить от него post mortem то, что он давал, но не додал им при жизни.