Неподдающиеся - Иосиф Прут

После просмотра картины Охлопков сказал мне:

��Ты очень хорошо получился.

��Неужели узнал?!

��Конечно, твоя спина весьма выразительна! Отличный боец!

Слышать это мне было исключительно приятно, несмотря на то, что на экране я мелькнул всего лишь на несколько секунд.

Так началась моя жизнь в кинематографе, крестным отцом которой был мой дорогой друг Николай Охлопков. Дружили до последних его дней: он ушел, не дожив до шестидесяти семи�

Когда � после нескольких поставленных сценариев � я принес Охлопкову мою первую пьесу, прочел он ее быстро (хотя и был очень занят: кроме руководства Реалистическим театром снимался еще в фильме �Дела и люди�). Уже на следующий день он спросил:

��Кто-нибудь ставит?

��Да. Театр Красной Армии.

��Режиссер?

��Завадский.

��Это хорошо. У него настоящий талант и богатая фантазия! А где еще?

��Пойдет в филиале Малого и в Первом рабочем художественном.

��Х-м� Три театра в Москве?! Даже для столицы многовато� А жаль, я бы тоже взялся, но четвертым быть не хочу: хватит того, что я сам � бывшая Четвертая студия. А уж следующую пьесу ты, брат, дай мне одному. Только поменьше ремарок! Некто из вашей шатии попросил меня ознакомиться с его очередным шедевром, так там в списке действующих лиц об одном персонаже было написано: �Любит кошек�! А это животное в пьесе ни разу не появлялось. Да, вот еще: пожалуйста, не расписывай подробно и назойливо место действия. Пушкин писал: �Бахчисарай. Фонтан. Луна�. Режиссеру вполне достаточно, если он режиссер!

Надо сказать, что, когда дело касалось театра, Охлопков ни с кем из друзей не любил советоваться. Поэтому, если мог узнать что-либо для себя полезное (а он исключительно талантливо умел �выуживать� в разговорах необходимые детали), то всегда прямо говорил: �Как ты отлично понимаешь, я в совете твоем совершенно не нуждаюсь. Мне просто любопытно тебя послушать. Узнать твое мнение�.

В таких случаях я не был исключением.

Человеку, впервые попавшему на репетиции к Охлопкову и не привыкшему к его манере, поначалу могло стать не по себе. Дело в том, что Охлопков, прогоняя пьесу с артистами и монтировочной частью, затрачивал столько энергии, что в пересчете на киловатты ею можно было бы осветить любой район Москвы. Николай Павлович заканчивал репетицию только тогда, когда силы уже полностью оставляли его, несмотря на физические данные, вполне достаточные для профессионального борца. Охрипший, обессиленный, Охлопков почти падал в кресло и, запрокинув голову, закрывал глаза. Однажды я не удержался: