История Русской армии. Том 2. От реформ Александра III до Первой мировой войны, 1881–1917 - Антон Антонович Керсновский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Настроение общества из оппозиционного стало революционным, и все внимание его к зиме 1916–1917 годов с внешнего фронта переключилось на фронт внутренний. Никто уже не следил за картой, не передвигал с замиранием сердца на ней булавок — все набрасывались на газеты, но не на сообщения Ставки (те времена уже прошли), а на пестревшие знаменательными и волнующими белыми местами отчеты думских заседаний. Гаденький шепот полз, все ширясь, по стране, захватывая все большие пространства, все более широкие круги населения. Вспышка патриотизма, охватившая в июле 1914 года Россию, при всей своей мощности была непродолжительной. Подобно вороху соломы, энтузиазм вспыхнул ярким пламенем — и быстро погас.
В этом виновато было правительство, не сумевшее использовать исключительно благоприятную возможность всенародного подъема, не догадавшись создать аккумулятор для длительного использования внезапно проявившейся энергии, огромный заряд которой пропал поэтому даром. Виновато и общество, оказавшееся неспособным на длительное волевое усилие и скоро вернувшееся в свое обычное состояние едкого скептицизма и страстной, но бесполезной (потому что злостной) критики. Инерция трех поколений никчемных людей взяла верх. Война затронула интеллектуальный отбор в России гораздо слабее, чем в остальных странах. На фронт пошел лишь тот, кто хотел доказать любовь к Родине не на словах, а на деле. Для большинства же интеллигенции военный закон — и так преступно снисходительный для «образованных» — существовал лишь для того, чтобы его обходить.
Начиная с весны 1915 года, когда выяснился затяжной характер войны, стремление «устроиться как-нибудь», «приспособиться» где-нибудь побезопаснее стало характерным для огромного большинства этой «соли земли». В ход пускались связи и знакомства — и цветущий здоровьем молодой человек объявлялся неизлечимо больным либо незаменимым специалистом в какой-нибудь замысловатой области. Характерным показателем глубокого разложения русского общества было то, что подобного рода поступки не вызывали почти ни у кого презрения и осуждения. Наоборот, общество относилось к таким «приспособившимся» скорее сочувственно.
Бесчисленные организации Земско-городского союза стали спасительным прибежищем для полутораста тысяч интеллигентных молодых людей, не желавших идти на фронт, щеголявших полувоенной формой и наводнявших собой отдаленные тылы, а в затишье и прифронтовую зону. Эти «земгусары» имели на армию огромное разлагающее влияние, сообщая части фронтового офицерства и солдатам упадочные настроения тыла, став проводниками ядовитых сплетен, мощным орудием антиправительственной агитации. На это и рассчитывали учредители и возглавители Земгора, которым необходимо было заручиться поддержкой возможно более широких военных кругов в своей борьбе с правительством. Духовному оскудению сопутствовало падение нравов. Оно наблюдалось во всех воевавших странах, но ни в одной из них не сказалось в таких небывалых размерах, как в России.
Разгулу способствовало обилие денег — излишне высокие оклады военного времени, а главное — непомерная нажива общественных организаций на поставках в армию. Фронт утопал в крови, тыл купался в вине. Хаотическое «беженство» лета — осени 1915 года с его психологией «после нас — хоть потоп!» и «все равно пропадать!» тоже способствовало всеобщей деморализации. Но главными растлителями духа были безобразно раздувшиеся организации Земско-городского союза с их сотнями тысяч развращенной мужской и женской молодежи… Общество стремилось «забыть» о затянувшейся войне. А общественность видела в ней дело прибыльное и экономически и сулившее заманчивые политические возможности.
Война чрезвычайно развратила деревню. Политически и экономически русское крестьянство эволюционировало за три года с 1914 по 1917 год больше, чем за три поколения с 1861 по 1914 год.
Материальное благосостояние крестьянства повысилось. Хлеба сеялось меньше, и он был в большой цене. Семьи взятых на войну получали щедрые денежные пособия, превышавшие заработок «кормильца». Деревня, отдавая царю своих сынов, сама богатела — у нее появились «городские» потребности и «городские» привычки.
Но этот материальный подъем сопровождался страшным духовным оскудением. Падение религиозного чувства, разврат и рост хулиганства сопровождались развитием бунтарского духа и стяжательских инстинктов. Этот бунтарский дух и стяжательские инстинкты нашли себе удовлетворение в диких разгромах помещичьих усадеб и культурных хозяйств в 1917 году и в расчетливом, бездушном снимании за горсть муки последней рубашки с умиравшего от голода «буржуя» в 1918–1921 годы.
С каждым месяцем все явственнее сказывалась непомерность напряжения, потребовавшегося от России. Ни политически, ни экономически (экономия вытекает из политики) наше Отечество не было к такому напряжению подготовлено.
Осенний призыв в 1916 году срока 1918 года захватил пятнадцатый миллион землепашцев и кустарей. Поля зарастали бурьяном. Гужевой промысел был парализован — и запасы зерна все труднее становилось подвозить на железную дорогу. В городах, а затем и на фронте все чаще стали случаться нехватки продовольствия. Транспорт неуклонно разваливался. Потеря летом 1915 года стратегической железнодорожной сети оказалась роковой. Обслуживание всех потребностей страны и небывало разросшейся вооруженной силы легло на слабо оборудованную экономическую сеть, которая с этой явно для нее непосильной задачей справлялась все с большими перебоями. Кровеносная система страны была поражена склерозом.
Экономическая структура России резко отличалась от таковой же Центральной и Западной Европы. Там основой ее было заводское производство, у нас же — кустарное. Количество «лошадиных сил» германской промышленности превышало наше в 13 раз, французской — в 10 раз. То, что немцы и французы делали машинным способом, мы должны были делать вручную. А это требовало в несколько раз большего количества рабочих рук в тылу — как в промышленности, так и в сельском хозяйстве. На Западе человека заменяла машина — в России человека заменить было нечем. «Человеческий запас» России оказался относительно гораздо меньшим, нежели в союзных или неприятельских странах, — в декабре 1916 года был уже объявлен набор срока 1919 года, тогда как во Франции и в Германии еще не был призван срок 1918-го.
Нездоровый мистицизм на самом верху страны, и, как следствие мистицизма, — ослепление; интриги в высших слоях, недовольство и раздражение в средних, озлобление на низах — все на фоне непрерывно растущей разрухи, невозможного напряжения и непомерной усталости — такова была картина России в последние месяцы петровской империи.
Русская армия на третий год войны
Объезжая войска осенью 1916 года, император Николай Александрович вызвал из строя старослуживших солдат, вышедших с полком на войну. Выходило по два-три, редко по пяти на роту — из иных рот никто не выходил.
Первый, кадровый, состав императорской пехоты ушел в вечность в осенних боях 1914
