Человек с яйцом - Лев Данилкин

«Мы живем, конечно, — на этот раз Проханов решил заложить широкий вираж, — в огромном недостатке природы. В городе природу заменяют вот эти останки среды, трэш, обломки, в том числе информационные, такие однодневки, сиюминутно возникающие. Я думаю, что писатель работает на останках, на обломках среды, информационного поля, втягивает их в огненную мартену своих переживаний, чтобы они там на мгновение сверкнули и превратились в пламя. На „Запорожстали“ я видел мартену — открытый гигантский зев в стене, полный красной слюны, с красным огромным языком, и туда, где все булькало, бурлило, хлюпало этой расплавленной белой сталью, туда кидали обломки машин, танковые пушки, изуродованные комбайны, остатки старых мостов. И вся эта ржавчина, мерзость превращались в белое ослепительное пламя. Видимо, человек, работающий на сиюминутном мусоре, избавляется таким образом от него и питает свой безымянный огонь, мартену. Есть задача уничтожить эту отвратительную, мерзкую и сиюминутную среду и, с другой стороны, дать ей измерение вечного. Ты как бы раскочегарил себя до температуры плавления стали, и все, что туда ни кинешь — труп Ельцина или капитель от храма Афродиты — все будет восхитительно».

«Крейсерова» — первый целиком «галлюцинаторный» (другими словами, гротескный, сюрреалистический) московский роман Проханова. Внимательный читатель этого автора вообще вряд ли имеет основания пожаловаться на дефицит диких сцен, но эта книга, безусловно, в состоянии удовлетворить самые специфические интересы. Особенно ярко выписаны в романе несколько битв: малевичевский «Черный квадрат» с «Чашей» Поздеева, американские горки — с горками ленинскими, и космический корабль «Колумбия» — с небесным крейсером «Москва». На мой осторожный вопрос о том, почему он решил применить свой талант баталиста в сатирическим романе, он отвечал: «Поскольку я изверился в способность политических организаций создать альтернативную политику, я вынужден был прибегнуть к метафизическим способам сражений».

— Что это за картина «Чаша», которая бьется с «Черным квадратом»? И Белосельцев в «Гексогене» тоже с ней встречается.

— А это гениальный художник Поздеев, знаете его? Это ваш минус, только неандерталец, конечно, не знает, кто такой Поздеев… Это гигант, я без иронии говорю, он, видимо, ведет свою культуру, свое творчество с 20-х годов, но если те «двадцатники» были абсолютно урбанисты, то у него много русской мистики, очень много евангельски-библейского, сибирского староверческого, старообрядческого. В своих работах он эволюционировал от восхитительного русского импрессионизма к абсолютной абстракции, кубизму такому упрощенному. Он родом из Красноярска, это человек красноярских столбов, Енисея, природы огромной сибирской. Его замалчивают, весь этот андеграунд наш сучий, они не брали его в свою компанию. Но в центре Красноярска ему установили памятник, прямо на тротуаре: бронзовый интересный старик. И у меня был период обожания, восхищения им, как Платоновым. И я его противопоставляю, его абстракционизм абстракционизму Малевича.

«Чаша» Поздеева.

— А как выглядит сама эта картина?

— Сама картина представляет собой набор геометрических фигур, где угадываются и чаша, и весы, какие-то балансы. Очень русское такое. Много от Петрова-Водкина, все сведено в состояние гармонии цвета, формы и вот этого символа. Это не черный квадрат, фигура абсолютно одинокая и одномерная, а более сложное, более дифференцированное явление. Поздеев поднялся до такого уровня постижения абсолюта или Бога, что больше ему было не дано понять, и он изобразил его в виде почти абстракции, почти равновесной абстракции. Потому что божество не имеет ни формы, ни цвета, ни имени, ни названия, ничего. Бога изобразить невозможно, но при приближении к постижению его, конечно, исчезают формы, исчезает борода, исчезают глаза, и возникает оптика и равновесие объемов.

Эпизод драки между «Чашей» и «Черным квадратом» — всего лишь один из странных моментов «Крейсеровой сонаты». Отчет о явлении праведника, это еще и сатира на времена, которые вот-вот прервутся апокалипсисом. В эсхатологическом фарсе задействованы едва ли не все участники информационного поля, от Путина до Анпилова: сотни персонажей. Чем все они занимаются? «Между иностранными ослами и олигархами сновали бесцеремонные карлики, писклявые и насмешливые, избравшие предметом своих нападок министра экономики Греха, нетерпеливо ожидавшего начало оргии. Карлики щипали его, забирались в карманы, вытаскивали оттуда слипшиеся карамельки, монетки, трамвайные билетики. Пытались насыпать ему в ширинку нюхательный табак, плевали вишневыми косточками и всячески досаждали. Из вежливости Грех терпел неудобства, вежливо улыбался, прощая маленьким человечкам их проказы. Однако незаметно изловил одного, служившего когда-то при дворе короля Артура. Ловко оторвал ему голову и откинул трепещущее тельце в кусты чайных роз».

Разумеется, все имеет свои объяснения: эпоха, когда политическая жизнь полностью профанирована и превращена в управляемый фарс, требует соответствующего произведения. Но записывать босхианскими уродцами каждый сантиметр картины, не оставлять пустоты вообще? В романе столько лишнего, что толкования, связанные с «намеренной избыточностью» и «барокко», кажутся фальшивыми.

— Моим пером водил какой-то космический хохмач: рот до ушей, желтые зубы и непрерывный такой хриплый хохоток Высоцкого. Что я там набредил? Я писал эстетику распада, тело кита, выбросившегося на берег. Через неделю эта великая огромная целостность, абсолют, лопается, распадается на тысячи фрагментов и из него вылезает грандиозное количество всевозможных демонов. Я видел этих китовьих трупоедов: какие-то разноцветные жучки, перламутровые червячки, улиточки, странные птички, личинки, все копошится в мертвом тулове, и кажется, что оно еще живо в этом копошении.

«Крейсерова соната» — любимая прохановская работа из «галлюцинаторных», «сделанных в босхианской эстетике»: «она, мне кажется более целостной, более метафизической работой, в которой исчезает обнаженная, голая политика, она закрыта этими разноцветными оболочками, кабелями, она вся сверкает, и весь роман похож на такую елку новогоднюю… Это притча, которая может быть облачена и в лубок, и в евангельский миф, и в восточное сказание».

— При атаке на балет «Лимонов» почтальонша Анна Серафимова со сцены исполнит песню «Я в роще гулял, пруточки ломал»; до того ее споет у вас сам Саровский.

— Это любимая песня Саровского в раю, записанная теми, кто там побывал, а потом вернулся на землю. В раю есть целые художественные коллективы, такая самодеятельность праведников, святых, которые исполняют очень интересные песни, много частушек веселых.