Дорога в декабре - Захар Прилепин

Сашу сразу что-то неприятно поразило в его облике, и вскоре он понял, что именно: губы у него были словно покрыты пленкой с кипяченого молока и оттого казались чересчур, неприятно живыми, из мяса.

— Аркадий Сергеич. Мой молодой друг — Александр Тишин, — выполнил свою роль Безлетов, представив пришедшего и Сашу друг другу.

— Я уж понял, понял, по глазам узнаю их непримиримую породу, — отмахнулся Аркадий Сергеевич. Голос его был нарочито груб и громок.

Аркадий Сергеевич уселся за стол, а Саша все смотрел на его губы — тем более что губы как-то неустанно шевелились, даже когда сам Аркадий Сергеевич молчал. То он читал губами меню, то просто перебирал ими — словно хотел найти подходящее для зачина слово и, попробовав на вкус несколько, не умел отобрать самого нужного.

И пахло от него — сквозь одеколон — каким-то тяжелым запахом, словно он только что был в конюшне.

На вид он казался старше Безлетова. За пятьдесят, наверное, ему было.

— Отобедаешь? — спросил Безлетов.

— Не, я вот коньячку с бутербродкой, — ответил Аркадий Сергеевич, откладывая меню. — Будешь коньячок? — спросил он у Саши.

— Обязательно.

Бутерброды и коньяк принесли быстро. Четыре лодочки с красной икрой лежали на тарелочке, коньяк был в больших бокалах.

— В России от добра добра не ищут, но ищут от беды — беду, — сказал Аркадий Сергеевич, выпив. Обращался он исключительно к Саше — Безлетов все это, видимо, уже слышал. — Пока мы сами этого не поймем — ничего не изменится, — продолжил Аркадий Сергеевич, ловя глаза Саши, но тот был по-прежнему зачарован губами собеседника. — Мы с тобой куда большие соратники, чем, например, я и Алексей свет Константиныч. Потому что мы с тобой — оба! — патриоты. Для нас и Жуков — святое имя, и Деникин — святое. А Безлетов чуть что начинает пальцы ломать — тот ему одним нехорош, этот другим плох.

— Да все хороши, — отмахнулся Безлетов, хотя и без раздражения вовсе.

— Все тебе хороши, конечно, — в свою очередь отмахнулся Аркадий Сергеевич. — О чем с Безлетовым разговор ни заведи, — вывернутые губы вновь нацелились на Сашу, — он во всем будет ковыряться, как аллергик на званом обеде. А для нас история Родины нашей — вся дорога. Да, Саня?

Саша даже не кивнул, но Аркадий Сергеевич удовлетворенно подтвердил:

— Вот так-то, — и съел бутерброд при этом. — И всю эту мерзкую ломку, что затеяли в свое время горе-реформаторы, мы оба с тобой ненавидим. А я еще в отличие от тебя на баррикадах был в одном приснопамятном году, среди прочей красно-коричневой сволочи. И по мне из танков стреляли! И я, Саня, до сих пор не простил им этого. И будет еще время — сквитаемся. Но не сегодня. Потому что сегодня — нельзя.

— Кто так сказал? — спросил Саша для того, чтоб хоть как-то поддержать разговор. Ему, по правде, было все равно, кто так сказал.

— Раскрой глаза и увидишь сам, Саня, — влюбленно суживая глазки, ответил Аркадий Сергеевич. — Россия не вынесет еще одной ломки — сама разломится на части — и уже никаким совком ее не собрать тогда. Что еще держит всю это громадину на полконтинента, посуди сам? Ни общего Бога, ни веры в будущее, ни общих надежд, ни общего отчаянья — ничего нет, ни одной скрепы! Только власть! Да, да, Саня, вижу твое негодование, — Саша в это время любовно смотрел на бутерброд с икрой. — Но это правда. Дурная, косноязычная, лживая — но все-таки хоть немного русская, хоть чуть-чуть вменяемая. Там хорошие есть мужики, Саня, они все понимают, все. Мужики, которые колхозы поднимали своими руками, заводы возводили — вот те самые, старой закваски — они все постепенно вернулись во власть. Они потихоньку, понемногу выправят все, вылезут из ухабины и нас вывезут, Саня… А если вы… — Аркадий Сергеевич выпил еще немного и какое-то время сидел, сжав крепко зубы. — Ну а потом вас, конечно, используют, как пугало, — сказал он. — Чтоб русских детей пугать. И еще как-то используют. Только и делают, что используют. Хрен его знает, кто вам только деньги платит. Кто вам платит-то?

Саша вдруг зевнул, глядя в глаза собеседнику, и, выдохнув, ничего не ответил.

— Саня, я вижу тебя — так вот, лицом к лицу — первый раз в жизни, — сказал Аркадий Сергеевич, перейдя почти на шепот. — Но мне кажется, что я одну вещь в тебе уже понял. Тебе хочется, как в детстве, — быть ни в чем не виноватым.

— Хочется. И я во всем прав.

Аркадий Сергеевич замолчал и долго жевал губами. Безлетов доедал свое второе, ловко орудуя ножом и вилкой.

— В чем именно? — спросил наконец Аркадий Сергеевич.

— Например, в том, что сегодня «революция» и «Россия» — это равнозначные и равновеликие понятия. Россия немыслима больше вне революции и без революции.

— А еще в чем?

— В том, что от вашего поколения не останется и слова, которое можно за вас замолвить. Труха гнилая вы.

Аркадий Сергеевич и Безлетов переглянулись и засмеялись. Безлетов смеялся, словно кто-то мыл стекло. Смех Аркадия Сергеевича был похож на частый хрип. Саша тоже засмеялся.

— Как вы все остоебали, — почти нежно сказал он и встал из-за столика.

Он бродил, странно гримасничая и иногда разговаривая вслух, по центру города. Горели фонари, матово сияли витрины, откуда-то все время раздавалась музыка, из раскрытых машин, из красивых дверей кафе. Яркие ночные девушки шли парами и по одной, иногда — с кавалерами. Кавалеры бродили по одному, по трое, иногда — с яркими девушками.

«Я мрачный урод, — думал Саша спокойно. — Я могу убить. Мне не нужны женщины. У меня нет и не будет друзей».

«Нет, ты правда урод, Саша, — разговаривал он сам с собою. — По кой ты взял у матери деньги? Ты сапоги видел ее? Она в обносках ходит третий год, а ты деньги у нее берешь. Взял бы и заработал, а?»

«И при этом он “Отче наш” советует читать Безлетову, святоша», — брезгливо вглядывался Саша внутрь себя.

«Черт, откуда у них столько денег? — привычно дивился Саша на дорогие машины, из которых выходили молодые люди в хорошей одежде. — Одна эта машина стоит столько, сколько мать моя не заработает за сто сорок лет. Она что, плохо работает?.. Или я опять задаю глупые вопросы?»

От нечего делать Саша зашел в ночной супермаркет. Передвигался там, зачарованный, от прилавка к прилавку.

Смотрел на рыб, редких даже для учебника зоологии. Рыбы лежали в масле, как драгоценные металлы. Креветки, осьминоги, омары, кальмары, раки, медузы и мидии в таком количестве, словно их разводят в местном водохранилище, и не ловят уже, а черпают сачком из воды, расплодившихся до неприличия. А после не знают, под каким соусом подать.

И еще сыры, откуда-то из кладовых, подвалов и подполов читанных давным-давно сказок. Сыры, ароматные, как самые лучшие и молодые женщины. Такой сыр нельзя есть, к нему нужно прижиматься щекой и плакать.

Мясо, неприлично много мяса, озвереть просто, как его много. Такое голое, обнаженное мясо подобает видеть на природе, при свете костра, когда ты сам убил, забил, затравил зверя, — только тогда кровавый, беззащитный, лишенный шерсти и шкуры вид мяса хоть как-то оправдан. А тут — оно лежит на виду… Чем мы его заслужили?..

И ожерелья голых кур, и длинные, даже без голов и перьев, надменные гуси.

Зелень, душистая, как во сне, помидоры красные и большие, как в детстве, огурцы такие, что не поместятся в натюрморт.

Фруктовые ряды с расколотыми сочно арбузами, ленивым, словно заснувшим виноградом, апельсинами с тупыми боками и мандаринами в легко, а порой и неряшливо наброшенной шкурке — оттого их так легко очищать. Волосатые, как мужеские прелести неандертальца, киви, яблоки разных оттенков, доступные груши, неприличные бананы и еще какой-то фрукт, напоминающий красный глаз светофора, извлеченный хулиганами.

Ряды пивных бутылок, сто сорока неведомых сортов. Ряды бутылок водочных, самых разных форм, словно их проектировали замечательные архитекторы, на время отвлекшиеся от построения города будущего. И еще множество спиртного, даже нет сил рассмотреть этикетки…

Бр-р. Саша выбежал из супермаркета и долго потом стоял у входа с сигаретой, курил. Смотрел, как подъезжают красивые машины и оттуда выходят озабоченные люди и потом, спустя какое-то время, возвращаются с огромными пакетами, полными такой едой, которую Саша никогда не пробовал и не пробовала его мать, вкус которой не известен ни Позику, ни Негативу, ни Шаману, ни Паяле… да и никому, наверное, из «союзников» этого города.

«Как будто ты очень хочешь этой еды, — сказал сам себе Саша. — Жить просто без нее не можешь».

«Ну да, не хочу. Могу жить без нее».

«А что тогда?»

«А то…»

Саша снова вытащил пачку сигарет и увидел, что она пустая.

Вернулся в супермаркет, сразу вывернул к кассе, оказался вторым. Впереди стоял мужчина в хорошей кожаной куртке, на черном, выделанном из красивого зверя воротнике блестел подтаявший снежок. Мужчина разговаривал по мобильному. Продавщица назвала ему сумму, он кивнул. Извлек из кармана портмоне, раскрыл одной рукой, вытянул из толстой пачки несколько купюр с нолями — и все это время говорил по телефону. Собрал сдачу, прихватил огромный позвякивающий пакет и так с телефоном под ухом и вышел.