Долгий путь к себе - Владислав Бахревский

— А ты больше молчи, но дело свое знай, — посоветовал Выговский. — Уговорю гетмана, чтоб он тебя послал в Москву. Пока другие опомнятся, мы уже вытребуем у царя и города, и земли.

— Титул бы княжеский у царя испросить! — помечтал Тетеря.

— Как про твой титул услышат казаки, так и сабли наголо. Главное, грамоты от царя получить… Московские воеводы порядок наведут быстро, тогда и про грамоты можно будет вспомнить.

— Иван, склоняю перед твоей мудростью голову! — поклонился Тетеря Выговскому.

Поздним утром на подворье московского посла с заднего двора зашел человек в простой одежде. Человек этот был Иван Выговский. Его провели к Бутурлину.

— У гетмана спозаранок была тайная рада с полковниками, — сказал он боярину. — Полковники решили подклониться под руку царя. Из семнадцати полковников одного только не было, Богуна.

— Спасибо тебе, Иване, за верную службу царю.

— Самой жизни для государя не пожалею! — воскликнул Выговский. — Надеясь на его царского величества милость, принес я грамотку. Братья мои, отец мой и сам я — верные слуги царя, молим подтвердить наши права на те города и земли, которыми мы теперь владеем.

— Служи, Иван Выговский, как служил, и надежда твоя не будет обойдена царскими милостями, — изрек Василий Васильевич Бутурлин, удивляясь про себя проворности генерального писаря.

Когда Выговский удалился, сообщив, что раду созовут во втором часу дня, боярин посмотрел Писаревы челобитные и только головой покачал: аппетиты у братьев Выговских были немалые.

Иван испрашивал для себя половину города Остра с селами, местечки Козелец, Бобровицы, Триполье, Стайки, села Лесовичи и Кошеватое, большой город Ромны.

Брат писаря и зять гетмана Данила имел виды на другую половину города Остра, местечки Барышевку, Воронков, Басань, Белогородку, Рожев и села вокруг этих местечек.

Меньшой брат Константин просил Козары и Кобыжчу, отец и шурин били челом государю, чтоб подтвердил право на владение старыми имениями.

Во втором часу дня ударили барабаны и били целый час, созывая казаков и прочий люд на городскую площадь.

И собралось великое множество народа.

Посреди площади, потеснив толпу, сделали круг, и вошел в него под бунчуком, с булавою гетман Хмельницкий, а с ним войсковой судья, есаулы и полковники. Войсковой есаул велел всем молчать, и, когда угомонились, Хмельницкий, напрягая голос, начал говорить ко всему народу.

— Панове полковники, есаулы, сотники и все Войско Запорожское и вси православные христиане! Всем вам ведомо, как нас Бог освободил из рук врагов. Ведомо и то, что уже шесть лет живем без государя в нашей земле, в беспрестанных бранях. Гонители и враги наши, хотящие искоренить церковь Божию, пьют не напьются крови, дабы имя русское не помянулось в земле нашей. Все мы видим, что нельзя более нам жить без царя. Для этого ныне и собрали раду, явную всему народу, чтобы все вы вместе с нами выбрали себе государя из четырех, которого вы хочете.

Хмельницкий замолчал, давая горлу передышку, и площадь замерла, боясь пропустить хотя бы единое слово гетмана. И сказал он:

— Первый царь есть турский, который многажды через послов своих призывал нас под свою область. Второй — хан крымский. Третий — король польский, который, если мы захотим, и теперь нас еще в прежнюю ласку принять может. Четвертый есть православный Великия России государь царь и великий князь Алексей Михайлович всея Русии самодержец восточный, которого мы уже шесть лет беспрестанными молениями нашими себе просим. Тут которого хотите, избирайте! Царь турский есть бусурман. Всем нам ведомо, как братия наши, православные христиане, греки, беду терпят от безбожных утеснений. Крымский хан тож бусурман. По нужде мы дружбу его приняли, а с этой дружбой и нестерпимые беды. Какое пленение, какое нещадное пролитие крови христианской от польских от панов — никому вам сказывать не надобно. Сами вы все ведаете, что лучше жида и пса, нежели христианина, брата нашего, почитали. А православный христианский великий государь, царь восточный, есть с нами единого благочестия греческого закона, единого исповедания. Тот великий государь, теперь милостивое царское сердце к нам склонивши, своих великих ближних людей к нам прислать изволил. Под его высокой рукой мы обретем наконец благотишайшее пристанище. А кто с нами теперь не согласен, куды хочет — вольная дорога!

— Волим под царя восточного! — закричали те, кто был на тайной раде, но голоса их перекрыл глас всего народа, тех бесхитростных людей, кто не знал ни о сговоре полковников, ни про сомнения старшины.

— Под царя восточного! — кричали люди. — Велим!

Гетман послал полковника Тетерю по кругу спросить людей, нет ли несогласных.

— Вси ли тако соизволяете? — обращался Тетеря к казакам и к простолюдью с одним и тем же вопросом.

— Вси! — отвечали люди.

— Буди тако! — молвил гетман.

— Боже, утверди! Боже, укрепи, чтоб вовеки вси едино были! — радостно и прямодушно сказал народ.

И послал гетман Хмельницкий своего писаря Выговского в съезжую избу сказать боярину Бутурлину и посольству: «Все казаки и мещане под государеву высокую руку подклонились».

Вслед за Выговским в съезжую избу прибыл гетман с полковниками и старшиной. Бутурлин вручил гетману царскую жалованную грамоту.

Хмельницкий, по обычаю, поцеловал печати и передал грамоту Выговскому, который и зачитал ее. Были сказаны речи, после чего Бутурлин и посольство сели в карету и поехали в соборную церковь, чтобы привести к государевой присяге гетмана и его полковников.

Простолюдье уже вовсю праздновало, веруя, что теперь, когда есть такой великий и могучий защитник, как весь русский народ, бедам конец, но владетельные особы засомневались вдруг, и первым среди них Хмельницкий.

Перед самой присягой он попросил боярина Бутурлина, чтобы тот от имени государя дал присягу по трем пунктам: не выдавать Войска Запорожского королю, блюсти прежние вольности, подтвердить права на владения маетностями, то есть городами, селами, землями, какие кто имел.

— В Московском государстве, — возразил строптиво Бутурлин, — целуют крест государю. Такого никогда не бывало, чтоб государь присягал своим подданным. Говорить о том гетману непристойно. Великий государь будет от недругов Войско Запорожское оборонять и защищать, вольностей он у него не отнимает и маетностями велит владеть по-прежнему.

— Такое для нас внове, мы уходим на раду, — заявил боярину Хмельницкий и со всей старшиной отправился в дом Павла Тетери.

Вскоре в церковь явились сам Тетеря и миргородский полковник Сахнович.

— Гетман и вся старшина постановили, чтоб ты, боярин, дал присягу Войску Запорожскому именем государя.

— То непристойное дело! — прикрикнул на выборных без страха и сомненья боярин Бутурлин.

— Польские короли всегда подданным своим присягают! — напирал Тетеря.

— Того в образец ставить непристойно, — твердил свое посол. — Те короли неверные и не самодержцы, а на чем и присягают, того никогда не исполняют, за правду свою не стоят.

С тем и отправились Тетеря и Сахнович к гетману.

Ватное, его можно было потрогать, молчание повисло в воздухе. Богдан поглядел на руки и увидал, что до белых косточек на пальцах сжимает булаву. Положил ее на стол. Потянулся. Налег спиною на стул. И шляхетская изящная мебель хрустнула, спинка отвалилась. Богдан взмахнул руками и вскочил раньше, чем стул рухнул.

Павел Тетеря побледнел. Кинулся на пол к стулу.

— Смилуйся, гетман. Все стулья были крепкие.

Богдан увидал напряженные лица полковников. Лаврин Капуста, прищуря глаза, смотрел на Тетерю.

— Ох-ха-ха-ха! — схватившись за живот, зашелся в смехе Богдан, полковники оттаяли вмиг, захохотали, тыча пальцем на Тетерю, который, вспотев, как мышь, все еще разглядывал обломки стула.

— Идемте, панове, в церковь к присяге! — сказал Богдан. — У польского короля много бумажных заверений, а на деле всегда другое. Доверимся слову московского царя.

На соборной площади к Богдану с кружкой горилки подошел немировский атаман Куйка.

— Выпей, гетман! Все гуляют, один ты не пьян.

— Хорошее ли дело мы учинили, казак? — спросил Богдан.

— А ты сам погляди. У всех нынче праздник!

— Слава Богу! Я рад, что вымолил у царя милости взять два разных двора под одну надежную крышу.

— То Украина, истекшая кровью, царя умолила, — сказал Куйка, — а ты, гетман, тоже молодец. Коли ты с Москвой, то и мы все с тобой. Выпей!

— Не могу, Куйка! Иду к царской присяге.

— С Богом, гетман! Тогда я за тебя выпью! Будь здоров, гетман! — и Куйка единым духом опорожнил посудину.