Sindroma unicuma. Finalizi (СИ) - Хол Блэки

    - Пропал в другом мире, - шутил дед, сообщая родителям по телефону. - Ждите через три дня. Или через неделю.

    Помимо книг попадались интересные вещицы в деревянных или металлических ящичках - бляхи, свитки, глиняные таблички с непонятными иероглифами. Мэл спрашивал - дед рассказывал. О забытых обрядах, веру в которые люди давно утеряли. О жизни в параллельных мирах - наяву и во сне - да так, что с легкостью запутываешься, какой из них реален. О ритуалах, способных повернуть время вспять и могущих возвратить мертвых к жизни. Мэл даже запомнил знак, нарисованный в одном из манускриптов.

    - Человеческая кожа и кровь юной девственницы, - пояснил дед. - Отличная выделка.

    И пришла пора, когда хорошая память пригодилась Мелёшину-младшему. В первый момент, когда губы спящей окрасились темно-карминовым, а на лбу и щеках расцвел кровавый узор, Мэл испугался, что перепутал расположение дуг и точек. Он не знал, что говорить и что делать дальше, как вдруг следы начали исчезать, словно по волшебству. Смерть оставила поцелуй, заинтересовавшись подарком. Каждый вечер, едва спадал поток врачей и консультантов, Мэл запирался в стационаре и раскрашивал лицо Эвы кровавым рисунком. И смерть стала третьей в игре. Как надолго затянется развлечение? Прервется сегодня, или прежде Мэл отдаст свою жизнь?

    Он скрывал. Да, устал немного. Да, он отдыхает и не пускает здоровье на самотек. Езжай, батя, всё в порядке.

    Никто не догадался. Ни отец, ни Влашек, ни доктора. А по телефону и вовсе не увидишь бинты на запястьях.

    Руки болели. Надрезы были неглубоки, но смерть словно присосалась к источнику, слизывая каплю за каплей.

    Он звал Эву, требовал, приказывал. На третий день отчаялся, решив вдруг, что бесполезно пытаться. Что артефакт - фальшивка, а заклинание - мишура. Что бестолково и напрасно.

    Мэл забыл: чтобы раскрутился маховик, требуется время. Людишкам нужно всё и сразу, а сеть истинного колдовства плетется долго. Сложнейшая, ювелирная магия, способная воскресить мертвого, и подавно нетороплива. Быстро лишь в сказках некроманты оживляют трупы.

    Прошло пять дней, прежде чем Мэл понял - что-то в нем изменилось Неуловимо - в теле, в мироощущении, в восприятии. Не успел толком распознать, как его скрутил приступ острой боли. Позже, уже в палате госпиталя, он часто задумывался над тем, почему не почувствовал присутствие смерти в стационаре. Не шевельнулись волосы на затылке, не охватил беспричинный страх, не привиделась тень с косой, нависшая над реанимационным колпаком. Что есть смерть? Что она такое?

    О чем еще сказать Эве? О том, что он боялся приближающегося полнолуния?

    И чем меньше оставалось дней, тем важнее для Мэла были телефонные признания. Она скучает. Она рада слышать. Она хочет увидеться...

    Мэл боялся, что кто-нибудь из ужасно умных специалистов и врачей догадается о полиморфной природе пациентки. Ведь в результатах анализов, упоминаемых в ежедневных отчетах, регулярно проскакивала фраза: "ли-эритроциты - следы". Следы - это сотые или тысячные доли процента. Мусор. Мелочь, недостойная внимания, но хороший ученый давно бы заприметил постоянство состава крови.

    Наверное, не обращали внимания, посчитав парадоксом, чтобы при практически нулевом количестве чужеродной примеси в крови пациентка обладала признаками вида, несовместимого с человеческим.

    Мэл молчал, перекрестив пальцы на удачу. Узнай кто-нибудь о необычной сущности Эвы, и её сразу бы упекли в закрытую лабораторию как редкостного зверька. Тот же Рубля даст высочайшее согласие ради науки и произнесет патетическую речь о гражданском долге, которого ожидает отчизна от Эвы. Из нее извлекут генные цепочки, прополощут в тазике и повесят сушиться. Её разберут на кусочки и заново сложат, как паззл, или начнут скрещивать с нечеловеками, добиваясь положительных результатов. О гуманности отечественной науки Мэл знал не понаслышке. Бывая в лабораториях, курируемых зятем, он кое-что повидал.

    Что не заметили - полдела, а дело - впереди. Эва - полиморф, и луна потянула её к тому, кто предназначен. Мэл догадался, с кем ему бесполезно тягаться. Хромоногий с нескрываемой нежностью и тревогой следил за принцессой, спящей в хрустальном гробу. Обет на крови обернулся связью для обоих. Мэл читал о постоянстве и нерушимости таких пар. Не в ближайшее полнолуние, так в следующее луна позовет за собой, и Эву не удержать ничем. Природа возьмет своё.

    Он говорил Эве, что лечится, и не покривил душой. Каждый день Мэл приезжал в госпиталь, где над шрамами трудились лучшие доктора и специалисты по висорике, ускоряя заживление, пробивая силу тёмного артефакта. Дед высказался оптимистично:

    - Хватит киснуть как муха в квасе. Жизнь не замерла на месте. Шевелись-ка.

    И Мэл пошел в институт. Приятели, конечно, заметили изменения в облике, но списали на болезнь, подхваченную на заграничном курорте, и посмеивались, пошленько подмигивая, мол, что за зараза прилепилась, которая свалила здорового парня с ног? Лишь друзья знали об операции, но о подоплеке Мэл умолчал.

    Тянулись бессонные ночи, изматывающие сомнениями. Круглый желтый фонарь издевался с небес, возвестив о наступившем полнолунии. Мэл измучился неизвестностью, и когда Эва позвонила, не утерпел, задав главный вопрос. Разве символистик не с ней?

    Не с ней.

    Он бросился на кафедру материальных процессов.

    - Вы здесь? - растерялся, столкнувшись в дверях с профессором. - Я думал, вы в Моццо.

    Тот смерил Мэла холодным взглядом.

    - Я думал, вы в Моццо, - точь-в-точь повторил его слова, выделив насмешливо "вы".

    И Мэл понял: ему уступают дорогу, хотя показное равнодушие далось символистику нелегко. "Хватай, пока есть возможность, - читалось в вертикальных зрачках хромоногого. - Моя доброта не беспредельна".

    Он бросил всё, сел за руль и рванул по трассе, потому что выпрыгнул бы из поезда на ходу, не дотерпев до курорта. Дорога всегда была лучшим лекарем и релаксантом.

    На крутом повороте Мэл вдруг осознал, почему символистик отошел в сторону. Хромоногий предвидел: они оба - и Мэл, и Вулфу - не успокоятся до тех пор, пока не перетянут канат на свою сторону, любыми способами и средствами, и пока не разорвут его, следуя принципу: "так не доставайся же никому".

    Он не видел Эву тысячу долгих лет. Изменилась ли она? Наверное, похудела, и аппетит ни к черту. По телефонному разговору непонятно, понравился ли ей Моццо.

    А приехав, Мэл увидел её и сбежал, испугавшись встречи. Не решился сказать, что стоит рядом, в двух шагах. Заранее заготовленные слова испарились. "Здравствуй, Эва. Как дела. Между прочим, я спас тебя от смерти, но это мелочи. Не обращай внимания". Зациклило, чтоб его. Можно бы и промолчать, но как объяснить бинты на руках и длинную полоску лейкопластыря, закрывающую уродливый красный шрам? А объяснять пришлось бы, ибо по лицу Эвы читалось, что она настроена решительно.