Кавказская война. - Ростислав Фадеев

Мы принадлежим к христианской, постоянно развивающейся, не знающей покуда застоя половине человечества; мы народ европейский, прогрессивный в своей сущности, — а прогресс состоит именно в беспрерывном нарастании мнения и потребностей, периодически требующих обновления общественных форм, сообразно их росту. Так и происходило во все продолжение нашей тысячелетней истории. Но мы постоянно жили в заколдованной обстановке, тормозившей развитие общества — сначала в обстановке международной, заставлявшей нас жертвовать внутренними задачами внешним, домашним успехом — государственному бытию; потом в обстановке нравственной, затрачивавшей всю силу народного роста на создание орудия будущего, нашего культурного сословия, и погрузившей нас в среду чуждых, не усвоенных, не распределившихся в наших головах, не примененных к нашей почве чужеземных понятий. Только вчера выбились мы на открытую дорогу и можем наконец понимать себя, сознательно оглядываться на пройденный путь, разумно пользоваться содержанием, данным нам историей — умственным, нравственным, и политически-общественным. В чем же состоит это содержание? Что вынесли мы из этого тысячелетнего бытия? Можно отвечать без запинки: государственное величие, крепчайший народный склад, непоколебимую верховную власть, доброжелательство всех русских сословий между собой и наше культурное петровское сословие. Это — очень много, как руководящее начало и как материал, но недостаточно, можно даже сказать, несоответственно потребностям текущей эпохи как форма. Поэтому предстоящая нам задача заключается именно в сложении форм, точно соответствующих нашим действительностям во всех отношениях. Бесформенное содержание нашего развития, вырастания наших мнений, и домашних и заимствованных, и образ их взаимодействия между собою, с верхом и с низом, исчерпано уже до конца. Но такая нравственная и законодательная задача не может, конечно, выработаться в один день. Для нее нужны прежде всего определенные орудия — если можно так выразиться — расчленение общества по росту его слоев; а для того нужен еще предварительный шаг: признание с обеих сторон нашей действительности во всей ее полноте и отречение, как от не подходящих к нам идеалов чужой жизни, так и от собственных увлечений.

Покуда же наше общественное мнение и наша общественная деятельность в самом деле бесформенны, выражаются полусознательно и то лишь в часы крайнего напряжения, что вело нас постоянно, при самых лучших намерениях, или к недовершению, или к перевершению целей, но никогда к прямому их достижению. Нашему сборному мнению не только негде выработаться, но невозможно ни сосчитать, ни взвесить различных своих оттенков, если б даже оно выработалось, наша печать высказывает не его, а только самое себя, личные понятия нескольких пишущих людей. Плодотворной общественной деятельности также нет места там, где миллионы людей, сознательных и несознательных, но вообще непривычных к какому-либо дружному действию, слиты в одну безразличную массу. Кроме эпох всенародного потрясения, подобных 1612 или 1812 годов, какое единство взглядов и стремлений, какое большинство может выработаться в этой массе? Кто возьмется говорить от имени всего народа, даже одной губернии, даже одного уезда, а если возьмется, не будет ли такая речь явной ложью? Какая личная сила, какое частное начинание может дать толчок, в каком бы то ни было направлении, всему населению хотя бы только уездному? При гражданской бессвязности культурного сословия, утопленного в стихийной массе, современная Россия совершенно лишена органов, слагающих и выражающих сборное мнение, способных вызывать сборную деятельность. Для того чтобы жить вполне человеческой жизнью, нам приходится или ждать отдаленных веков, когда все русское простонародье уподобится развитому населению маленького швейцарского кантона, или же выделить из него и сомкнуть вместе слои, способные к исторической жизни. Об этом мы говорили в целой книге. А между тем время бежит, и нам некогда засиживаться в своем бесформенном состоянии. Если Европа пойдет к обновлению, нам будет худо — она слишком опередит нас; если она идет к растлению, что гораздо вероятнее, нам будет еще хуже — мы останемся одни и нам предстоит почерпать все из самих себя, не говоря об упорной борьбе, которую нам доведется выдерживать против нее по противоположности начал. Потому, думаем, выделение и организация культурного слоя, как орудия русской мысли и деятельности, составляют насущную задачу текущего времени, — задачу, без разрешения которой мы не ступим шагу далее. Ничто у нас не сложится без зародыша, без твердого ядра, совокупляющего в себе исторические силы русской земли, дающего всей массе надлежащее направление и подымающего ее понемногу на свой уровень.

Только организация культурного сословия может создать у нас ту общественную середину, те связные группы умеренных и практических мнений и деятелей, без которых немыслимо не только правильное, но даже какое-нибудь действительное развитие. Мы не полетим, махая крыльями без тела, упражняясь в одних крайних и теоретических мнениях прогресса и охранительности, а только измахаемся понапрасну. Даже для этих оконечных мнений необходимо сложение и оживление нашей середины, самого тела образованного русского общества; тогда только они будут в состоянии жить и действовать, вместо того чтобы толковать пустое и по-пустому, как ныне. Из общества бесформенного, лишенного связных, руководящих слоев, особенно в такую пору, когда оно еще не привыкло к самодеятельности, не могут явно выделиться группы, из которых должно слагаться развитие всякого зрелого и даже созревающего народа — левая, средняя и правая; в таком состоянии существуют лишь безличные мнения, не подлежащие ни счету, ни оценке, становящиеся обязательными только в редких случаях особенного напряжения. Прежде всего нам надо выйти из бесформенного состояния и сложиться, посвятив этой задаче хотя бы жизнь целого поколения; следующее успеет сосчитаться по своим направлениям. До тех же пор нам, по крайней мере в теории, некуда бежать вперед, как и нечего охранять.

Бежать вперед нам пока решительно некуда. В ожидании будущего поколения нашему передовому направлению неизбежно приходится сложить руки[210]. Последние его идеалы, к которым оно рвалось в пятидесятых и шестидесятых годах, были — можно надеяться, последний раз в нашей истории — без исключения заимствованные, нерусские. Замена какими бы то ни было либеральными идеалами, хотя бы самыми чуждыми народному сознанию, таких явных отступлений от правильной общественной жизни, как крепостное право и наше прежнее бессудие, всегда сходит с рук; от него все-таки становится легче. Но пора голого отрицания для нас прошла, приходится засевать вновь перепаханную и переполотую русскую почву, а для такой цели экзотические семена, примеры и теории, вычитанные в чужих книгах, никуда не годятся. В нашем же обновленном обществе вызрело с тех пор лишь сознание необходимости беспредельной, но самой обыденной, самой мелочной практики для улучшения и установки на новых началах всенародного и всесословного быта; но не вызрело никаких явно очерченных идеалов русской жизни, к осуществлению которых можно было бы стремиться сознательно, в согласии с массой или хоть частью массы. Они и не могут — не только вызреть, но даже пустить росток при нынешнем бесформенном складе. Потому людям передового направления приходится у нас или тянуть чужую песню, что уже слишком всем надоело, или же благоразумно отойти на второй план, в ожидании будущего, предаваясь покуда практической, полезной, но не выдающейся деятельности словом и делом, мешая ее, как можно меньше с теоретическими направлениями. Нигилисты, вероятно, останутся нигилистами, но их никто не причисляет к либералам левой группы: они принадлежат совсем иному направлению — безбородому.

Нашей правой в ее чистом виде, нашему охранительному направлению — нельзя советовать даже того, что мы советовали левому; ему незачем отходить на второй план, так как ни на втором, ни на первом у него, как у определенного мнения, не оказывается покуда никакого дела. Это направление имело немалое значение в начале шестидесятых годов, но проиграло сражение (мы говорим не о крепостном праве, сохранения которого желало очень небольшое число людей, а об остальном). Через несколько лет потом охранители поднялись вновь, но проницательнейшие из них поняли, что на перепаханном русском поле нет уже старых корней и нет еще новых всходов, так что охранять на нем в настоящее время решительно нечего; скорее надо заботиться о следующем посеве. В таком положении дел всякая партия, мнение или группа единомысленных людей, одаренная политическим чутьем, должна непременно видоизменить свое знамя. Умные из наших охранителей действительно видоизменили его. Они стали думать о создании подходящих форм будущей русской жизни, органически привитых к преобразованиям нынешнего царствования, отказываясь от никуда не ведущего охранения одних воспоминаний. Что нам охранять в текущий час? Наши основные начала — православная вера, государственное единство, русская народность, историческая верховная власть — не только не просят охранения со стороны общества, но, напротив, сами нас охраняют; мы живем только ими и без них рассыпались бы прахом. Одна только из этих четырех основ — религиозная — допускает со своей внутренней стороны охранительные усилия частных людей. Мы не станем развивать покуда этот вопрос, но не можем не заметить, что, при нынешней бессвязности русского общества, подобные усилия хотя и возможны, но в сущности бесплодны; в этом отношении, более даже чем во всяком другом, нужна предварительная организация культурного слоя, чтобы целые группы людей могли мыслить и действовать сообща. О прочих основах нечего и говорить: мы сильны ими, а не они нами. Не станем разыгрывать лиц басни «Муха и проезжие»[211] и помогать взбираться на гору колеснице, которая нас же везет на себе. Никакой человек со смыслом не возьмется за охранение народного духа и его органических проявлений в течение времен; можно охранять только сложившиеся формы. Между тем именно подлежащих охранению форм теперь у нас почти вовсе нет. Мы станем оберегать их в то время, когда они действительно возникнут. Покуда же, вслед за только что совершившейся переделкой всего русского быта наш консерватизм в своем чистом виде есть самое заносное из заносных, самое неподходящее из неподходящих к нам чужеземных понятий… Нынешнему русскому охранителю — во что бы ни стало — приходится делать одно из двух: или охранять то именно, чего он не любит — нашу нынешнюю бесформенность и бессословность, — или же играть роль часового, поставленного, говорят, в Летнем саду императрицей Екатериной II у куста посаженных ею роз и выведенного только недавно, сторожившего целое столетие место давно исчезнувшего куста.