«На суше и на море» 1962 - Георгий Кубанский

Жар не спадает и на другой день. Еда вызывает отвращение — его рвет. Головная боль и жжение во всем теле заставляют Андрэ снова лечь. Лобные пазухи словно сдавило клещами, череп того и гляди лопнет.

Андрэ еще не знает, что неподалеку от хижины, в болотах, обитают желтовато-белые комары и что миллионы их затем и поднялись вверх по реке, чтобы попить крови белого человека; что редкие, глухие деревни в низовьях реки почти обезлюдели и жители в смертельном страхе перед злыми болотными духами, покинув землисто-желтые трупы своих односельчан, бежали на холмы в глубь страны; он не знает, что над всеми селениями атлантического побережья подняты желтые флаги, предупреждающие о страшной опасности. Если бы больной все это знал, мужество окончательно покинуло бы его. А так он, в минуты облегчения, снова видит сияющее солнце и слышит плеск волн о лесные берега — одним словом, живет. Его пожелтевшие глаза подолгу задерживаются на сундуках и ящиках: с этим богатством связано его будущее.

Почему-то падающее дерево все-таки пощадило его. Не для того же, чтобы потом он погиб здесь от болезни! Нет, Андрэ верит, что судьба к нему благосклонна; она непременно приведет его домой, во Францию. Дома его ждет Рашель! Наконец-то они поженятся. Разве может малярия задержать его здесь?! Ни в коем случае! Он знает, что такое малярия с первых дней пребывания в Африке. Как часто она трепала его и все-таки не смогла расшатать его железный организм… Когда температура падает и в голове немного проясняется, Андрэ вновь набирается мужества.

И снова заходит солнце, заходит снаружи и заходит внутри хижины. Подобно тому, как луна управляет приливами и отливами, приводя в движение огромные массы воды, так и солнце непрерывно заряжает нас своей энергией. Утром под его яркими лучами мы пробуждаемся к новой жизни; поднимается солнце — поднимается и наша жизнедеятельность; опускается оно — и мы погружаемся в ночной сон.

Больной боится вечера, запускающего в хижину свои темные щупальца, вечера, по следам которого идет черная тропическая ночь с проливными дождями. Андрэ не спит. Он чувствует гнилостный запах умирающих, но вечно вновь возрождающихся растений, слышит шорох крыльев летучих мышей, крик вечно бодрствующего павлина и тонкое пение комаров — сейчас они небольшими тучками вьются над кустами, но скоро роем окружат его, будут пить его кровь и разносить лихорадку другим…

Другим? Кому другим?.. С тех пор как ушел Даббе, Андрэ здесь совершенно один… Мысли его лихорадочно устремляются за черным спутником. Может быть, Даббе дошел уже до какого-нибудь селения? О, если бы желания Андрэ могли догнать Даббе и ускорить его шаги! Если бы они могли рассказать ему о бедственном положении Андрэ, о его страхе и одиночестве. Если бы… если бы… Ах, проклятие! И мысли Андрэ бегут уже в обратном направлении, бегут, перегоняя друг друга, в прошлое. Но у того порога, где память обычно еще хранит образы былого, вдруг разверзается бездна. Мысли низвергаются в нее, судорожно цепляясь за мечты и грезы.

Какое беспомощное состояние! Один в постели с этой коварной болезнью… Андрэ — человек не из слабых, но от мучительной боли во всем теле на глазах у него выступают слезы. Даббе! Надежда только на Даббе, только Даббе может помочь. «Не падать духом, — шепчет Андрэ. — Ждать Даббе, держаться! Держаться и держаться, иначе лихорадка сломит меня!».

Он догадывается, что его мучит не только малярия: никогда еще температура у него не была так высока и не держалась так долго. «Только не падать духом! Завтра утром, — решает он, — нужно хоть немного поесть».

Лихорадка, как море, качает на своих волнах больного вверх и вниз. Борющемуся организму она дает лишь короткие передышки. Но и их достаточно, чтобы вновь воспрянула почти захлебнувшаяся воля к жизни.

Даббе, дружище, спаси своего белого брата!

На топкой, давно не хоженой тропинке оставлены следы: отпечатки широкой ступни, оборванные листья, клочки материи на колючих шипах; на стволах замшелых деревьев — глубокие раны от топора, из которых сочится белая кровь; в лесных зарослях прорублены ходы; тут и там красно-бурая земля исчерчена большим пальцем ноги; и снова отпечатки широких ступней. Это следы Даббе.

Буйная растительность во многих местах прерывает тропинку: лес жадно борется за каждую отнятую у него пядь земли. Потом след исчезает: его затягивает вязкая и тягучая, как каучук, глина. Но едва тропинка обозначается вновь — раньше она, по-видимому, была значительно шире, — как вновь появляются и следы. Все дальше и дальше ведут они — меж плотно сомкнувшихся деревьев, через лесные завалы, пересекают узкие ручьи и снова петляют по казалось бы непроходимой чаще.

Недалеко от хижины Даббе вышел на тропинку, ведущую к селениям лесных жителей. К вечеру второго дня он увидел первую деревню и пустился было бегом. Но уже спустя какие-нибудь минуты в страхе бежал обратно — вслед ему из двери покинутой хижины корчила гримасы Желтая смерть.

Там, на полу, валялись желтые обезображенные трупы, облепленные комарами и мухами, и копошились большие толстохвостые крысы. Но больше всего его напугал чей-то вопль, вопль живого существа среди мертвецов. Этот вопль до сих пор стоит у него в ушах, преследуя его по пятам. Страх перед демонами смерти гонит его в кусты, под высокое дерево, где, дрожа всем телом, он ожидает утра.

Вместе с солнцем к нему возвращается мужество. Ночь миновала, и демоны больше не страшны. Даббе вспоминает о своем задании и снова пускается в путь. Пока в небе стояло солнце, он семенил по лесу. Тропинка здесь была протоптана, и он надеялся встретить вскоре людей.

Но и в следующей деревне, куда Даббе пришел еще засветло, тоже побывала смерть: перед глазами предстала та же наводящая дрожь картина.

И опять его сердце екнуло от страха. Опять превратился он в маленького, слабого, беспомощного человечка, как и в прошлую ночь. Он нарушил покой мертвых и навлек на себя месть демонов. Что будет, если демоны собьют его с пути пли лишат зрения, чтобы он не нашел хижину? Тогда, значит, он уже не вернется в свой Крутаун, к родне, к Майюме? Майюма у него — единственная жена, потому что он беден. «Мой крысенок», — называла она его, когда была еще молода и нежна. Он уже не увидит ее, свою Майюму, не увидит ее сильных рук и тяжелых бедер. Да, Майюма большая и сильная, и все-таки она чуть не оставила его вдовцом, когда в чреве ее умер ребенок. Ах, как хочет он ее видеть! Но, может быть, староста забрал Майюму себе: Даббе так много ему задолжал. Он уже год, два, три не был в Монровии… Майюма — сильная, работящая женщина, но теперь ее кожа увяла и высохла.