Генрих Эрлих Штрафбат везде штрафбат Вся трилогия о русском штрафнике Вермахта - Генрих Эрлих

— Как и ужина, — добавил Вортенберг.

Они вернулись к прерванному приходом Юргена разговору.

— Если не ошибаюсь, это уже шестая подготовленная линия обороны. Как водится, непроходимая и несокрушимая, — сказал Фрике. Он считал Вортенберга и Вольфа своими, среди своих он не выбирал выражений.

— Первая линия — западный берег Вислы, — принялся загибать пальцы Вортенберг, — вторая проходила с севера на юг через Лицманнштадт (Лодзь, автоматически перевел Юрген, ему это название было привычнее), третья — по линии Торн–Конин и далее на юг по западному берегу Варты, четвертая опиралась на Позен (Познань, перевел Юрген), пятая шла по старой государственной границе. Да, шестая, герр подполковник! — с какой–то даже радостью доложил Вортенберг. Он радовался своей молодой памяти.

— С первой на шестую, — задумчиво сказал Фрике, — что–то я не заметил промежуточных четырех.

— Русские тоже не заметили. Они и первую не заметили, — в голосе Вортенберга еще звенели остатки радости.

— Обер–лейтенант Вортенберг! — укоризненно воскликнул Фрике.

— Извините, герр подполковник, — потупился Вортенберг и тут же поспешил исправить оплошность: — У нас есть еще седьмая линия обороны, самая мощная! На западном берегу Одера!

«Оно, конечно, хорошо, когда есть столько линий обороны, — подумал Юрген, — с другой стороны, при мало–мальски сильном напоре противника появляется искушение отойти на заранее подготовленные…»

Он не успел додумать свою мысль. Им приказали построиться и повели в большую столовую, как оказалось, на лекцию, — их решили накормить пропагандой вместо ужина. Если местное начальство надеялось поднять этим их моральный дух, то оно сильно ошибалось: для крепости морального духа нет ничего важнее горячего ужина. Но лекция была все же лучше строевой подготовки, которой обычно заполняли такие паузы. Этим частенько грешил даже подполковник Фрике, — Бог ему судья!

— Солдаты славного 570–го батальона! — бодро приветствовала их какая–то тыловая крыса с погонами майора. — Ваше прибытие на позиции переполняет нас радостью. Мы знаем, как отважно вы сражаетесь, и рассчитываем на вас. Те же чувства испытывают и ваши товарищи по оружию, которые бьются сейчас в Восточной Пруссии, у берегов суровой Балтики, в Померании. Ваше прибытие вселяет во всех нас новые силы!

Он говорил так, как будто они прибыли из глубокого тыла, отдохнувшие и посвежевшие, а не притопали сюда, едва волоча ноги после двенадцатидневного отступления. Он вообще говорил как–то излишне гладко, похоже, он не в первый раз произносил эту свою речь.

— Перед нами стоит сложнейшая задача защиты германской и европейской свободы от большевиков, — продолжал витийствовать майор. — Они хотят отнять ее у нас и ради этого готовы использовать самые крайние средства. Сегодня, как никогда раньше, мы должны действовать как один человек. С вашей помощью нам удастся выстоять против азиатской орды. Считайте себя первопроходцами европейской революции. Гордитесь, что именно вас избрали для этой тяжелой задачи. Передаю вам приветствия фюрера и Верховного командования. Наш любимый фюрер сказал: «Знаю, что пока жив хоть один германский солдат, ни одному большевику не удастся ступить на землю Германии». Фюрер никогда не ошибается. Хайль Гитлер!

Тут он сильно промахнулся. Эту речь могли заглотить какие–нибудь желторотые новобранцы, только–только прибывшие на передовую, но не они, старые вояки, видевшие брошенные немецкие деревни. Фюрер ошибся. Фюрер мог ошибаться. Для многих это было обескураживающим открытием. Воцарилось глубокое молчание.

— Фюрер не говорил этого! — громко сказал Фрике. — Уточните цитату, майор! — пригвоздил он рванувшегося было что–то доказывать майора. — Фюрер говорил о неизбежности нашей победы. Фюрер прав: мы победим, несмотря ни на что!

— Да! — дружно закричали солдаты.

— Хайль Гитлер! — крикнул Фрике.

— Хайль Гитлер! — ответили солдаты.

Вышло не так дружно, как в первый раз, но Фрике остался доволен. А майор и вовсе запылал энтузиазмом. Он принялся сыпать цитатами из Геббельса. Тот и раньше был словообилен, но в последнее время поток его речей превратился в водопад. Ведь ему приходилось говорить за двоих, за себя и за фюрера, который после июльского покушения редко появлялся на публике и почти не произносил речей. Кроме того, фюрер назначил его, в дополнение к постам министра просвещения и пропаганды и гауляйтера Берлина, еще и уполномоченным по ведению тотальной войны, так что Геббельс теперь постоянно высказывался и по военным вопросам.

Слушать все это на голодный желудок не было сил, и Юрген отключился. В ушах прозвучала поразительная фраза: «Нет таких военных законов, которые позволяли бы солдату безнаказанно совершать гнусные преступления, ссылаясь на приказ командира, особенно если эти приказы находятся в вопиющем противоречии с нормами человеческой морали и международными правилами ведения войны». Юрген встрепенулся, потряс головой, ткнул локтем в бок сидевшего рядом Целлера.

— Слушай, Франц, — сказал он, — мне сейчас во сне явился то ли ангел, то ли сам Господь Бог. Он сказал, что в концлагере мы все правильно сделали и что мы за неисполнение приказа не подсудны никакому суду, — ни человеческому, ни Божьему.

— Сделали мы все, конечно, правильно, — сказал Целлер, — ты сделал. Вот только то, что ты слышал, сказал доктор Геббельс. Так что потянут нас на цугундер, как миленьких, если заходят. И законы найдутся!

— Какая обида! Первый раз ангел во сне явился, и вот на тебе — вместо него, оказывается, был черт колченогий, — сказал Юрген. — А к чему он это говорил?

— Об английских и американских летчиках, которые бомбят наши города.

— Сволочи! — искренне сказал Юрген.

— Сволочи, — согласился Целлер, — сволочи и изверги, а для начальников их даже слова не подберешь.

— Для начальников не слова нужны, — сказал Юрген, — я бы лично всех больших начальников, всех, — надавил он, — вот из этого автомата…

— Да тише ты! — шикнул Целлер. — Ишь раскипятился.

— А! — Юрген пренебрежительно махнул рукой. — Дальше штрафбата не сошлют, — повторил он их любимую присказку.

— Фюрер и Родина ожидают от вас величайшего героизма, — вещал между тем майор. — Мы должны именно здесь остановить русских. Колебаться и пренебрегать обязанностями не будет позволено никому. Три офицера в любой момент могут образовать военный трибунал и вынести любое наказание.

Нет, этот майор положительно не знал или не понимал, перед кем он выступает. Нашел кого «тройками» пугать! Солдаты весело заржали, и громче всех смеялись Юрген с Целлером, им майор просто в масть попал.