БП. Между прошлым и будущим. Книга 2 - Александр Половец

И каждый из них находит свои слова — всегда добрые и искренние, потому что таким был человек Леонид Хотин. Среди них назову сегодня только наших авторов Мишу Лемхина, Валерия Головского, Сергея Замащикова, Лилю Соколову, Ольгу Матич… И моего сына Станислава, до нынешних дней поддерживавшего связь с семьей Хотина. И потому можно считать что их подписи стоят рядом с моей. А сколько их, тех, кого я сегодня здесь не назвал — тех, кто звонил с соболезнованиями Галине, его супруге, и дочери Тане…

Светлая память ученому, публицисту, издателю, нашему другу замечательному Лёне Хотину.

11 февраля 2004 г.

Всё, от него зависевшее

Генри Джексон

«Четверть миллиона советских евреев, покинувших СССР, в долгу перед ним за знаменитую поправку, носящую его имя; поправку, которая заставила советское правительство выпустить их из современной формы рабства».

Когда я пишу о Генри Джексоне, я опираюсь не только на слова близко знавших его сенаторов и конгрессменов, произнесенные в связи с его неожиданной кончиной. Мне повезло встречаться и беседовать с ним в официальной обстановке, когда я дважды брал у него интервью — для телевидения и для газеты — и в домашнем кругу, у наших общих друзей. У меня сохранились фотографии, на которых сенатор с открытой улыбкой смотрит в объектив фотоаппарата, а его руки лежат на плечах недавних эмигрантов из Советского Союза — тех самых, которые навечно обязаны ему своей свободой. И магнитофонные ленты — записи наших с ним бесед…

Я вспоминаю мою первую встречу с конгрессменом. Это было 8 февраля 1981 года. Со времени принятия «поправки Джексона-Вэника» прошло 6 лет. Советский Союз формально не признавал полномочность закона, связавшего предоставление ему «режима наибольшего благоприятствования» в торговле с либерализацией процесса эмиграции из СССР, но на деле вынужден был сделать ряд уступок. И, в результате, за шесть лет около 200 тысяч советских евреев и, одновременно, значительное число русских армян, немцев, да и этнических русских сумели покинуть пределы Советского Союза.

К началу 1981 года число разрешений на выезд из СССР стало резко снижаться. Именно это было основной темой нашего телевизионного интервью. Вопросы Джексону задавали Фил Блейзер, ведущий этой телепрограммы и издатель американского еженедельника, и автор этих заметок.

Генри Джексон особо отметил тогда то обстоятельство, что только неуклонным соблюдением американским правительством требований его поправки процесс эмиграции может быть восстановлен.

На мой вопрос, можно ли добиться от советских властей признания достаточными для эмиграции из СССР вызовов родственников не только из Израиля, но и из США, Генри Джексон ответил, что он знаком с этой проблемой и готовит определенные предложения для переговоров американского правительства с Советским Союзом.

В то же время он заметил, что эмиграция из Советского Союза не есть вопрос изолированный, что это — фрагмент общих отношений двух стран, которые зависят во многом от того, насколько твердо и решительно будут держаться Соединенные Штаты в переговорах с СССР, насколько быстро США сумеют восстановить свою мощь и свою репутацию, в значительной степени утерянную в последние годы.

Генри Джексон сказал, что будет делать все от него зависящее, чтобы помочь только что принявшему тогда верховную власть президенту Рейгану усилить мощь Соединенных Штатов и упрочить репутацию нашей страны как надежного оплота свободного мира.

Это заявление конгрессмена очень характерно для него: сейчас, после его смерти, многие его коллеги по правительству отмечают, что хотя по партийной принадлежности Генри Джексон был демократом, его деятельность в очень многом отличала его от других деятелей его партии, готовых идти на уступки под давлением советского блока; чего, например, стоило заявление калифорнийского сенатора Аллана Крэнстона, который, готовясь выставить свою кандидатуру на предстоящих президентских выборах, заявил, что первой его акцией после избрания будет… поездка в Москву с целью уговорить советских лидеров «дружить» с Соединенными Штатами, которые под его руководством будут готовы подать первыми пример такой дружбы, начав свое одностороннее разоружение.

Генри Джексону была чужда политическая наивность. Он глубоко разбирался в сущности коммунистического учения, его целях и его современной практике. И на всех правительственных постах, которые ему приходилось занимать за 44 года, в течение которых он постоянно избирался в Конгресс США, возглавляя ведущие правительственные комиссии и комитеты, Генри Джексон твердо и последовательно отстаивал и защищал интересы своей страны, интересы всего свободного мира.

Я вспоминаю еще одну встречу с ним, посвященную сбору средств в фонд его избирательной кампании. Разговаривая со мной, Генри Джексон заметил: «Вот, иные говорят, что я борюсь за свободу людей, которые, приехав в США, становятся иждивенцами нашей страны. Это же чушь! Я вижу собравшихся здесь — инженеров высокого класса, бизнесменов, киноработников, вас — издателя и редактора газеты! Не трудно догадаться, какой огромный творческий потенциал сдерживается советской системой в своих гражданах и сколько пользы могли бы принести своей стране люди, будь они по-настоящему свободны».

Когда пресса сообщила о смерти Генри Джексона, я позвонил Саю Фрумкину, ведущему много лет борьбу за свободу выезда евреев из СССР и тесно сотрудничавшему в этом вопросе с сенатором.

— Я сегодня вряд ли смогу назвать кого-либо в американском Сенате, кто так упорно и настойчиво боролся бы за соблюдение права советских евреев оставить страну, ставшую им злой мачехой. Я просто не знаю, кто сумеет его заменить в этой деятельности… — сказал Сай.

Добавить к этому можно лишь то, что сенатор Генри Джексон принимал близко к сердцу любые случаи нарушения прав человека в любой точке земного шара, любое проявление несправедливости.

Думаю, не последнюю роль в его преждевременной и внезапной смерти сыграло известие о гибели южнокорейского гражданского самолета — документальные кадры, заснятые на последней пресс-конференции сенатора, свидетельствовали, как пережил он известие об этой трагедии.

Заканчивая эти заметки, я снова перебрал сохранившиеся у меня фотографии покойного сенатора, магнитофонные записи наших бесед с ним. Я аккуратно сложил их в небольшую коробку и заклеил ее по швам прочным скотчем. Когда-нибудь я передам эту коробку своему сыну. И он будет хранить ее и, возможно, передаст своему сыну с напутствием — помнить о выдающемся политическом деятеле, о замечательном человеке, благодаря которому наша семья в числе многих тысяч других обрела свободу — хочется верить, и для последующих поколений.