Циклоп - Генри Лайон Олди

class="p1">Маг замолчал, сдерживая стон. В тишине, сковавшей пещеру, были слышны только рыдания Натана. Стоя на коленях над мертвым пони, изменник обеими руками затыкал себе рот. Он изо всех сил старался не привлекать внимание к своему горю, и всё равно — слезы текли по щекам парня, а реквием несчастному Тугодуму звучал громче с каждой минутой. В суматохе битвы, спеша укрыться за постаментом, Натан не сообразил отвязать пони. Остальным же было не до животного.

— Я хотел отнять Око Митры у Инес, — свистящим шепотом продолжил Амброз. — Отнять силой! Я знал, что сильнее; я радовался этому! И получил шило в печень… Эй, щенок! Помнишь, как ударил шилом великого Амброза?

Помню, кивнул Циклоп.

— Вчера, у башни, я думал, что ты по-прежнему щенок. Гордыня! Я был уверен, что справлюсь с тобой, как двадцать лет назад был уверен, что справлюсь с Инес… Щенок вырос в матерого волка. Шило отрастило ядовитые зубцы. А великий Амброз испытал великий позор… Я полагал, что короли не обойдутся без моих услуг. Обошлись! Принесите во дворец мою голову — вас щедро наградят… Я избил тебя, Симон. Избил, как пьяный кузнец — соседа-старика. Победил ли я? Нет! Газаль еле сдержался, чтоб не плюнуть мне в глаза. Осмунд отвернулся от меня. Тобиас, мошенник! Даже Тобиас смотрел на меня, как на собачье дерьмо. И так — раз за разом… Гордыня нашептывала мне, и я шагал, как вол на бойню. Сдохни! Сдохни, тварь! Как же я рад, что ты сдохнешь вместе со мной…

— Как ты нашел их? — спросил Симон.

Мрачней ночи, он слушал исповедь Амброза и кусал губы. Судя о всему, старец тоже не был чужд гордыни.

— Я — ладно, я поставил Циклопу метку. А ты?

— Наклонись, — велел Амброз.

И, когда Симон присел рядом с ним на корточки, радостно оскалился в лицо Пламенному:

— Не скажу!

— Гордыня, — с пониманием кивнул Симон.

Амброз расхохотался. Было видно, что смех причиняет ему ужасную боль.

— Убей меня, — попросил он. — Не могу больше.

Не говоря ни слова, Симон протянул руку к голове умирающего.

— Нет!

Рука остановилась.

— Я сам… Я — Амброз Держидерево!

Корень, росший из левой ноги Амброза, почернел. По нему прошла слабая волна. Что-то, чему нет названия на языках человеческих, влилось в обожженного мага. Черты Амброза разгладились; боль оставила его. Кожа на скулах натянулась, сделалась пепельной. Свет луны отражался в каплях пота жидким серебром. Маг лег на спину, глядя вверх, в отверстия на куполе.

— Гордыня, — вздохнул он. — Куда ж я без нее…

Пальцы Симона закрыли мертвецу глаза.

Циклоп вышел вперед и встал над остывающим телом. Он держался очень прямо; так ведут себя люди, знающие, что их силам есть предел, и предел этот давно пройден. Складки на его лице налились темной киноварью горных разломов. Глаза слезились; в уголках, возле переносицы, скопились комочки бледно-желтого гноя. Во лбу Циклопа мерцал рубин. Сейчас Око Митры было таким, каким хранилось оно в подземельях Шаннурана. В тусклом освещении камень напоминал сгусток запекшейся крови. Циклоп прикоснулся к «третьему глазу» с двух сторон, словно желал выдавить его наружу.

— Смотри, Инес, — шепнул он. — Если можешь, смотри…

В рубине мелькнула желтая искорка.

— Он был твоим мужем. Попрощайся с ним; прости за все…

Вторая искорка. Третья.

— Вряд ли у тебя будет другая возможность…

Желтизна затопила камень. В нее плеснули меду: темного, гречишного. Если правда, что золотистый топаз нельзя носить без отдыха, иначе сделаешься одержимым — Циклоп испил эту правду полной чашей. Ладони его, побелев, сжали виски; лицо — карту окрестностей Шаннурана — исковеркала болезненная гримаса. Вокруг Ока Митры набухала оплетка из вздувшихся жил. Нити превращались в червей, черви — в змей.

— Это моя башня, — сказал Циклоп женским голосом.

И заорал, как сумасшедший:

— Это моя башня! Вон отсюда!

Эхо крика заметалось от стены к стене. Взлетело под своды, стаей летучих мышей кинулось врассыпную; снежной лавиной пало на каменного дракона:

— Моя! Моя башня!

Циклоп менялся. Запястья истончились, талия стала у́же, бедра — шире. По плечам рассыпались густые рыжие кудри. Волна волос упала на лоб, скрыв «третий глаз». Верхняя часть головы распухала, делалась внешним мозгом; локоны шевелились кублом гадюк. И надрывался женский, изящно очерченный рот на грубом мужском лице:

— Убирайтесь! Это моя башня!

Как ни странно, первым успел Натан. Пока все, включая Симона, пятились от буйствующего сына Черной Вдовы, не зная, что делать, изменник бросился к Циклопу:

— Вам плохо? Душно? Я вас вынесу наружу…

— Моя башня! — рявкнул на него Циклоп.

— Ваша, ваша… Вы только не помирайте, ладно?

— Моя!

— Может, водички?

Размахнувшись, Циклоп ударил себя кулаком по голове. Рот его задрожал, делаясь ртом мужчины. Торопясь, брызжа слюной, похож на тонущего, который умоляет бросить ему канат, Циклоп вцепился в Натанов кожух:

— Ты! Ударь меня!

— Вы чего…

— Бей! Ну же!

Должно быть, великий Митра оглянулся на изменника. Раздумав спорить, без возражений повинуясь безумному приказу, парень ахнул сына Черной Вдовы кулачищем в ухо. Бить по шевелящемуся мозгу, захватившему всю верхнюю часть головы, он побоялся. Циклоп упал, как бык под ударом молота. Заботливей няньки, Натан снял кожух, укрыл им Циклопа — и, сопя, указал спутникам на лежащего: вот, мол! Метаморфозы прекратились, лисья масть кудрей почернела, во многих местах битая сединой. Привычный облик возвращался к Циклопу, валяющемуся без сознания. Око Митры утратило желтизну, вновь становясь рубином. Темные отблески в камне наводили на мысли о существе, что глядит из граней на окружающий мир; Эльза одна знала, кто это, и не удивилась, услышав голос Инес:

— Я не виновата.

4.

— Я не виновата. Когда он бодрствует, мой рассудок помрачен. Два разума не уживаются в одном теле. Я плохо понимаю, где я и что со мной. Меня преследуют видения. Схватка у башни, мой погребальный костер; страдания плоти… Все сливается, я дерусь за башню, а кажется, что за собственное тело. Я переделывала его, да?

— Да, — прохрипел Симон.

Белый, как мел, старец дрожал всем телом. Казалось, Симону невыносимо слышать голос Красотки, льющийся из уст сына Черной Вдовы. Повидавший такое, от чего любого бы вывернуло наизнанку, древний маг сейчас напоминал священника, наблюдающего за отвратительным кощунством.

— Это ты? — спросила Инес. — Симон, это правда ты?

— Правда…

— Я скверно вижу. Подойди…

Шаг, другой; маг словно тащил себя на веревке.

— Хорошо, — с удовлетворением сказала Инес, когда Симон склонился над Циклопом. — Ты здесь… Я тоже здесь. Если мы бодрствуем оба, я убиваю его. Понимаешь? Если я бодрствую, а он спит — я еле сдерживаюсь чтобы не убить его. Если я вернусь, его не станет. Ты