Николай II - Сергей Фирсов

Прибытие вечером 6 августа в Тобольск не означало переезда в город: в доме («губернаторском дворце») не все было готово, ремонт не закончился. На пароходе жили еще неделю. Болели и выздоравливали дети, время от времени устраивались небольшие прогулки и развлечения, но в целом господствовала скука, ничем особенным не прерываемая. Не было и никаких эксцессов. Спокойная провинциальная жизнь в пораженной революцией стране…

Тринадцатого августа утром семья перебралась наконец в губернаторский дом, в революционном духе названный «домом Свободы». Немедленно его осмотрели — от подвала до чердака. Расположились, как и предполагалось, на втором этаже. В 12 часов дня священник отслужил молебен и окропил все комнаты святой водой. На следующий день комиссар Временного правительства П. М. Макаров уехал в Москву. А через неделю власть назначила нового — В. С. Панкратова, снабдив его специальной инструкцией по охране царя и его семьи. Среди прочего он имел право просматривать переписку пленников и получаемые ими письма (тогда же выяснилось, что комиссар Макаров вообще не цензурировал царскую корреспонденцию).

В прошлом народник-революционер, осужденный за убийство жандарма на 20-летнее заключение и просидевший 14 лет в Шлиссельбургской крепости, Панкратов не проявил себя мстительным и черствым по отношению к царю человеком. Более того, он сразу же предупредил солдат охраны, что нельзя допускать грубости по отношению к пленникам и чинить им обид. «Отряд вполне оценил мое заявление, — вспоминал позднее Панкратов, — и доказал это тем, что за все пять месяцев моего комиссарства никто ни разу не проявил себя хамом. Поведение отряда было рыцарским».

Постепенно жизнь семьи в Тобольске наладилась. Обычно все жильцы губернаторского дома вставали в 9 часов утра и после утреннего чая занимались каждый своим делом — царь вместе со старшей дочерью читали, младшие дети делали уроки, Александра Федоровна преподавала Закон Божий и читала вместе с великой княжной Татьяной Николаевной. В 11 часов все выходили на прогулку в маленький сад, примыкавший к дому. В 1 час дня был завтрак, затем (до 4 часов) прогулка продолжалась. Во второй половине дня, после дневного чая, царские дочери вновь занимались уроками и рукодельничали, а Алексей Николаевич в течение двух часов играл. В половине восьмого подавался обед, после которого свита, обедавшая и завтракавшая с Николаем II и Александрой Федоровной, оставалась на вечер. Устраивались игры в карты и домино, царь читал вслух (по большей части — произведения русских классиков). Страдая от недостатка физических упражнений, Николай II пожаловался полковнику Кобылинскому, который распорядился привезти бревна и купил пилы и топоры. Царь стал заниматься заготовкой дров для кухни и печей. Со временем к новому виду «спорта» пристрастились П. Жильяр и великие княжны.

Монотонность заключения утомляла пленников, вынужденных придумывать себе всевозможные развлечения. Одним из таких развлечений стали домашние спектакли (преимущественно на иностранных языках), в которых царь, наравне со своими детьми, принимал участие. И все же пленники очень скучали. Дочь доктора Е. С. Боткина, вспоминая об этом, писала, что великие княжны часто сидели на подоконниках в зале губернаторского дома и в течение часа или двух смотрели на пустынные улицы Тобольска. Заняться было нечем, время текло медленно. Царь, страстно любивший прогулки, пробовал добиться у комиссара Панкратова разрешения выходить за ограду губернаторского дома, но тот отказал. По-своему деликатный, комиссар не хотел объяснять Николаю II и лицам свиты, что для царя выход в город был небезопасен.

В газетах регулярно появлялись ложные сообщения о побеге царя, о его разводе и новой женитьбе, о переводе в монастырь, будоражившие население. Панкратов, дважды в неделю сообщавший Керенскому обо всем происходившем с царской семьей в Тобольске, просил принять меры против газетного вранья. Но ни одна мера не достигла цели. Пока появлялось опровержение, «утка» успевала облететь всю Россию. Контролировать ситуацию Временному правительству становилось все труднее. В адрес Николая II и его близких приходило все больше угрожающих писем. В результате, чтобы избавить себя от бесконечных разговоров по поводу прогулок, Панкратов рассказал о получаемой им на адрес царя корреспонденции Е. С. Боткину. Не подозревавший об этом, доктор все понял.

…Ситуация накалялась по мере того, как страна «левела», постепенно скатываясь к большевизму. Предсказания Дурново исполнялись! С первых дней пребывания в Тобольске Николай II внимательно следил за стремительно развивавшимися событиями, постепенно теряя веру в возможность мирного разрешения внутриполитического кризиса. Он был чрезвычайно огорчен конфликтом между генералом Корниловым и премьером Керенским, видя в генерале единственного человека, способного восстановить в России порядок. Но Корниловский мятеж был Временным правительством подавлен при помощи большевиков. Все было кончено (хотя агония Временного правительства продлилась еще почти два месяца). В те дни З. Н. Гиппиус назвала Керенского самодержцем-безумцем и рабом большевиков, аттестовав Николая II как самодержца-упрямца. Но если «упрямец», критикуемый и слева и справа, оставался у власти в течение многих лет, то «безумец» — только несколько месяцев 1917 года. Прав был барон H. E. Врангель, когда писал, что винить последнего царя за неспособность к управлению нельзя, ведь власть ему вручила Судьба, а Временное правительство схватилось за власть само, следовательно, оно полностью ответственно за неспособность к управлению. Из двух слабых и неспособных, полагал барон, самым неспособным оказалось Товарищество «Милюков, Керенский и Компания». Даже если не принимать мнение Врангеля о царе, нельзя не согласиться с его характеристикой политических наследников самодержавной власти. Они показали свою полную несостоятельность.

К сентябрю это окончательно понял и Николай II. Тогда-то в первый раз он и выразил сожаление по поводу своего отречения. Подчиняясь требованиям «общественности», царь верил в возможность новой власти довести войну до победного конца и избежать гражданской войны. Все получилось с точностью до наоборот. «Он страдал теперь при виде того, что его самоотречение оказалось бесполезным, — писал П. Жильяр, — и что он, руководствуясь лишь благом своей родины, на самом деле оказал ей плохую услугу своим уходом. Эта мысль стала преследовать его все сильнее и впоследствии сделалась для него причиной великих нравственных терзаний».

В такой ситуации оставалось только одно: жить «по нужде каждого дня», радоваться маленьким радостям и, как всегда, верить в милость Божью. Он продолжал заниматься с сыном, преподавал ему русскую историю. Уроки географии после 17 октября были переданы К. М. Битнер, бывшей начальнице Царскосельской Мариинской женской гимназии. Она же преподавала царским детям литературу. Школьная подготовка великих княжон и цесаревича не удовлетворила К. М. Битнер. «Очень многого надо желать, — говорила она комиссару Панкратову. — Я совершенно не ожидала того, что нашла. Такие взрослые дети и так мало знают русскую литературу, так мало развиты. Они мало читали Пушкина, Лермонтова еще меньше, а о Некрасове не слыхали. О других я уже и не говорю. Алексей не проходил именных чисел, у него смутное представление о русской географии. Что это значит? Как с ними занимались? Была полная возможность обставить детей лучшими учителями, — и этого не было сделано». Полагаю, что подобная «неразвитость» стала платой за домашнюю изоляцию, в которой выросли великие княжны, совершенно оторванные от мира их ровесников. Наивные и чистые девушки не имели, в отличие от матери, глубоких философских познаний, хотя и были, судя по всему, начитаны в богословской литературе. Александра Федоровна больше заботилась о правильном воспитании (как она его понимала), чем о полноценном образовании дочерей и наследника. Было ли это результатом сознательной педагогической политики императрицы или же ее недосмотром? Кто знает… Екатеринбургская трагедия навсегда закрыла этот вопрос. Дети разделили судьбу поверженных революцией родителей.