Ведьма - Жюль Мишле

Чем глубже, непроходимее была пропасть между дамой — наследницей и оруженосцем, пажем, имевшим только свою рубашку — даже платье он получал от сеньора, — тем сильнее было продиктованное любовью искушение перешагнуть эту пропасть.

Мысль о невозможном возбуждала молодого человека. И вот однажды, когда он мог покинуть замок, он побежал к ведьме за советом. Достаточно ли любовного напитка, волшебных чар? А если их недостаточно, нужен ли особый пакт, особый договор? Он нисколько не остановился бы и перед необходимостью отдаться Сатане.

«Подумаю, молодой человек! Вернись наверх. Ты увидишь, кое-что уже изменилось».

Кто изменился, так это он. Какая-то надежда волнует его. Его низко опущенные глаза против воли обнаруживают беспокойный огонек, который в них трепещет. Кто-то (нетрудно догадаться кто) видит его раньше других, и из сострадания мимоходом бросает ему слова сочувствия. Какое блаженство! О добрый Сатана! Добрая, достойная боготворения ведьма!

Он не может ни есть, ни спать: он должен еще раз видеть ведьму. Он почтительно целует ее руку и почти садится у ее ног. Пусть ведьма требует, что пожелает, пусть приказывает, он будет послушен. Угодно ли ей золотую цепь или перстень с пальца (он от покойной матери), он немедленно же отдаст их. А она, по натуре не добрая, ненавидящая барона, с удовольствием нанесет ему тайный удар.

Во дворце уже поднялось смутное волнение. Бесшумная буря, без грома и молний, накопляется в нем, как электричеством насыщенные пары над болотом. Безмолвие, глубокое безмолвие. И однако дама возбуждена. Она подозревает, что действовала какая-то сверхъестественная сила. Почему, в самом деле, она обратила внимание на него, а не на другого, более красивого, более благородного, прославленного блестящими подвигами! Здесь что-то кроется! Околдовал он ее? Пустил в ход чары?

И чем больше она спрашивает себя, тем более взволновано ее сердце.

Злоба ведьмы находит для себя достаточно пищи.

Она царит в деревне. Но и замок идет к ней, отдается в ее руки, и такой своей стороной, которая ставит ее честолюбие в самое рискованное положение. Интерес, который представляет для нас подобная любовь, заключается в порыве сердца к идеалу, в его стремлении разрушить социальные преграды, несправедливость судьбы.

Для ведьмы какое острое, какое глубокое удовольствие унизить знатную даму, быть может, отомстить ей, какое удовольствие отплатить сеньору за то, что он сделал вассалам, выместить в лице храброго мальчика на нем свою злобу за оскорбительное брачное право. Нет никакого сомнения, что колдунья, играющая определенную роль в этих интригах, часто вносила в них запас нивелирующей ненависти, свойственной крестьянке.

Заставить даму снизойти до любви к слуге — это кое-что да значило. Жан де Сэнтре, Керубино не должны вводить нас в заблуждение.

Юный слуга исполнял самые низкие функции в домашнем хозяйстве. Слуг в строгом смысле слова тогда не существовало, с другой стороны, в военных укреплениях было мало или совсем не было горничных. Все делается руками этого юноши, которого эта работа не унижает. Напротив, служба сеньору и даме возвышает, является почетной должностью. И все-таки она часто ставила знатного мальчика в достаточно печальное, прозаическое, порой смешное положение. Сеньор не стеснялся. Дама должна была быть поистине ослеплена дьяволом, чтобы не видеть того, что видела каждый день, не видеть возлюбленного за грязной унизительной службой.

Ставить рядом возвышенное и низменное — одна из особенностей средних веков. Что от нас скрывают поэмы, раскрывают другие стороны жизни. К эфирным страстям явно примешивается немало грубых черт.

Все, что мы знаем о колдовстве и любовных напитках, употребляемых ведьмами, очень фантастично и часто смешно: то смелая смесь снадобий, при помощи которых менее всего, думается, можно возбудить любовь.

Ведьмы шли в этом отношении очень далеко, причем слепец, которым они играли, как игрушкой, ничего не замечал. Любовные напитки были очень разнообразны. Некоторые должны были волновать чувства подобно возбуждающим средствам, которыми так злоупотребляют на востоке. Другие представляли опасное (и подчас коварное) питье, лишавшее человека воли. Наконец, третьи служили средством вызывать страсть или же узнавать, насколько жадное желание может нарушить обычное настроение и заставить усмотреть знак высшей благосклонности в самых отталкивающих вещах любимого предмета. Топорные постройки замков, состоявших из одних больших зал, выставляли интимную жизнь напоказ. Лишь довольно поздно стали строить где-нибудь в башне комнату — прибежище для отдыха или молитвы. За дамою было нетрудно следить. В известный день, заранее намеченный, смельчак мог по совету ведьмы приступить к делу, влить в питье дамы волшебный напиток. Впрочем, это было редко и небезопасно. Гораздо легче было украсть у дамы вещь, которую она обронила, которою она не дорожила. Можно было осторожно подобрать едва видимый кусочек ногтя или почтительно собрать несколько волосков, выпавших из гребня. Все это приносили ведьме.

Последняя часто требовала очень интимный предмет, насыщенный ее особой, но такой, который сама она никогда не дала бы, например несколько ниток, вырванных из старого, грязного, пропитанного потом платья. Все эти предметы необходимо было, конечно, покрыть поцелуями, окружить обожанием и сожалением. Все это необходимо было бросить в огонь, а пепел собрать.

Несколько дней спустя, когда платье снова попадалось на глаза хитрой даме, последняя различала в нем явственно небольшую дыру, догадывалась, в чем дело, но не говорила ничего, а только вздыхала. Чары произвели свое действие.

Нет сомнения, если дама колебалась, если она оставалась верна мужу, то жизнь на таком пространстве, где люди постоянно видели друг друга, где они были так близки и вместе с тем так далеки, становилась настоящей пыткой. Но и тогда, когда дама уступала, ее ожидали лишь редкие мгновения счастья, так как она была окружена мужем и другими не менее ревнивыми людьми. Отсюда частые бурные проявления неудовлетворенного желания. Чем меньше можно было надеяться на взаимное обладание, тем о более тесном обладании мечтали. Выбитое из колеи воображение невольно грезило о странных вещах, неестественных и безумных. Так, желая создать средство тайного единения, ведьма выжигала на руках обоих любящих буквы алфавита. Желая передать другому мысль, один из влюбленных оживлял, воскрешал сосанием кровавые буквы желанного слова. И в тот же миг, говорят, появлялись на руке другого кровавые очертания соответствующих букв.

Иногда охваченные безумием любви, они пили кровь друг друга: то было своего рода причастие, которое, как говорили, сливало души. Съеденное сердце Куси, которое «дама нашла столь вкусным, что больше не хотела есть ничего другого», является наиболее трагическим примером подобного чудовищного таинства антропофагической любви. Когда же изменник не умирал, когда любовь, напротив, умирала в нем, дама обращалась за советом к ведьме, прося у нее средство привязать его к себе, вернуть его.

Песни колдуний Феокрита и Вергилия, не забытые в средние века, редко оказывали действие. Чтобы вернуть изменника, прибегали к средству, также, по-видимому, заимствованному у древних. Стали прибегать к пирожкам, к confarreatio, которое, попав в Европу из Азии, всегда было гостьей любви. Однако здесь хотели связать не столько душу, а скорее тело, создать отождествление, так, чтобы человек умирал для всех женщин и жил только для одной. Церемония была не из легких. «Сударыня, — ободряла ведьма, — не надо колебаться».

Она находила, что гордячка ослепительна, и та послушно позволяла снять с себя платье и прочее. Какое торжество для ведьмы! А если дама была та, которая когда-то заставила ее бежать по дороге, какая месть! Какое торжество!

Вот она голая в ее руках. И это еще не все. На ее пояснице она укрепляет дощечку, маленькую печь, и в ней печет пирожок.

«Милая, я не могу больше! Скорей! Я не могу оставаться в таком виде. — «Сударыня, необходимо, чтобы вам было горячо. Пирожок испечется на вашем огне!»

Процедура окончена. Перед нами пирожок древности, индусского и римского бракосочетания, приправленный, подогретый похотливым духом Сатаны. Она не говорит, как героиня Вергилия: «Вернись, вернись, Дафнис, приведите его назад ко мне, мои напевы!» Она посылает ему пирожок, пропитанный ее страданием и согретый ее любовью.

Едва он откусил от него кусочек, как его охватывает странное волнение и головокружение. Потом волна крови поднимается к его сердцу. Он краснеет. Он горит.

Снова в нем пробуждается страсть и неискоренимое желание.

XI. Черная месса

Слово «шабаш», по-видимому, в разные времена имело разное значение. До нас дошли, к сожалению, лишь очень поздние подробные описания (времен Генриха IV). А тогда он был едва ли чем другим, кроме великого фарса сладострастия под предлогом ведовства. Но и в этих описаниях явления, успевшего исказиться, некоторые очень древние черты свидетельствуют о смене веков, о разнообразных формах, в которых оно последовательно воплощалось.