Журнал "Вокруг Света" №7  за 1997 год - Вокруг Света

Со временем наша лагерная вышка как бы осела — опустилась, состарилась, и от нее уже не веет страхом, но по-прежнему смотрит она своими пустыми окошками-бойницами и дверным проемом надменно, сверху вниз. По лестнице поднимаюсь в «скворечник». Был он когда-то основательно утеплен: между вертикально и горизонтально пришитыми досками проложены опилки, стекловолокно, в дальнем углу сверху остались следы от телефонной подставки, внизу — от сиденья для часового. Над верхним ближним углом вышки продолжает висеть кусок рельса — зэковский колокол, поднимавший людей на работу.

За сорок с лишним лет на территории бывшего ИТЛ (где-то в десяти километрах от вышеупомянутого нежилого поселка Ключ) вырос молодой лес. Он разросся повсюду и поднялся выше уцелевших построек, выше самой ВЫШКИ. И когда мы покидали это зловещее место, мне показалось, что в каждой березе, ели, лиственнице, иве, проросшей здесь, возродились души людей, замученных на строительстве этого участка «мертвой дороги». Разных, как лес, людей — но всегда голодных, мокрых и замерзших. Нет, они не исчезли в никуда, а снова явились на свет — и встали плотной серо-зеленой стеной, чтобы сокрыть от взоров живущих страшный памятник своих мучений...

Виктор Мурзин / фото автора

Увлечения: Охотники за пароходами

Сидел я как-то в городском музее Рыбинска и читал письма от стариков, чью родину залили ненужным морем. На одной стене вижу — что бы вы думали? Дореволюционное расписание пароходных рейсов по Волге. От Рыбинска до самой Астрахани! Вот где они, родимые, старинные пароходы должны быть. Скорее на Волгу!

— Это ничего, что ты не рубишь, — говорит Леня. — У нас тоже такие есть. Не рубят, а кайф ловят. От колес красных, от дыма сладкого. От того даже, как встают спиной к насыпи, когда «парень» прет, и ощущают. А ты от чего? И случай расскажи. Случай-то был ведь?

...Тих и прекрасен этот вечер на Волге. Огромен матово-сизый разлив ее, поголубело небо, выбеленное за день; только ниже по плесу, где темнеет над излучиной долгий кряж, стелются облака, и цвет их один с рекою. Мерцаю! на склонах несколько огоньков, неспешно загораются другие, и тянется мимо них, повторяя луку по фарватеру, черный катерок, зажегший по борту зеленый фонарь, а на мачте золотистый. А с того берега пошел по чернильной глади другой: вильнув кормой, он пересекает дорожку от громадной мутно-белой луны и оставляет за собой серебристую извилину. Уже много огоньков мерцают на дальнем кряже; вспыхивает гирлянда и на длиннющем мосту, который ведет в милый город со странным названием Энгельс.

Толпы саратовцев высыпали сегодня на набережную; люди оживлены, деловито впитывают кожей первое летнее тепло. Иные, впрочем, оседают на скамейках, как, например, эти двое, что тянут пиво и беседуют. То гости города, охотники за пароходами, один из них — я. другой — Леня, паровозник из Общества любителей железных дорог (Журнал писал об этом обществе. См. «ВС» № 5/97, очерк А.Кузнецова «Паровоз, черный и прекрасный». — Прим. ред.), соблазненный в экспедицию миражами диковинных котлов и цилиндров. Два дня уже мы здесь, можно поделиться некоторыми наблюдениями. Леня выяснил, например, что компаньон его вовсе не сведущ в технике, и звучит чуть загадочная фраза, с которой я начал. «Парень» у них — это, конечно же, паровоз. А насчет пароходов немедленно объяснюсь.

Началось все лет семь назад. Прохаживаясь меж великих памятников древнего города Бухары, я взобрался на плоский холм, некогда занятый цитаделью, поглядел на ямы и кирпичи, а потом, незаметно для себя, перелез через дощатый забор и проник без билета в краеведческий музей, что был в сохранной части дворца эмира. Я оглядел каменный дворик и спустился на следующий, постоял здесь с одной экскурсией, а там — с другой, и, наконец, поднялся по деревянной лесенке на старую веранду — в музейный зал. Там-то оно и висело, пожелтелое и склеенное на сгибах, нелепое и чудесное — «Расписание срочных почтово-товарно-пассажирских рейсов по реке Аму-Дарье» между Чарджуем и Петро-Александровском (Сегодня это Чарджоу и Турткуль — Здесь и далее прим. автора.) на 1902 год.

Как же не вообразить было пароход «Царица», который «из Чарджуя отправляется ровно в 8 часов утра, из всех же остальных пунктов, где остается на ночлег, всегда с рассветом»? Белесая бездна неба и пароход, уткнувшийся в край пустыни? Из трубы валит черный дым, лязгает якорная цепь, лопасти взбивают воду. Судно отваливает, разворачивается, и увлечено уже на стремнину, на простор шоколадной реки, которая извивается хлестко меж зеленоватыми полосками тугаев и безжизненными желтыми кряжами и несет пароход с собою — верста за верстой, день за днем.

Словом, пароход, кусок прошлого, был рядом, но найти его оказалось непросто.

Среднеазиатское пароходство уже дышало на ладан, река мелела, и сколько ни чистили путейцы фарватер на перекатах, все было без толку. Но буксиры-колесники, раскиданные по затонам с зеленоватой водой, — сами желтые, пышнотелые, с неизменным тентом в носу, — были обещанием, даже ключом к будущим находкам.

А потом была командировка в Рыбинск. Сидел в городском музее и читал письма от стариков, чью родину залили ненужным морем. Ходил по залам, осматривал личные очки и личный пиджак Андропова. На одной стене вижу — что бы вы думали? Дореволюционное расписание пароходных рейсов по Волге. От Рыбинска до самой Астрахани!

...В портовом музее Саратова встретились охотники за пароходами, и хозяин, Чернышев Юрий Андреевич, постучал по чашкам свистка судового о трех тоннах, показал еще одно интересное расписание: «Вольск — колония Зельман (Колония Зельман — ныне село Ровное.) Республики немцев Поволжья», а затем подошел к одному из стендов и ткнул в фотографию: вот он, ребята. Сейчас от этой красы мало что осталось, но перед тем, как свезли, мастер залил маслом все механизмы. Из-за границы интересовались, звонили. Только как вам туда попасть? По воде ведь надо, а шторм сегодня, полметра высота волн, и на моторке с нами никто не выйдет.

Ладно, рисуем с лоции странный остров Сазанка, похожий на огромную изрезанную клешню, и под одним из зубьев ее ставим жирный крест.

Не сгодилась нам эта лоция, что толку, что наставлял нас сторож с безлюдной турбазы, у которого взяли лодку: входите в протоку, парни, гребите вдоль, будет прорезь вправо, и заплывайте, там озеро как бы, а под мыском он и есть. Километра полтора вам веслами махать.

Поменяла всю здешнюю топографию высокая вода. Во сколько прорезей уже повходили. Второй раз гребем мимо той трубы над кибиткой. Котельная какая-то дурацкая или... пароход! — догадывается Леня. Хватаюсь за бинокль. Так и есть — кожух колесный различаем, ржавое корыто корпуса. Подплываем еще с надеждой: не тот, может? Однако на кожухе следы букв. Итак, двухпалубный красавец, пароход «Первое мая», он же «Лев Троцкий», он же «Григорий» купцов братьев Каменских, построенный на сормовских заводах в 1909 году, нашел обычную смерть старого парохода — сгорел.

Мягок под ногами желтовато-салатный пепел, и не счесть в нем гвоздей; прогибаются ветхие листы палубы. Железные трубы отопления дыбятся еще уродливым целым, будто жгли здесь полотняный павильон, а сверху повалился огромный штурвал в два обхвата. Нерушимым рядом легли массивные стулья.

Машинное отделение залито водой, но в палубе есть смазочные отверстия: видим валы, сочленения тяг. Машина и впрямь целехонька, и горят глаза моего спутника: перенести бы ее куда-нибудь да запустить, и забегают штоки, заколеблются шатуны, завертятся колена валов, и все будет ходить разом, но каждая деталь по-своему, однако никому не мешая, а в унисон, и замечутся поршни в цилиндрах, погоняя пар. Чух-чух-чух.

Я ступаю в открытую дверь кожуха и перебираюсь на стальную лопасть, вогнутую и длинную, хоть ложись. Разглядываю хитрые рычаги системы Моргана, благодаря которой эта штука и входит в воду, как нож.

И счастлив, что приехал сюда. Пусть сгорела надстройка, а корпус гнилой затопило по самый верх, но «Григорий» — есть, сохранил себя. Труба гордо высится, те же кожухи, будто плечи, палуба широкой спиной. Как у буксира «Волга», год 1843, начало волжского пароходства. Как у Джозефа Конрада в «Сердце тьмы». Наползает зеленая чаша с дикого берега на одинокий, первобытный колесник.

Отчаливаем, ибо ждет нас новая встреча.

Он выплывает из леса, надвигается посуху, вклинивается меж деревьями, раздвигает их широкими бортами; навис уже над поляной балкон с козырьком, блестят огромные окна. Пара березок между нами и им, несколько метров всего...

И мы не спешим их пройти.

А пароход и с реки хорош: наполовину сокрытый деревьями, длинный и прямой, будто копье, словно бежит вдоль воды, раз уж нельзя по ней.