Игнатий Лойола - Анна Ветлугина

По дороге Иниго практиковался в новом для себя занятии — просил милостыню. Поначалу сильно волновался — как оно будет, хватит ли, чтобы не умереть с голоду? Но почему-то ему подавали необыкновенно щедро. Другие нищие завидовали. Он делился с ними, оставляя себе лишь самое необходимое.

Всё это время Иниго продумывал речь для уламывания капитанов. Однако тщательная подготовка оказалась напрасной. Барселонский морской порт закрыли из-за чумы. Попасть в Иерусалим удалось бы только через Венецию.

«Что ж, пойдём пока пешком, — подумал Иниго, — может, это и лучше, чем кататься на кораблике».

Он начал спрашивать о дороге в Италию.

«Кругом чума, путников не любят», — пугали одни.

«Ты хромой, тебе не дойти», — предрекали другие.

Иниго спокойно выслушал всех, выяснил лучший маршрут и продолжил путь.

Он торопился. Уже так много времени потеряно! Прежняя жизнь казалась гнойной язвой. Она разрасталась всё шире, грозя захватить душу целиком. Требовался острый нож хирурга.

Паломник находился ещё совсем недалеко от Барселоны, когда ноги его сами свернули со столбовой дороги на просёлочную. Небольшое селение, окружённое полями и виноградниками, привлекло его внимание. Всё там было хорошо: ленивые горлицы на крышах, остроконечная церквушка, взгромоздившаяся на холм, детский смех и женское пение, доносящиеся из ближнего дома. Молодая женщина в чёрном показалась на крыльце. Она улыбалась, но, увидев Лойолу, немедленно посерьёзнела.

   — Где я? — спросил он её. — Что за село?

Она снова улыбнулась.

   — Манреса. Здесь рядом доминиканский монастырь. Ищете кого-то?

   — Пожалуй, — ответил он. — Но пока не могу сказать кого. Так бывает.

Она кивнула и скрылась за дверью.

«Странноприимный дом», — прочитал Иниго на табличке. Он мог с полным правом войти внутрь. Очень кстати. Ему как раз неплохо бы посидеть спокойно, разобраться с мыслями, записать кое-что. Писать нужно аккуратно, он ненавидит каракули. Для этого необходим удобный стол, ну хотя бы просто стол... И день-два оседлого житья. День-два, не больше.

Лойола открыл дверь...

ГЛАВА ПЯТАЯ

Альбрехт проклял тот день, когда согласился идти с поваром в замок на горе. Жизнь его превратилась в мучение. Работа у родственников в деревне теперь казалась отдыхом. Повар гонял бедного студиозуса с рассвета до позднего вечера. То за водой в колодец у ворот, то на чердак за сушёными травами, то просто по кухне — резать мясо, чистить горшки. Кроме обязанностей поварёнка его постоянно заставляли мыть лестницы и полы. Фромбергера удивляло — кто делал всю эту работу до него? Одна служанка объяснила: у повара в помощниках ходили сыновья. Получив дармовую рабочую силу в виде Альбрехта, он отправил их домой — помогать матери.

Возмущённый студиозус неоднократно требовал отпустить его. Повар только ухмылялся:

   — Иди. Правда, стража тебя не выпустит. А коли сбежать вздумаешь — тут же листки расклеят: разыскивается вор. И твои, стало быть, приметы. Мне не трудно, у меня шурин в тюрьме работает.

Альбрехт не слишком верил в могущество кухонного повелителя, но мало ли? Засадят в тюрьму, а там хуже, чем в замке. К тому же кормил этот мерзавец неплохо, грех жаловаться. И Фромбергер решил не протестовать до конца оговорённого срока.

Однажды его опять послали на чердак.

Теперь он любил эти поручения. Можно было залезть по лестнице и некоторое время посидеть спокойно среди развешанных пучков трав и лука. Толстый повар не долезал сюда да и вообще не заходил в эту часть замка.

В этот раз Альбрехт даже задремал на чердаке. Проснулся от тихого равномерного шарканья и ощущения присутствия кого-то. Здесь гнездились совы. Они могли производить всякий шум. Но этот звук не принадлежал им. В полумраке тихо и сосредоточенно прогуливалась взад-вперёд человеческая фигура.

Шагающий не видел студиозуса. Тот свернулся калачиком за пыльной прялкой и ещё какой-то рухлядью. Сначала он испугался — вдруг это вор? Пропадёт что-нибудь, а скажут на него, Альбрехта. Потом подумал: как же вору попасть в укреплённый замок? А если он из своих — какой смысл ему прятаться? Может, какой-нибудь сумасшедший родственник хозяев, которого стыдятся и потому держат на чердаке? Хотя сюда может попасть кто угодно — вход ведь не запирается.

Незнакомец стал шагать шире, шепча что-то. Дошёл до прялки, за которой скрывался Фромбергер. В полумраке студиозус разглядел бороду изрядной дремучести, благородный нос, решительный взгляд. Лицо показалось знакомым, но имя никак не выплывало в памяти. Тут человек негромко кашлянул, и Альбрехт вздрогнул. Это растянутое задумчивое «Кх-хек-хем-м-м!» было невозможно ни с чем спутать. Столько раз он слышал его на лекциях любимого профессора! Без сомнения, перед ним стоял сам Лютер, только сильно изменившийся из-за отросшей, не особо ухоженной бороды.

Подавив в себе желание немедленно броситься к профессору с криком, Фромбергер продолжал наблюдать из-за прялки. Лютер подёргал себя за бороду. Видимо, она смущала его своей непривычностью. Ещё раз прокашлялся и подошёл к лестнице.

Сейчас он уйдёт, и Альбрехту не найти его. Будучи вне закона, Лютер наверняка скрывается здесь. Но кто же даст студиозусу обшаривать комнаты?

Заскрипела лестница. Профессор уходил. Альбрехт рванулся вслед.

«Не получится, и чёрт с ним! — подумал он со злостью. — Зато не буду грызть себя за упущенный шанс».

   — Профессор! — громким шёпотом позвал он. — Подождите! Это я, Альбрехт Фромбергер, ваш виттенбергский студент!

Спина уходящего вздрогнула, но он не обернулся. Тогда Альбрехт, проявив ловкость, неожиданную для своего крупного телосложения, бесшумно обогнал его в узком коридоре и, извернувшись, оказался лицом к лицу.

   — Я юнкер Йорг, — скучным голосом сообщил Лютер, — что вам от меня нужно?

   — Я могу быть полезен вам, — скороговоркой, боясь не успеть, затараторил Альбрехт, — могу переписывать или редактировать, если вы позволите, или ещё чего... Я здесь не по своей воле, работаю на кухне, можете спросить, если не верите.

Лютер молча выслушал и двинулся по коридору.

   — Умоляю, — упавшим голосом закончил студиозус.

   — Завтра. Придёте сюда в это же время, — не оборачиваясь, произнёс профессор и скрылся за углом.

Охваченный волнением, Фромбергер двинулся на кухню. Хитрый повар, опасаясь бить такого крупного парня, дипломатично не заметил его долгого отсутствия. Зато придирался хуже инквизитора. Всё ему стало не так. Невкусно, нерасторопно. Несколько раз, явно запугивая, говорил, что может упечь в тюрьму кого угодно. Альбрехт не особенно слушал. Все его мысли роились вокруг любимого профессора. Причастность к великой идее обновления кружила голову.

Лютер не пришёл на другой день в условленное место. Студент несколько раз бегал к чердачной лестнице, навлекая на себя гнев повара. Всё напрасно. Фромбергер почувствовал жестокое разочарование. Может, зря он сбежал из родительского дома? Хотел поднять скандал и вырваться на волю из замка, но уж больно промозглая погода стояла за окном.

Через несколько дней Альбрехт проснулся в кладовке от птичьего щебета. Странно. Обычно повар будил его затемно, когда птахи ещё сладко спали. Может, что-то случилось с поваром? Фромбергер терпеть его не мог, но как объяснить своё пребывание в замке в отсутствие этого крохобора? А без объяснений можно и в тюрьму угодить.

Полный тревожных мыслей, студиозус поплёлся на кухню.

Там уже всё кипело и булькало. Повар метался между горшков и котелков, явно не успевая охватить их вниманием. Альбрехт остановился у печки, силясь сделать виноватое выражение лица.

   — Вот... проспал я отчего-то...

   — Отчего-то! — хохотнул повар. — Сон твой бережём, стало быть, на цыпочках ходим. Вот и дрыхнешь. Кто ж знал, что ты такая важная птица? Сам хозяин про тебя спрашивал!

   — Курфюрст? — Альбрехт не верил собственным ушам.

   — Он самый. Умывайся и иди, Гретхен проводит. Ох, выкормил такого борова, себе в убыток!

Мысли бешено завертелись в голове Фромбергера. Может, удастся получить в замке работу поинтереснее таскания мешков и чистки горшков! Пожалуй, есть надежда, раз курфюрст знает о его существовании. Только куда делся Лютер?

Пока размышлял, явилась посудомойка. Толстушка Гретхен питала к рослому плечистому студиозусу нежные чувства. Постоянно подкладывала в его тарелку самые жирные куски, хотя Альбрехт и так питался неплохо. Она, должно быть, и мешки принялась бы таскать, вот только повар, раз увидев, жестоко пресёк это её начинание. От чрезмерного усердия у женщины тряслись руки, а мыть приходилось, среди прочего, блюда из настоящего порцеллана, очень хрупкого. Привезли эти посудины аж из самого Китая, и даже показательная казнь Гретхен в случае их порчи не утешила бы курфюрста.

   — Идём, Альбрехтик, — она радостно улыбнулась, показав гнилые зубы.