Твой дом - Агния Кузнецова (Маркова)

Утрами Агриппина в худеньком пальтишке и в больших валенках, оставшихся от умершего отца, бегает в школу. Школа ей дороже всего на свете, она учится лучше всех. Ею гордится учитель литературы Василий Васильевич Петрищев (теперь он профессор Московского государственного университета). У него прекрасная библиотека, и он дает Агриппине книги. Ему жалко их, он боится, как бы она не потеряла, не запачкала книгу, но он все-таки дает только одной ей. И каждый раз наказывает: «Береги как зеницу ока. Дороже книги нет ничего на свете». Она читает на переменах, по дороге в школу, ночами, когда засыпает мать.

Кроме книг, еще очень интересно было собираться у кого-нибудь дома, располагаться около топящейся железной печки и рассказывать друг другу страшные истории. Около печки жарко, потрескивают поленья, в маленькие окна смотрит беспросветная ночь… А мысли рвутся куда-то за пределы этой комнаты, этого маленького села, затерянного в глухой сибирской тайге, рвутся на широкий светлый путь…

Годы идут быстро. Окончен десятый класс, и Агриппина остается учительницей в школе родного села. Она выходит замуж за учителя Евгения Павловича Фадеева. Он такой молодой, белокурый, совсем юноша. Потом они оба едут в Москву, оба учатся в Московском университете… Начинается война, муж ее погибает в первые же дни битвы, а ее путь лежит в родную Сибирь…

И вот теперь, когда прошло семь долгих лет и рана от тяжелой утраты зажила, ее потянуло в родную «Искру». Захотелось взглянуть на те места, где пролетело детство, прошла юность…

Ее взволновала нежданная встреча с Григорием Максимовичем Цветаевым. Она помнила его еще отчаянным босоногим мальчишкой с выгоревшими от солнца волосами. Затем юношей, молчаливым и расстроенным в те дни, когда она вышла замуж за его товарища Евгения Фадеева… Этого Агриппина Федоровна не рассказала своим молодым спутникам.

– Ну вот, собиралась рассказать вам какой-нибудь случай, а рассказала всю биографию, – грустно усмехаясь, говорит Агриппина Федоровна и замолкает.

И никто не решается нарушить молчание.

Тем временем наступает ночь. Она стелется по бескрайним просторам полей, и к тихой поступи ее в дремоте прислушиваются зреющие поля. Она обнимает леса, и беспокойным сном засыпают на ветвях птицы, дремлют и ловят каждый звук прикорнувшие в чаще звери…

Глава пятнадцатая

Чернилин проснулся первым от ощущения сырости и холода. Он открыл глаза и сразу же закрыл их снова, решив, что ему все еще что-то снится. Он полежал немного и поднял голову. Густая белая пелена тумана окутала горы, лес, реку, закрыла подымающееся солнце.

– Елена Ефимовна! Анастасия Павловна! – позвал Чернилин девочек.

С дерева на его голову посыпалась сухая хвоя, кусочки коры и упал Стасин белый шарфик.

– Непроливашка, почему так холодно? – спросила Стася.

– Тебе дать пальто? – с готовностью предложил Чернилин.

Он поднял отсыревшее пальто, встряхнул его. Стася спрыгнула с дерева, ежась и зевая, закуталась в пальто Чернилина.

– Всю ночь не спала, – пожаловалась она. – Только первобытные люди могли терпеть такое неудобство.

– Агриппиночка, по-видимому, спит еще, нужно разбудить, – сказал Боря и пошел к кустам. – Ну, чертов туман! – ругался он, шагая наугад. – Агриппина Федоровна, утро!

– Слышу, слышу, Боря, проспали! Туман подвел! – отозвалась Фадеева. – Вера, вставай! Ребята! – позвала она.

Медленно и молча вокруг Агриппины Федоровны стали собираться полусонные, заспанные девочки и мальчики.

– Еще бы чуточку поспать, – просящим голосом сказал Федя.

– Поспать! А потом в самый зной тащиться? Небо-то какое ясное! – накинулся на Федю Чернилин.

– Где оно, ясное-то? – недоуменно пожал плечами Федя. – Стою как в дыму, ничего не вижу.

– Это скоро пройдет, – успокаивающе сказала Фадеева.

И действительно, ближние предметы стали проступать все яснее и яснее. А когда все умылись и возвратились с речки, вдали на молочном фоне неба показались темные силуэты гор. Туман полз, как живой, медленно оседая вниз. Небо и в самом деле оказалось ясным. Пока собирались в поход, из-за горы выплыло солнце, позолотило горы, лес, засияли умытые туманом листья, заблестели капельки росы в траве.

– Вот какую власть имеет солнце! – засмеялась Агриппина Федоровна. – Ну, пошли!

Пока выходили из кустов на дорогу, все промочили ноги, но это не испортило хорошего настроения даже у Стаси.

Сафронов шел позади, молчаливый, неумытый, взлохмаченный. Километров пять шли легко, оживленно переговариваясь, с песнями, со смехом. Утренняя прохлада бодрила. Дорога вилась среди прямых зеленых стволов осин. Изредка она выбегала на поляны, белые от цветущих ромашек. Река ушла далеко в горы, а потом неожиданно подошла к самой дороге.

– Привал! – предложила Агриппина Федоровна.

– Непроливашка! Костер и чай! – крикнула Стася.

Неожиданно Чернилин заупрямился:

– Почему я один должен на вас работать?

Стася с изумлением посмотрела на него:

– Ты не слушаешься, Непроливашка?

– Пусть мне, скажем, Генка помогает, – не сдавался Чернилин.

– Мне чаю не нужно, – проворчал Сафронов, усаживаясь вдалеке от всех.

– А ты не все для себя, а для других потрудись, – сказала Елена.

И все с удивлением увидели, что Сафронов снял со спины рюкзак, положил его на траву и пошел в лес за дровами.

Вскоре Чернилин и Сафронов появились, волоча срубленные пожелтевшие сосны.

– Вот здесь, – мрачно скомандовал Геннадий, указывая Чернилину место будущего костра.

Боря собрался было возражать, но в этот момент взглянул на Елену – она делала руками знаки, чтобы он не спорил, дал возможность Сафронову делать так, как он хочет. Чернилин выжидающе остановился.

Сафронов достал перочинный нож.

– Ну, чего стоишь? – неожиданно добродушно сказал он Боре. – Я сделаю таганок, а ты ломай сучья. Топора-то нет…

Чернилин опять взглянул на Елену, и та снова подала ему знак – не возражай и делай. За этой сценой наблюдала Вера. Она тихо смеялась.

– Ты настоящий дирижер, Леночка. Смотри, смотри, Непроливашка, кажется, сбивается с тона! Видишь, он страдает, что ты не даешь ему возможность поспорить с Сафроновым.

Через несколько минут все было готово: костер пылал, на таганке грелся закопченный чайник, а Сафронов и Чернилин все еще суетились возле костра.

После чая снова двинулись в путь. Прежнего оживления не было. Солнце уже не только светило, но и сильно припекало. Вещи оттягивали руки и плечи. Шли теперь молча, не восторгаясь белыми полями ромашек, золотом наливающейся ржи и пшеницы, пением птиц в глубине леса.

Агриппина Федоровна, обычно оживленная, на этот раз упорно молчала. Она не поддалась настойчивому требованию ребят отдать им свой чемоданчик и пальто. Все думали, что Агриппина Федоровна устала. Но это было не так. Путь от районного центра до «Искры» был не нов для Фадеевой. Она шла по знакомой дороге без труда. Но она отлично знала, как трудно идти ее юным спутникам. Ободрить же их она не хотела намеренно. «Пусть вся тяжесть поступка Сафронова ляжет на их плечи. Это заставит каждого задуматься об обязанностях перед коллективом, а Сафронову даст великолепный урок», – думала Агриппина Федоровна. Ее радовало, что подвернулся такой замечательный случай.

С каждым часом идти становилось труднее. К полудню установился такой зной, что дышать стало тяжело.

– О поступке Сафронова я поставлю вопрос на комитете, – сердито говорил Новиков Чернилину, вытирая мокрым платком пот с пылающего лица.

– Исключить его из комсомола, Федор Ильич, и все, – не задумываясь, предложил Чернилин.

– Зачем исключать? – возражал Новиков. – Взяться за него нужно по-настоящему. Я думаю, сегодняшний урок его чему-нибудь научит.

– Ничему не научит, – убежденно говорил Чернилин. – Брались за него много раз. Такого дурака не исправишь, гнать его надо поганой метлой.

Новиков никогда не спорил с Чернилиным, он знал, что это бесполезно, и в таких случаях обычно замолкал, прекращая разговор. Так он сделал и теперь. Оба устало и молча шагали по дороге. Чернилину идти было труднее, чем кому бы то ни было из товарищей. Кроме своих вещей, он тащил тяжелый баульчик Стаси, ее жакет, белую сеточку с подушкой и легким одеялом.

– Стася, ты бы взяла у Непроливашки хоть часть своих вещей, – сказала ей Елена.

– Ну вот еще! – раздраженно ответила та. – Он мальчишка, да и я к тому же чуть живая.

Стася в самом деле еле тащилась, прихрамывая на обе ноги. С ее неестественно пунцового лица то и дело стекали струйки пота. Она часто останавливалась, оборачивалась и вызывающе смотрела на Сафронова. Геннадий шел, опустив голову, самым последним.

Расчет Агриппины Федоровны был верен. Геннадия мало трогали всегдашние упреки учителей и товарищей, что он не считается с коллективом. На это он обычно отвечал своей любимой поговоркой: «С меня – как с гуся вода». Теперь же он понял, что значит не посчитаться с коллективом. Он шел позади всех и старался не смотреть на товарищей, не замечать, как им тяжело тащиться с вещами в палящий зной. Но в этот злосчастный день он невольно замечал все: и злые глаза Стаси на красном потном лице, ее прихрамывание то на левую, то на правую ногу, и усталую походку нагруженного вещами Чернилина, и мрачный вид Феди Новикова. Сафронов не замечал только своей усталости, он был поглощен своими мыслями. Стыд и раскаяние мучили его.