Намбандзин - Александр Васильевич Чернобровкин

серау, как называли это животное аборигены — что-то промежуточное между оленем и козой с длинной густой серой шерстью и короткими, сантиметров семь, рожками. Весило животное килограмм тридцать пять. Шкуру и рога отдал соратникам, а остальное сожрал сам и скормил собакам из замка. Это были псы среднего размера с острыми мордочками и ушами, хвостом бубликом, как у лайки, и масти рыже-белой или тигровой. Куски свежего и протухшего ко второй ночи мяса синоби пропитывали ядом и раскидывали рядом с замком и перебрасывали через стены в темное и даже светлое время суток. На третью ночь во дворе стало тихо, хотя в башне еще были собаки, но мелкие, комнатные, окраса черно-белого, с густой длинной шерстью и обвисшими длинными ушами. В будущем эту породу будут называть японские хину, хотя видно, что являются прямыми потомками китайских пекинесов, откуда, скорее всего, и были завезены на острова. Пока что аборигены обозначают представителей всех пород одним словом ину (собака), но более крупных заставляют охранять свои жилища, а мелких охраняют сами: знатные японки носят хину в рукавах кимоно. Лает эта мелочь редко, только по делу, но смело нападает на злоумышленников, проникших в дом, и создает много шума. У самураев жизнь сейчас интересная, спят отдельно от жен и с катаной под рукой, чтобы сразу вступить в бой, и владеют этим оружием намного лучше синоби. Так что подкрадываться к ним надо тихо или, как предложил я, очень громко, но все равно неожиданно.

Спальня владельца замка находилась в северной части второго яруса ягуры (главной башни), сложенной из бревен. Я предложил подорвать северную стену. Пороха у нас было много, потому что на деньги, вырученные за предыдущие операции, купили большую партию индийской селитры. Часть его мы принесли сюда в двух специально изготовленных, больших, толстостенных, глиняных, лакированных кувшинах с очень узкими горлышками, через которые были пропущены пропитанные селитрой фитили, а потом залиты смолой. Даже если стена не рухнет, должен начаться пожар, обитатели выскочат во двор и там уж кому повезет. Обычно синоби просто поджигали тэнсю, но в сезон дождей это очень трудно сделать снаружи, а хорошенько поджечь изнутри, чтобы не успели потушить сразу, еще сложнее.

Последние капли дождя отстучали по моему мокрому капюшону — и стало тихо до благодати. Часовые зажгли факелы, вышли из-под навеса, разделились на пары, разошлись к своим стенам. Чуть позже во двор спустились две пары синоби, затаились. Одна сняла часовых у северной стены, вторая у южной, а потом у восточной и западной. Когда они заканчивали, я уже спускался во двор с одним из кувшинов. Внизу меня ждал Като Данзё со вторым. Он пока шустрее меня действует.

С севера в тэнсю на первом ярусе была кладовая с входом со двора, в которой хранили древки копий и бамбуковые мечи для кэндо — уроков фехтования. Напротив располагалась казарма асигару. Видимо, они и тренировались с помощью этих деревяшек. Мы с Данзё расположили оба кувшина у дальней стены, привалив всем, что попалось под руку. Мой помощник достал кресало и начал высекать огонь. Я думал, у меня одного в стрессовых ситуациях не получается с первого раза. Фитили мы все-таки подожгли, после чего пересекли бесшумно двор и взобрались на сторожевой ход, по которому переместились к южной стороне замка. Там нас ждали четверо соратников. Отважные парни хотели понаблюдать с севера. Они плохо представляли, что могут наделать килограмм тридцать пороха в закрытых емкостях, расположенных в закрытом помещении.

Громыхнуло здорово. Я лежал с открытым ртом, поэтому слабо долбануло по барабанным перепонкам, а вот Като Данзё, видимо, не послушал мой совет, потому что захлопал ладонями по ушам. Тэнсю устояла. Не мудрено, ведь их строят испокон веков в сейсмоопасной зоне. Зато северная стена обрушилась до третьего яруса, открыв внутренние помещения. На нижних двух уже полыхал пожар. Во дворе между обломками, часть которых тоже горела, валялись или ходили-ползали люди. Почти все были в нижней одежде. Кое-кто окровавлен. Двое мужчин поднимали третьего — плотного мужика с выбритой спереди головой, как заведено у самураев, у которого, как я понял, была сломана левая нога, потому что была неестественно вывернута вбок.

— Выведите моих детей! — орал он.

Я не видел, как в него выстрелили из духовой трубки. Заметил только, что самурай дернулся, после чего смолк и начал медленно оседать. Маленькая стрелка была отравлена сильным ядом.

Като Данзё дернул меня за рукав: пора сваливать! У веревки с мусингами он жестом предложил мне спуститься первым. Оказавшись на землю, я сделал пару шагов и опять попал в самую грязь. Двое наших уже переправились через ров. Остальные пропустили меня вперед. Переплыв ров, лежа на плоту, я на противоположном берегу задержался, смыл часть грязи с туфель. Впрочем, уже через несколько шагов ее налипло еще больше. Свинья грязь везде найдет — это, наверное, про меня.

13

Ханако всегда встречает меня у порога дома, улыбается счастливо и кланяется. О возвращении отряда с задания караул сообщает сельчанам заранее. Не знаю, насколько искренна ее улыбка, ведь из дома зажиточного самурая, правда, сожженного вместе с трупами хозяина, его жены и их сыновей, переместилась в деревенскую лачугу, и служанка теперь всего одна — та самая старуха, которая раньше обслуживала меня. Зато, как и раньше, ничего не делает, только любит мужа и тренькает на хэйкэ-биве. Это что-то типа лютни грушевидной формы общей длиной сантиметров восемьдесят и шириной около сорока, опять таки позаимствованной у китайцев, у которых называется пипа. Пять ладов, сильно выступающих, поднимающих четыре шелковые струны выше, чем у европейской сестры. Биву кладут на колени, зажимают струны между ладами и ударяют медиатором — гусиным пером или костяной пластинкой, довольно большой, и подпевают заунывно. В общем, я купил жене этот инструмент, но попросил не насиловать при мне часто.

В любви Ханако услужлива, всё для мужа. В сексе сперва была скованной, но быстро вошла во вкус и начала терять контроль над собой. У японцев все должно быть ровно, без ярких эмоций и громких звуков. Ее неприличное поведение по ночам списывали на размеры моего члена, который, по мнению наших односельчан и особенно односельчанок, был пропорционален моему росту плюс надбавка сантиметров десять за умелую стрельбу из длинного огнестрельного оружия.

Я занимался обучением одиннадцати юношей — по количеству имеющихся у нас на тот момент аркебуз — когда увидел процессию из трех десятков всадников, которая двигалась к деревне. Поскольку тревогу не объявляли, визит был запланированный.