Любовник - Авраам Иехошуа

Нет, конечно, почему бы мне жалеть? Хотя иногда мне казалось, что я не люблю ее больше, и я замыкался в себе. Но она, как я уже говорил, удобная женщина, выполняла мои желания, правда, особенных желаний у меня и не было. В том-то и дело, что она не возбуждала во мне особых желаний. В те годы я тяжело трудился, работа требовала полной отдачи всех сил, но не только из-за этого бывал я таким усталым по вечерам.

Что-то в ней утомляло меня. Что-то неопределенное. Я не говорю о тех коротких речах, которые она иногда произносила передо мной, я охотно выслушивал их. Но что-то в них казалось мне оторванным от действительности, нет, не потому, что она жила в действительности, отличной от моей. Тут дело в другом… В чем-то, чего я не мог выразить, и потому молчал. Все больше и больше мне казалось, что настоящая жизнь проходит мимо нее, что она упускает ее, удаляется от нее, но что такое настоящая жизнь, мне, разумеется, трудно было бы сформулировать. И ведь она совсем не витала в облаках. Выполняла свои обязанности, работала, училась, все время носилась куда-то, поддерживала контакты со многими людьми. Она выработала у себя быструю походку, решительную такую, правда, из-за этого ей приходилось слегка сутулиться, что-то в ее осанке появилось старческое. Нет, Нет, не старческое, серенькое, нет, не серенькое, что-то другое. Не те слова. Но как же ее описать? Я хочу описать ее. С чего начать? Мне кажется, что я еще и не начал…

Дафи

Разве я жалуюсь? В последнее время они оставляют меня в покое. Каждый по-своему. Оснат всегда говорит: «Твои стареющие родители хоть не пристают к тебе». Мои стареющие родители? Я немного удивилась, но промолчала. Неужели? Бедняжка Оснат, ей нет покоя. С ней вместе в комнате живет ее десятилетняя сестра, похожа на нее, как близнец, только еще некрасивее и, кажется, умнее. Действует Оснат на нервы, роется в ее ящиках, меряет ее одежду, вмешивается во все разговоры. Нет от нее покоя. Кроме того, существует еще младенец, родившийся полтора года тому назад, всем нам на радость, наш класс в полном составе был приглашен на брит-мила,[9] посмотреть, что ему будут делать. Такой сладкий ребеночек, уже начал ходить на своих кривых ножках, добирается до всего. Как говорит Оснат, «бродячая катастрофа». Всегда простужен, из носа течет, и он вытирает его об одеяла, простыни, одежду гостей. Постоянно у него в руках черный фломастер, и попробуй отними — начинает вопить как резаный. Разрисовывает все подряд — стены, тетради и книги. Вечно у них крики, плач и переполох. Сумасшедший дом. А еще слетаются к ним гости со всего света. И тогда Оснат уступает свою комнату и спит на матраце в гостиной.

Ну и тихо же у вас…

Давай поменяемся, Дафи…

И правда, у нас тихо. В послеобеденные часы, когда мамы нет, а папа еще не вернулся с работы, в нашей затемненной и тщательно убранной квартире можно услышать тиканье счетчика. С ума сойти. Счастье еще, что у меня собственная комната, мое царство, мой балаган, неприбранная кровать, валяющаяся на полу одежда, разбросанные повсюду книги и тетради, плакаты на стенах. Был период, когда они пытались приучить меня к аккуратности, но потом отстали. «Это мой порядок, — сказала я, — мой стиль» — и стала закрывать свою дверь, чтобы они не заходили ко мне и понапрасну не раздражались.

И вообще этот способ — закрывать дверь в свою комнату, — который я изобрела в последний год, оказался очень удачным. Когда приходят гости, я остаюсь в своем мире. Но у нас не часто бывают гости. Иногда дядя, холостяк из Тель-Авива, приезжает в Хайфу, остается поужинать и исчезает. Несколько раз в году, вечером по пятницам, к нам приходят четыре-пять солидных пар, большей частью одни и те же люди: друзья их детства или учителя и учительницы из нашей школы, иногда даже преподающие в моем классе. Однажды на такой предсубботний вечер был приглашен Шварци, тогда я вышла посмотреть, как он ведет себя в компании, и увидела, что большой разницы нет — такой же надутый и важный. Вечера эти довольно скучные, на них никогда не говорят о самом сокровенном, не хотят бередить себе душу. Сидят и спорят о политике, обсуждают цены на квартиры и машины и говорят о неприятностях, которые доставляют им дети. Всегда кто-нибудь один верховенствует, не дает никому слова вставить. Папа бесшумно разносит вазочки с арахисом и фисташками, садится и молчит. Работа в гараже отупляет его. Раньше я иногда входила и присоединялась к гостям, чтобы перехватить кусок пирога, если успевала заметить его заранее, а то ведь ничего не оставят. Но в последнее время я решила, что с меня вполне достаточно лицезреть моих учителей в первой половине дня и совсем ни к чему встречаться с ними еще и вечером у себя дома. Поэтому я стала закрываться в комнате, стараясь не подавать признаков жизни. Иногда какой-нибудь гость откроет осторожно дверь, думая, что здесь уборная, и удивляется, увидев, как я тихо сижу за столом, думая свои думы. Льстиво улыбается мне и начинает приставать с вопросами. Всегда изумляются, как я выросла. Послушать их, так можно подумать, что я расту у них на глазах.

Короче, я стала запирать дверь на ключ, иногда даже ни с того ни с сего, посреди дня. Случается, что в послеобеденные часы мама начинает сильно стучать в мою дверь — тетя Стелла, сестра дедушки, явилась с визитом в сопровождении одной из своих подруг и хочет меня видеть. Я выхожу к ним, целую ее, иногда и другую старушку, даже если она мне незнакома, присаживаюсь рядом и отвечаю на расспросы. Тетя Стелла, прямая и высокая, с длинными седыми волосами, с открытым лицом, около нее другая старушка, маленькая и худенькая, в темных очках, с толстой палкой, — и начинается короткий допрос. Она хорошо меня знает; в те времена, когда мама еще училась, а я была маленькой, она даже ухаживала за мной. Спрашивает о моих отметках, знает, что мне не дается математика, помнит имена Оснат и Тали. И даже об отце Тали, который сбежал, что-то слышала. И я покорно, с улыбкой отвечаю ей, слушаю, как она допрашивает маму, что та делала в последний месяц, ругает ее, что за делами себя забывает, интересуется папиной спиной, которая болела у него несколько лет назад, передает приветы от своих знакомых, которые чинили в его гараже машины. Почти совсем не говорит о себе, только интересуется нами или другими, а мама напряженно сидит на кончике кресла, краснеет, как маленькая девочка, смеется неестественным смехом, порывается показать им купленное недавно платье, приносит из кухни пирожки, бутерброды, сыры, салаты, но Стелла не притрагивается ни к чему. Зато вторая старушка старательно жует. Мама просто обожает этих старух, ухаживает за ними с подобострастным восторгом. И когда они наконец-то встают, чтобы уйти, она буквально умоляет, чтобы они позволили ей отвезти их домой.