Интимные места Фортуны - Фредерик Мэннинг

другие люди не столь умны и здравого смысла у них меньше, он честно признался себе, что завидует низменным, животным инстинктам, которые управляют ими и помогают успешно преодолевать опасности. Он, безусловно, был наивен, но ведь они приняли его как своего, и он вполне ладил с ними. Однако был еще вопрос, который люди задавали друг другу при знакомстве: а чем ты занимался в мирной жизни?

Этот вопрос был полон смысла, и не только потому, что он косвенно обозначал бесконечность разнообразия людских типажей, которым воинская дисциплина придала кажущееся единообразие. Он подразумевал также, что уж на сегодняшний-то день мирная жизнь вычеркнута из реальности, во всяком случае в их отношении, и существует лишь в мизерном виде, да и то в тылах сражающейся армии. С практической точки зрения она ничего не значит, и нет смысла принимать ее во внимание. Люди вернулись на более примитивную ступень развития, превратились в ночных хищников, стаей гоняющих то одного, то другого, и эта одинаковость была проявлением их собственной природы, а не порождением воинской дисциплины.

В этом и состояла запредельная правда войны: она сдирала с человека светские покровы и ставила перед фактом, таким же явным и неумолимым, как и сам человек. Но когда полк поредел настолько, что не мог далее расцениваться как войсковая часть и был выведен с переднего края для переформирования, индивидуальность личности вновь начала заявлять о себе. Давление противостоящей силы больше не действует, и пока штатная структура не будет восстановлена, дисциплина неизбежно падает. Болезненная вспыльчивость, безрезультатно кипевшая и порой вырывавшаяся наружу, пока еще безобидная там, в переполненном вагоне, уже была симптомом. Берн, которому хотя и повезло сидеть на полу, дышать свежим воздухом и нянчиться со своей пораненной пяткой, был взвинчен и озлоблен не меньше других.

Когда выгружались из поезда, было почти темно, так что Берну не удалось разглядеть названия станции, хотя, по его представлениям, они должны были находиться где-то неподалеку от Сент-Пола. Предстоял марш длиной в девять-десять миль. Место у тележки с пулеметом Льюиса занял другой солдат, а Берн встал между Шэмом и Мартлоу и снова шел со своей ротой. Теперь он заметно хромал, быстро устал и был почти при смерти, когда они наконец прибыли на место. Если бы не эта беда с ногой, поход в прохладном сумраке можно было бы счесть даже приятным. Несколько раз полосы резвого дождя пересекали их путь, и по крайней мере один раз за дорогу на них обрушился проливной дождь. Потом небо было в основном ясным, со звездами и половинкой луны, которые смотрели на них из луж. По обеим сторонам дороги тянулись длинные ровные шеренги тополей, прямых и высоких, походивших на восклицательные знаки. Берн был слегка возмущен, когда Шэм — натура крепкая, здоровая и великодушная, — видя, как тот хромает, предложил понести его винтовку. Это было уже после одиннадцати, когда они пришли в Бомэ. Как только они зашли в деревеньку, ба тальон разбился по подразделениям. Мистер Созерн, отвечавший за партию, в которую попал Берн, не был вполне уверен, правильно ли выбрал места для постоя. Он приказал людям разойтись и отдыхать, пока он уточнит ситуацию, и они расселись вдоль сточной канавы на грязной улице. Не считая нескольких светящихся окошек, здесь не было никаких признаков жизни. Люди сидели притихшие, сильно уставшие, но от былой вспыльчивости не осталось и следа. Безмятежность окружающей местности и ночная тишина действовали благодатно.

Когда наконец отыскалось место для ночлега, Берн снял башмак и обследовал свою пораненную ногу. Носок затвердел от засохшей крови, а рана была грязной. Заметив пробивавшийся из дома свет и подумав, что стоит попытать счастья раздобыть немного горячей воды, чтобы распарить пятку, он постучал в дверь самым солидным образом. Дверь открыл старик с лицом, выражавшим сочувствие и готовность оказать помощь. Когда Берн на своем слабеньком французском объяснил, что ему нужно, его пригласили зайти и присесть на стул. Хозяин принес горячей воды в тазике и настоял на том, что сам отпарит рану. Когда это было сделано, он подошел к буфету — комната представляла собой нечто среднее между гостиной и кухней, — достал оттуда бутылку коньяка и налил немного в чашку, при этом сердце Берна наполнилось ликованием. Но вопреки его ожиданию, старик взял кусок льняной материи, свернул его подушечкой, пропитал коньяком и, сноровисто приподняв ногу Берна, стал выжимать тряпочку, так что коньяк капля за каплей падал на рану. Берн чувствовал небольшое жжение и, относясь скептически к исцеляющему действию этого снадобья, сожалел, что нельзя принять его внутрь. У него не хватало словарного запаса, чтобы составить фразу и хоть что-то ответить на многословные заверения старика, что это bon, tres bon pour les plaies[24].

Наконец, слегка отжав тряпочку, тот приладил ее на рану. Берн натянул поверх чистый носок. У него всегда была запасная пара, и по чистой случайности она оказалась свежей. Как и большинство его сослуживцев, Берн выкинул из ранца все лишнее, включая нижнее белье. Когда на марше человеку приходится тащить на себе килограммов двадцать амуниции и снаряжения, он лишается желания заботиться о завтрашнем дне, предпочитая полагаться на то, что ему выдадут чистую пару белья после бани где-то в тылу, несмотря даже на непредсказуемость интервалов между такими банями.

Хотя к моменту окончания медицинского обслуживания Берн в своих благодарностях полностью исчерпал доступный ему запас французских слов, любезность пожилого господина распространилась настолько, что Берн получил еще и чашечку свежезаваренного кофе, щедро сдобренного знаменитым снадобьем, заживляющим пораненную и опухшую пятку. Они поговорили еще немного. Берну не удалось убедить хозяина принять за услуги какую-либо плату, а вот несколько сигарет тот взял и, поломав, набил ими свою трубку. Как понял Берн, старик был в доме один, а его сын находился сейчас на фронте. Единственным, кроме сына, родственником пожилого господина был брат, профессор английского языка в провинциальном университете. Эти два факта увеличили степень взаимной симпатии и благожелательности между ними настолько, что, отправляясь спать, Берн имел приглашение снова посетить дом следующим утром.

Проснулся он рано и, не зная точно, где расположилась полевая кухня, решил воспользоваться вчерашним приглашением, чтобы раздобыть горячей воды для бритья. Он был приятно удивлен действием бренди на его пораненную пятку: опухоль пропала, а от боли остался лишь легкий дискомфорт от толстого шва на заднике ботинка. Старика он нашел приболевшим,