Актеры-любители - Николай Лейкин

«Роль Софьи прекрасно исполнила г-жа Биткова — молодая восходящая звѣздочка на горизонтѣ любительскаго кружка. Она была награждена шумными рукоплесканіями и ей былъ поднесенъ роскошный букетъ. Поднесеніе сопровождалось рядомъ восторженныхъ вызововъ».

Когда Люба прочла это, Дарья Терентьевна вдругъ о начала слезливо моргать глазами и заплакала.

— Что вы это, маменька? О чемъ? быстро спросила ее Люба.

— Да такъ… Ни о чемъ… Все вѣдь это вздоръ, пустяки… Поддѣлано… Ну, какая ты актриса!..

— Отчего-же поддѣлано? Отчего-же: какая актриса? Такая-же, какъ и другія, и даже, можно сказать, лучше другихъ.

— Не заносись, не заносись.

— Да я и не заношусь, а все-таки пріятно.

— Конечно-же, пріятно. Кто объ этомъ говоритъ!

— А вотъ вы все ругаетесь.

— Но кто-же-бы это могъ написать въ газетѣ? допытывалась Дарья Терентьевна.

— Да ужъ извѣстно кто. Только одинъ человѣкъ и есть, который мнѣ сочувствуетъ и готовъ за меня въ огонь и въ воду… отвѣчала Люба и хотя не упомянула имени, но Дарья Терентьевна тотчасъ же поняла, о комъ идетъ рѣчь, и отвѣчала:

— Ты про Плоскова? Полно, полно. Да развѣ онъ пишетъ въ газеты? Достаточно того, что прочиталъ, да вотъ прислалъ намъ, чтобы порадовать тебя.

— А я вамъ говорю, что пишетъ. Самъ мнѣ разсказывалъ, что пишетъ, и даже деньги за это получаетъ. Тутъ какъ-то была его статья о пенсіонной кассѣ для служащихъ въ частныхъ банкахъ, потомъ о собачьихъ намордникахъ, лѣтомъ онъ также писалъ о происшествіи, когда съ поѣзда на Финляндской желѣзной дорогѣ солдатъ свалился.

— Скажи на милость, я и не знала, что онъ пишетъ! дивилась Дарья Терентьевна.

— Въ томъ-то и дѣло, маменька, что вы многаго, очень многаго про него не знаете, таинственно улыбнулась Люба.

— A ты ужъ успѣла узнать про него всю подноготную? Хвались, хвались. Есть чѣмъ хвалиться! воскликнула Дарья Терентьевна.

— Такъ что-жъ изъ этого? Ничего нѣтъ худого. По крайней мѣрѣ, я не имѣю о немъ превратнаго понятія. Вотъ и о его писаніи. Знаю, что онъ отъ газетъ когда тридцать рублей въ мѣсяцъ получитъ, когда сорокъ за свое писаніе.

— Ну, велики-ли эти деньги! Изъ-за хлѣба на квасъ.

— Ну, все-таки деньги. А вы вѣдь его чуть не нищимъ считаете.

— Вовсе я его нищимъ не считаю, а что онъ человѣкъ безъ средствъ, то это вѣрно. Но все-таки спасибо ему, что онъ про тебя такъ…

— Ага! Теперь спасибо! А передъ спектаклемъ чуть изъ дома не выгнали. Человѣкъ и букетъ, и похвалу въ газетахъ… полное рвеніе ко мнѣ… а вы смотрите на него, какъ на какого-то…

Люба не договорила.

— Да ужъ полно тебѣ, полно… Будетъ… Достаточно… сказала Дарья Терентьевна.

— Вотъ пріѣдетъ онъ къ намъ, такъ должны будете загладить свой проступокъ и хорошенько поблагодарить его, продолжала Люба.

— А развѣ онъ пріѣдетъ?

— Да какъ-же… А кота-то привезетъ.

Къ обѣду пріѣхалъ изъ своей конторы Андрей Иванычъ и ему была показана статья въ газетѣ.

— Читалъ… отвѣтилъ онъ, улыбаясь. — Сегодня ужъ и такъ мнѣ со всѣхъ сторонъ суютъ эту газету. Былъ на биржѣ — и тамъ показывали. Мукосѣевъ показывалъ. Вѣдь это все — Плосковъ, говорятъ. Онъ и актеръ, онъ и газетный строчила. Вотъ за букетъ-то надо будетъ замолвить объ немъ два словечка директорамъ. Жалованья ему прибавили, такъ пусть хоть наградку какую-нибудь поосновательнѣе послѣ новаго года дадутъ.

— Не нравится мнѣ вотъ только, что онъ — пролазъ, замѣтила Дарья Терентьевна.

— Ѣсть получше хочетъ — оттого и пролазъ. Теперь только пролазы и живутъ.

Хвалебной газетной замѣткѣ Люба придавала особенное значеніе. Она вырѣзала замѣтку и налѣпила ее въ альбомъ, въ который ей въ разное время вписывали свои автографы въ стихахъ и въ прозѣ ея подруги, а также и нѣкоторые молодые люди, посѣщавшіе ихъ домъ.

На слѣдующее утро Люба, видя, что мать въ благодушномъ состояніи, подсѣла къ ней, поцѣловала ее, завела разговоръ издалека, чуть-ли не объ Адамѣ и Евѣ, и вдругъ съѣхала на Плоскова. Черезъ нѣсколько времени она спрашивала мать:

— А что, маменька, ежели-бы онъ ко мнѣ посватался?

Мать испуганно посмотрѣла на нее и сказала:

— И изъ головы вонъ выбрось.

— Да отчего-же! Вѣдь вы сами теперь видите, что онъ человѣкъ хорошій, привязанный къ нашему дому.

— Съ голоду съ нимъ помрешь, вотъ отчего.

— Ужъ и съ голоду! Вѣдь онъ хорошее жалованье получаетъ, да и такъ зарабатываетъ въ разныхъ мѣстахъ. Ну, не будемъ мы жить богато, а съ голоду все-таки не помремъ.

— Брось, брось говорить объ этомъ. Ты глупа и ничего не понимаешь. Замужество — не шутка. Тутъ не двоимъ надо жить… Пойдутъ дѣти.

— Но вѣдь вы дадите-же за мной приданое.

— А приданое прожить и опять глазами хлопать? Нѣтъ, ужъ ты оставь.

Люба умолкла. Изъ словъ матери она однако замѣтила, что та ужъ гораздо мягче говорила про Плоскова, и это нѣсколько ее утѣшило. Теперь сбиралась она поговорить объ этомъ-же предметѣ съ отцомъ и искала случая.

XXIII

Марья Терентьевна окончательно настояла, чтобы Люба не участвовала въ спектакляхъ кружка Кринкиной или банковскихъ чиновниковъ, какъ его называла сама Дарья Терентьевна. Въ день появленія рецензіи въ газетѣ режиссерствующій офицеръ Луковкинъ пріѣзжалъ къ Битковымъ, разсыпался въ похвалахъ таланту Любы и просилъ ее отъ имени кружка пріѣхать къ Кринкиной для совѣщанія и выбора пьесъ для втораго спектакля, но его поблагодарили за любезное приглашеніе и играть Любѣ все-таки не дозволили. Возможность видѣться съ Плосковымъ у Кринкиной и на репетиціяхъ для Любы пресѣклась. Люба скучала о Плосковѣ. Пять дней она уже не видала его. Ложась спать, она два раза даже плакала. Приходилось изыскивать новыя средства для свиданія съ нимъ. Она уже собиралась писать ему въ банкъ записку и просить его, чтобы онъ приходилъ въ субботу ко всенощной въ домовую церковь, куда она обыкновенно ходила съ матерью къ службамъ, но пріѣхавшій изъ своей конторы къ обѣду ея отецъ за столомъ сказалъ:

— Ахъ, да… Сегодня у меня въ конторѣ опять Плосковъ былъ и просилъ позволенія сегодня вечеромъ привезти къ намъ обѣщаннаго кота.

Люба вспыхнула и нагнулась къ тарелкѣ; Дарья Терентьевна покосилась на нее, насмѣшливо, улыбнулась и произнесла:

— Влѣзаетъ, влѣзаетъ этотъ молодчикъ къ намъ въ домъ… Радъ, что случай есть.

— Да вѣдь сами-же вы рѣшили взять кота, пробормотала Люба.

— Ну, котъ-то тутъ послѣднее дѣло. Это только предлогъ, чтобы пріѣхать къ намъ.

— А хоть-бы и такъ? Другіе-бы дорожили тѣмъ, что ихъ такъ, цѣнятъ и стараются имъ услужить.

— Не такого онъ сорта, чтобъ имъ дорожить.

Люба покачала головой и съ дрожаніемъ въ голосѣ сказала:

— Нѣтъ ему у васъ выслуги.

— Да и не будетъ въ томъ смыслѣ, въ которомъ онъ хочетъ. Вѣдь я понимаю, чего онъ хочетъ. Вотъ ежели-бы Корневъ кота привезъ, да добивался-бы выслуги….

— Что такое Корневъ! Кутила, пьяный человѣкъ. Только что богатъ. Говорятъ, у него на сторонѣ куча дѣтей.

— Ну, это не тебѣ разбирать! строго проговорила Дарья Терентьевна. — Ты дѣвушка и не должна этого понимать.

— Да мнѣ сама Кринкина показывала со сцены въ дырочку занавѣса его мадамъ въ первомъ р. яду стульевъ.

— Молчи, срамница! А Кринкину за такіе разговоры съ дѣвушкой слѣдовало-бы за хвостъ да палкой…

— Ну, довольно, довольно, оставьте… остановилъ мать и дочь Андрей Иванычъ и перемѣнилъ разговоръ на другую тему.

Вообще онъ былъ сегодня въ благодушномъ состояніи, шутилъ, сбирался устроить пикникъ при зимней первопуткѣ гдѣ-нибудь за городомъ въ ресторанѣ и обѣщался пригласить молодежь для танцевъ.

Послѣ обѣда онъ, по обыкновенію, закурилъ сигару и легъ у себя въ кабинетѣ отдохнуть на диванѣ, все еще развивая сидѣвшей около него Дарьѣ Терентьевнѣ свою мысль о пикникѣ.

— Нельзя… Надо дочь потѣшить чѣмъ-нибудь, да и самимъ встряхнуться слѣдуетъ, говорилъ онъ.

Дарья Терентьевна ни одобряла, ни порицала мысли о пикникѣ, когда же она вышла изъ кабинета, Люба, прислушивавшаяся къ ихъ разговору изъ другой комнаты, тотчасъ-же вошла въ кабинетъ. Видя отца въ веселомъ настроеніи духа, она рѣшилась узнать его мнѣніе о Плосковѣ.

— Не спите еще? спросила она, подойдя къ дивану, поцѣловала отца и сѣла у него въ ногахъ.

Голосъ ея дрожалъ.

— Вотъ маменька все бранитъ Плоскова… А, ей-ей, онъ человѣкъ не дурной и даже очень хорошій, начала она. — Вѣдь вы не тѣхъ мыслей, что маменька?

Отецъ пристально посмотрѣлъ на нее и отвѣчалъ:

— Да, разумѣется, я не бранію его. За что бранить искательнаго любезнаго человѣка? А только скажу, что тебѣ не слѣдуетъ съ нимъ кокетничать.

— Да развѣ я съ нимъ кокетничаю?

Голосъ Любы еще болѣе дрогнулъ, Андрей Ивавычъ приподнялся на локтѣ и еще пристальнѣе взглянулъ на дочь.

— Ты что это такъ… Какъ будто ни въ тѣхъ, въ сѣхъ?.. произнесъ онъ. — Посмотри мнѣ прямо въ глаза.