Льды возвращаются - Александр Казанцев

Я порывисто обернулся на крик. Черт возьми! Это был веснушчатый парнишка лет одиннадцати, с бандитской рожей, чумазый, перепачканный машинным маслом или сапожной ваксой.

— Э-ээ! Как не стыдно! Ээ-э! — прыгал он на одной ноге.

Осел! Мне действительно было стыдно, что он неправ… Я замахнулся на него тамагавком. Эллен перехватила мою руку.

Тут я узнал своего племянника Тома, а он меня.

— Дядя Рой! Я не знал, что это вы, право не знал. Как вы поживаете, дядя Рой, и вы, леди?

Он мгновенно стал воплощением изысканной вежливости и даже шаркнул ножкой, хоть стоял отнюдь не на паркете.

Эллен, улыбающаяся, поднялась, подошла к мальчишке и потрепала его рыжие волосы. Я дал ему приветственного щелчка. Все вместе мы вышли на дорогу.

Около моего кара стоял трактор на резиновом ходу с прицепом, нагруженным початками.

— Ой, дедушка от радости подскочит выше кукурузы! — трещал сорванец. — Сейчас такая жаркая работа. Приходится шпарить. Очень надо помочь. Ведь вы поможете, не правда ли, дядя Рой?

— Это даже интересно, Рой! А почему бы не помочь? Прибавится впечатлений, — решила Эллен, стряхивая платье от былинок.

Парнишка забрался на свой трактор.

— Уже вечер, — заметил я. — Ты едешь в последний раз на ферму?

— Что вы, дядя Рой! Дедушку и папу не утянешь дотемна даже «Катерпиллером». Мне придется тащиться еще раз или два. Мы сегодня нажариваем с четырех часов утра. Мама и бабушка скачут дома, как ковбои.

— Молодец! — сказал я. — Можешь считать за мной еще щелчок. Слезай.

Я сел на трактор. Эллен взяла мальчика к себе и доверила ему руль.

— У нас никогда не было такой шикарной машины! — восхищался паренек.

Они уехали вперед. Я тащился с прицепом.

Наконец знакомый поворот. Вот и здания фермы! Ого! Отец выстроил-таки задуманный им механический ток. Да, я знаю, он не мог не сделать этого. Он только потому еще и держится в неравной борьбе с сельскохозяйственной компанией, что до предела механизирует свое маленькое хозяйство.

Мама бежала ко мне по дороге.

Я остановил трактор и тоже побежал к ней.

Она запыхалась, сняла очки в вычурной оправе, которые я прислал ей из Нью-Йорка, сразу стала родной, знакомой, только уж очень морщинистой и сухой, костлявенькой, когда я ее сжимал в объятиях.

Мы вместе пошли по дороге. Навстречу вприпрыжку несся Том, чтобы привести оставленный мной трактор.

Мать утерла платком глаза.

— Вот даже ребенку нет отдыха, — вздохнула она.

— Ничего, ма, мы приехали с Эллен на несколько дней и поможем в уборке.

— Ой, как же можно! Она такая леди! У нее богатые родители?

— У нее богатая родословная, не хуже, чем у знаменитого скакуна. Она сама предложила мне помочь вам.

Пока Эллен переодевалась, а мать хлопотала по хозяйству, мы с Томом и сухопарой сестрицей Джен разгрузили прицеп.

Вышла Эллен, совершенно прелестная в мальчишеском комбинезоне, в платочке, завязанном под подбородком «а ля рюсс».

Я тоже успел надеть комбинезон, отцовский, перепачканный, и выглядел героем пролетариата.

Маскарад нам пригодился. Отца и зятя мы застали за починкой кукурузного комбайна. Наскоро поздоровавшись, я полез под машину с гаечными ключами. Эллен, стоя на коленях, подавала мне инструмент.

Когда я вылез, отец шепнул, что зто хорошо, что она не боится работы.

Он был все такой же, отец, в мятой старой фетровой шляпе, в затасканном пиджаке, покрытом масляными пятнами, рыхлый, неподвижный, совсем седой, с кирпичным обветренным и унылым лицом.

Стало совсем темно. Я освещал дорогу фарами. Мы с отцом примостились на тракторе вдвоем. Эллен и Том ехали на прицепе и пели веселые песни. Старательный зять, отец Тома, вел сзади комбайн.

— Очень плохо, сынок, — говорил отец, — С одной стороны, душит банк. Я же не мог обойтись без ссуды. Надо было построить ток, купить этот комбайн. Хотел подешевле, а он портится… С другой стороны, эти оптовые цены. Их опять снизили на четыре с половиной процента. Эх, если бы объединиться всем оставшимся фермерам и самим сбывать кукурузу!.. Ведь подумать только, сколько мы теряем! Да, мало нас осталось, еще не разорившихся… и каждый смотрит в сторону… Как тут выдержать? Спасибо, хоть ты немного долларов присылаешь… Рассчитываешь хорошо заработать? Так, сынок? Храни тебя бог, дорогой Рой! А у меня концы с концами не сходятся. Разве я могу нанять работника? Я бы сразу разорился. Ты правда, сможешь помочь в эти дни? Тогда я, пожалуй, выскочу…

Поздно вечером все собрались у стола. Том так и уснул, уронив рыжую голову рядом с тарелкой и не выпустив вилки из рук. Отец важно восседал в старинном, прадедовском кресле, тщательно ремонтируемом всеми поколениями, и просматривал газеты. Мать умилялась, глядя на Эллен, которая, не поднимая головы, штопала рваные носки, буквально отнятые у матери. Я смотрел на нее и удивлялся. Джен вздыхала, разглядывая ее костюм, прическу туфли и профиль. Зять старательно таращил осоловевшие от усталости глаза и не уходил из уважения к гостям.

— Что это вы тут пишете, сынок? Зачем вам опять понадобилась холодная война? Что вы хотите заморозить?

— Хотя бы священное статус-кво, — неохотно отозвался я.

— Я не понимаю вашей латыни, но если африканцы не хотят нас, то нечего им грозить… натравлять их друг на друга… да еще и подсовывать одной стороне ядерную бомбу… Мало нам руанского взрыва? Или нужен еще какой-нибудь чикагский взрыв?

— Чепуха! Америка будет в стороне, она здесь ни при чем. Африканцы могут взрывать свою Африку хоть ко всем чертям.

— Постой, но ведь ты собираешься туда?

— Что ж делать, па, журналисту нужны впечатления.

И тут мать залилась слезами:

— Ты погибнешь там, мой мальчик!..

— Вот-вот! Хорошо бы все американские матери поплакали… заблаговременно, — ворчал отец.

Ну что я мог объяснить ему, этому простаку! Разве он в состоянии уяснить, что ядерное оружие послано нам богом как оружие, справедливости, которым можно сдержать наступление коммунизма на свободный мир. Он ответит, что все это давно читал, и упрямо качнет головой.

Эллен ночевала в комнатушке Тома, которого Джен взяла к себе. Ночью дверь комнатушки оказалась запертой. Пристыженный, я пошел спать на улицу под гигантским старым вязом, ветви которого в свое время облазил.

На рассвете отец поднял меня. Эллен была уже готова, снова мальчишески прелестная, в платочке, с опущенными, чуть лукавыми глазами.

Мы проработали три дня, три счастливейших дня моей жизни. Я даже полюбил эти семейные вечера с хлопотами матери, с открытым ртом Тома, с искрящейся, завистью Джен, вялой тупостью зятя и воркотней ничего не понимающего в политике отца, зудящего об оптовых ценах, ссудах, процентах, удобрениях, конкурирующей компании… Что-то чистое, патриархальное, бесконечно уютное и честное было во всем этом!..