Я шкурой помню наползавший танк - Юрий Иванович Хоба
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Раскольничий скит
Лесоводы жалуются на массовое усыхание сосны европейской. Зато крымская обрела на холмах Донецкого кряжа свою вторую родину. Особенно она блаженствует на опушках, почвы которых сдобрены отложениями плескавшегося в этих краях за миллион лет до Рождества Христова первобытного моря. Разбежавшиеся по опушкам и полянкам крымчанки сродни нарядным купчихам. Зато в глубине, где теснота и полумрак, они больше напоминают старух из раскольничьего скита. Суровые лики древнего письма, густое, как прудовая тина, безмолвие. И вообще, здесь даже солнечные лучи кажутся чадными лучинами.
ЧЕТВЕРТЬ ЧАСА В ШКУРЕ ЧЕРНОГО АРХЕОЛОГА
Информацию о начавшихся на правом берегу Кальмиуса археологических раскопках первым опроверг служивый блокпоста у путепровода через изрядно обмелевшую речку Мокрая Волноваха. К слову, имеется еще и Сухая. Тоже Волноваха, которая вместе с Мокрой подпитывает Кальмиус родниковой водой.
Служивый, молодой человек, бородка с запутавшейся в ней божьей коровкой, узнав о цели нашего визита, едва не уронил на измятую траву солнцезащитные очки.
– Я допускаю, – молвил он голосом, каким психиатры разговаривают с пациентами, – что в нашем сегодняшнем дурдоме могут происходить вещи еще более удивительные. Да и от археологов можно ждать чего угодно, они ведь малость того… Но, думаю, с ума не сошли окончательно, чтобы лезть под пули… У нас если что и копают, то исключительно траншеи и могилы.
Вообще-то, я и сам сомневался в достоверности информации относительно археологических изысканий на правом берегу Кальмиуса, где наши далекие предки-индоевропейцы селились задолго до Рождества Христова. Однако желание ещё раз побывать в благословенном небесами уголке возобладало над здравым смыслом.
– Ладно, – смягчил тон служивый. – Поговорю с командиром, возможно, он разрулит ситуацию.
С этими словами молодой человек исчез в полезащитной полосе, сквозь листву которой просвечивал шалаш. Такие обычно сооружали на колхозных бахчах.
Нам с Вольдемаром было слышно, как обладатель временного приюта божьей коровки докладывал кому-то о двух чудаках, которым позарез надо попасть на стоянку пращуров, а тот, насмешливо хмыкнув, милостиво разрешил продолжить движение.
– Только отбери у корреспондентов мобильники и фотоаппараты. Чтобы не вздумали снимать отсечные позиции на холмах. Вернешь на обратном пути. И предупреди – пусть особо не отсвечивают. Положит снайпер, а нам потом с трупаками возись…
ОСКОЛКИ ИСТОРИИ В РЕШЕТЕ СЕРОЙ МЫШКИ
Рокотавший в полезащитной полосе командирский басок на последних фразах обрел такую злобу, что мы с кормчим решили быть тише воды, ниже травы. И вообще, в промытой летним дождиком пойме смрадным падальщиком гнездилась ненависть. Вскормленная на заокеанские подачки, она началась задолго до того, как хлебные нивы Донбасса вспахали первые снаряды.
Собираясь в дорогу, перечитал книгу «Древние европейцы»[3]. Её задолго до войны подарил мне автор, руководитель археологической экспедиции, фамилию которого не упоминаю по вполне понятной причине… Общались мы с ученым мужем на береговом откосе под аккомпанемент струнного оркестра кузнечиков, исполнявших мелодию входящей в пору зрелости приазовской степи.
Точно такое же поскрипывание слышалось за нашими спинами. Это серой мышкой в наполненном черепками решете девчушка-практикантка.
– Вот здесь наши предки и жили, – завистливо вздохнул руководитель экспедиции. – Губа, должен заметить, у них не дура… Будь у меня деньги, я бы тоже поселился на береговой террасе. Или чуток правее, там, где ручеек. Вода малость горчит, но какой она может быть, коль все окрестности заросли ковылем Лессинга и полынком…
Впрочем, растут здесь не только полынь и ковыль, чьи поседевшие вихры топтали суховеи и копыта половецких коней. Если идти проложенной рыбаками тропинкой, берущей начало у скалы такого ржавого цвета, что ее издали можно принять за спрессованные тюки автомобильного хлама, то окажешься во владениях бузины и опившей воды репейничковой липучки.
Дальше, по правую руку, прорезанные в скалах ущелья водостоки. По ним в Кальмиус скатываются крошечные ручейки, которые заботливо прикрыты кустиками колючего барбариса. Здесь от жары прячутся двухметровые полозы-желтобрюхи. Они дремлют, уткнув похожие на булыги головы в сырой мох.
Но по-настоящему я оценил этот уголок земной благодати лишь когда вернулся в смрадный, как рукавицы золотаря, город. И вдобавок испытал приступ белой зависти к далеким предкам, которые имели возможность селиться под солнцем по велению души.
РУРКА – СОСУД ОКАЯННЫЙ
Служивый оказался прав, утверждая, что из всех видов земляных работ сегодня на первом плане сооружение оборонительных бастионов. Оставила свои следы война и на месте древнего стойбища. В одном из раскопов, под крестом из жердей, следы танковых гусениц и отстрелянные унитары. Они валяются вперемешку с черепками посуды производства второго-третьего тысячелетия до нашей эры.
Кальмиусская излучина, куда напротив острова Андрея Первозванного, впадает шустрая Капурка, – бесподобный уголок природы, где человек просто обязан отречься от ненависти, войны, смерти. Но, увы, нет ему и здесь покоя. Чуть выше по течению без передыху бьет пушка боевой машины пехоты, да периодически хлопают минометы.
И все-таки я не упускаю возможности поймать свою жар-птицу. Спускаюсь в старый раскоп и подобранным унитаром принимаюсь ковырять осыпающую стенку. И вот она, удача – к моим ногам вместе с окатышами суглинка падает прилично сохранившаяся рурка, в которой пращуры варили воспетое безымянным автором «Рогнеды» маковое зелье.
Но я возвращаю находку на прежнее место. Пусть дождётся похожую на серую мышку практикантку, которая через решето просеивала историю. Главное, чтобы война ушла из речной излучины раньше, чем отстрелянные унитары в землю. Попробуй потом разберись, как ржавое железо оказалось в одной обойме с доисторическими черепками.
ПЫТКА ОГНЕННЫМ ТУМАНОМ
Если война пришла на порог твоего дома, то вовсе не обязательно ездить за репортажами в Солнцево или Седово. Достаточно выйти во двор – и ты уже на работе.
Туман дырявой рогожкой прикрыл уличный фонарь и отдалил громыханье камнедробилок, которое впервые приехавший в мой город человек может принять за шум горного потока. Из сада тянет острой свежестью, пахнет укропом и отсыревшими бутонами циркусов.
Однако скоро сюда могут вломиться снаряды. Они скомкают ароматы летней ночи и заставят умолкнуть созвучные с горными потоками камнедробилки. Мне даже кажется, что я солнечным сплетением ощущаю задранные оглоблями чумацких возов орудийные стволы. А может, это будут танки, чьи дымящиеся остовы я фотографировал в сосновом бору близ Солнцево. Словом, скоро начнётся пытка бомбардировкой, горше которой бывает лишь ее ожидание.
Я не трус, но и не храбрец, а скорее из сорта людей, которым просто лень трястись за сохранность собственной шкуры. Во время предыдущей бомбардировки сунулся
