Три любви Фёдора Бжостека, или Когда заказана любовь - Литагент Нордмедиздат

Побыли в гостях два дня, попрощались и полетели дальше. В Краснодар пришлось добираться через Москву, так как прямого сообщения не было, да и повидать кое-кого в столице Свете очень захотелось. Повидались, пообщались и через день отправились во Внуково, но в связи с внезапно испортившейся погодой и начавшимся ливнем, после которого весь аэропорт буквально заволокло туманом, заночевали там. Рейс отложили до утра и пассажиры, кто как мог, стали устраиваться на ночлег. Света с Фёдором нашли пристанище на третьем этаже. Там, на сдвинутых стульях, с поджатыми ногами и подложенными под голову сумками они, в ставшей новой для них на данном отрезке времени походной обстановке, обменивались шутками-прибаутками и радостным смехом. Они ощутили вновь тот аромат отношений, который остался где-то там, в самом начале их совместной жизни. Канули в небытие измены, предательства, обоюдная ложь и стало опять, как в молодые годы, легко и просто и опять неведомая сила потянула их друг к другу. Но сон властной рукой охватил обоих, и они мирно затихли на своём импровизированном ложе. Через какое-то время Света проснулась, медленно поднялась и пошла в туалет. Пассажирский зал сопел, свистел, храпел и никого, кроме неё, перемещающихся по залу не было видно. Она долго ходила взад-вперёд без определённой цели, опустив голову и глядя себе под ноги. Затем в какой-то момент подняла её и, увидев перед собой мраморную балюстраду, подошла к ней. За балюстрадой простиралось безоблачное пространство, которое почему-то показалось ей манящим. Лицо её озарила воистину блаженная улыбка, она поднялась на ограждение и отдалась во власть этого пространства. Глухой звук упавшего тела поставил на её жизни финальную точку.

III

Создавалось такое впечатление, что на эту небольшую площадку слетались голуби и чайки со всего Финского залива, – так было густо от них – чтобы полакомиться протухшим пшеном десятилетней давности, которое наскребла у себя по сусекам сердобольная старушка и пакет которого вынесла на корм птицам. И птицы благодарили её за это подношение своим массовым прилётом, а голубиные самцы так ещё и бесконечным воркованием, поскольку в таком окружении самок не всегда им приходится находиться. И, увлёкшись этим занятием, и сами не клевали, и другим мешали это делать. Наконец, прилетела огромная чайка, села на сохранившуюся ещё посередине кучку зерна и голубиное склёвывание продолжилось теперь уже в радиусе не менее полутора метров, ибо никто не стал рисковать своей головой перед мощным клювом этой морской птицы. Чайка всем своим воинственным видом давала понять, что она установила монополию на корм, хотя получалось как в пословице «сам не гам, и другому не дам», потому что столь мелкое зерно было «не по зубам», точнее, «не по клюву» этой большой пернатой хулиганке. Но продлилось это недолго – подъехавшая на машинах пара молодожёнов со свитой быстро разогнала кормящихся птиц и заняла их место, так как именно здесь они решили запечатлеть себя на фото. Молодая барышня позировала и так, и эдак, и с собачкой на руках, и на руках у молодого без собачки, и на руках у него с собачкой. Наконец, один голубь не выдержал и сел молодой на фату, окрасив её в соответствующий цвет, и давая тем самым понять, что их время пребывания здесь истекло. Свита стала кричать: «Это к счастью, это к счастью!» и начала откупоривать шампанское. Но история с голубями на этом не закончилась. Какой-то пожилой мужчина в военно-морском мундире без опознавательных знаков и знаков различия – видимо, с чужого плеча или отставник, хотя, скорее всего, человек с неадекватной психикой – прикрыл небольшой участок асфальта полиэтиленовой плёнкой и стал из семечек выкладывать под ней человеческий контур. Затем плёнку снял, стали слетаться голуби, которые вмиг склёвывали это его художественное произведение. Так он повторял несколько раз, ответив кому-то из любопытных, что по гороскопу ему выпала смерть через съедение и вот он таким оригинальным способом пытается определить, с какого конца его начнут есть.

Эту картину с любопытством наблюдала небольшая группа туристов, приехавших из Польши, которых завозили в находящееся рядом подвальное кафе перекусить. Они вышли после обеда на свежий воздух, чтобы полюбоваться пересечением главной водной артерии города реки Фонтанки с двумя каналами и тремя прекраснейшими соборами, расположенными по разным сторонам этого пересечения. Один из них – Троицкий, на другом берегу Фонтанки – был ещё в лесах после случившегося два года назад грандиозного пожара, снёсшего центральный купол с крестом и спровоцировавшего это восстановление, которое обещало сделать вершину собора ещё краше и величественнее. Второй чуть дальше по каналу сразу же за мостом Свято-Исидоровский с часовней Святого Николая Угодника и третий – Никольский, который туристы только что посетили и были поражены поистине византийским блеском как снаружи его, так и внутри. Было чем полюбоваться в этом месте, особенно уникальным переплетением каналов и мостов – где такое ещё увидишь, разве что в царице лагун, в Венеции. Вся эта прелесть была возведена ещё во времена Екатерины Великой и покоилась, к сожалению, на костях человеческих, в отличие от той же самой Венеции, стоящей на сваях из лиственницы. Поляки гуляли по парку, что рядом с храмом, где в это время было царство собачников, вернее собачниц, бредущих стайкой, как и их собаки, вдыхали утреннюю петербургскую прохладу, однако, долго присматриваясь, никак не могли понять увиденную в приходском дворе картину. Перед открытыми настежь дверьми, капотом и багажником автомобиля и стоящей рядом со свечами в руках семьёй его владельцев священник читал молитву, кропил машину святой водой и проделывал эту манипуляцию со всех четырёх сторон. Поляки-католики не могли взять в толк, как протестантскими руками сделанный продукт может освящать православный священнослужитель, не противоречит ли это канонам восточной церкви? Оказывается, нет. В сегодняшнем мире, особенно после раскола Русской Православной церкви, когда старообрядчество пошло развиваться не иначе, как по пути протестантизма, допускается всё, кроме, разве что перепутывания креститься справа налево или наоборот. В конце удалось узнать, что священник сам является владельцем роскошного Фольксвагена, который, возможно, собственноручно был пригнан из Германии, где его – как знать – освящал точно так же лютеранский пастор. Практическая экумения, как говорится, осуществлялась в этом бренном мире без оглядки на канонические догмы.

Для гида, сопровождавшего поляков, работы было не так уж много, так как вопросы задавались крайне редко: у европейских туристов великолепная информационная осведомлённость о России, к тому же жизнь отличается только уровнем. Вот если бы это были, скажем, латиноамериканцы или, допустим, южноафриканцы, тут пришлось бы многое объяснять. Ну, например, почему находящийся рядом с храмом теннисный корт пустует, и территория его забросана банками из-под пепси-колы и прочим обёрточным мусором? Да потому что мужчины и женщины в трусах рядом со святым местом как-то не очень сочетаются. Вот и пришлось владельцу корта после обращения соборных клириков в вышестоящие инстанции запереть его на замок и ломать голову над тем, что с ним делать дальше.

А туристы между тем продолжали лицезреть соборы, мосты, каналы, одним словом, всю эту красоту, которую предлагал и продолжает предлагать Петербург каждому приезжающему в этот город. И Северная Пальмира, и Северная Венеция, и Столица Веротерпимости – все названия подходили ему буквально с момента его основания: православные, католики, буддисты, мусульмане, иудеи, даже огнепоклонники имеют здесь свои приходы. Правда, спящие на лавках под сенью кустов дикой розы алкоголики и бомжи, несколько омрачали этот петербургский колорит, но такова уж особенность российской действительности, которая во все времена и эпохи оставалась в своём первозданном виде именно такой. И это тоже было приметой этого мировой славы города. Туристы из Польши не очень этому удивились, так как и у них в стране, особенно в восточной её части, такие алкогольно-бомжатные картины тоже не редкость. Но, тем не менее, в руках у каждого мгновенно появились фотоаппараты, запечатлевшие сию, не столь экзотическую, сколь традиционную российскую достопримечательность, которая, увы, не одну уже сотню – если не тысячу – раз фигурировала на обложках различных зарубежных изданий, выдавая действительное… за действительное. Но никому из первых лиц государства за это не было стыдно, ни в советские годы, ни, тем более, сейчас, когда треть населения страны брошена на произвол судьбы, а другая треть спивается. Однако эта картина нисколько не помешала появиться здесь внезапно нагрянувшим то ли московским, то ли, родным, петербургским кинематографистам. Картина с лежащими на лавках бомжами существенно обогатилась тем, что с собой привезли сюда киношники. А привезли они, в эти естественные декорации, солдат, полицейских, дам и мужчин в соответствующих нарядах, пригнали пролётки конца XIX века и, развернув на этом месте осветительную аппаратуру, какие-то палатки для съёмочной группы и для них же буфет, приступили к съёмкам очередных кадров нового и, надо полагать, исторического фильма. Милиция выставила наряды на всех концах проезжей части вдоль набережной, а толпа зевак не преминула тут же образоваться на мосту, как это было во все времена, когда начинали где-либо на открытом воздухе «крутить фильму». Кстати, натура почему-то именно этого исторического места Петербурга привлекала и продолжает привлекать уже не одно поколение известных и совсем неизвестных российских, да и зарубежных режиссёров. Например, экранизированный Достоевский многими своими эпизодами предстаёт именно в натуре этих мест Петербурга. Снимали здесь натуру и американцы, и французы, и англичане ещё в советские годы и, особенно, в начале девяностых, когда на западе открылась «мода» на Россию.