Метро - Дмитрий Сафонов

Сигнал в мозгу гаснет, и руки продолжают работать.

Гарин думает, что точно такие же руки были у него, когда он впервые взял сверток с маленькой дочкой. Большие, крупные, с темно-рыжими мягкими волосами, немного дрожащие от глупого беспричинного страха, что он уронит эту кроху прямо на кафельный пол роддома.

Нет. Не уронил. И сейчас он тоже справится. И пусть костяшки на правой ободраны в кровь, пусть вены вздулись тугими синими веревками, но он обязательно справится.

Гарин видит, что кто-то бросается ему помогать. Он едва воспринимает это – не как должное и не как помеху, он просто видит это, и все.

«Кажется, тот самый мужик, который лежал на мне сверху…»

Теперь четыре руки быстро освобождают ярко-синий дождевик.

Они действуют сноровисто, не сговариваясь, но тем не менее четко и слаженно, как банда наемных убийц.

К ним присоединяется пятая – с двумя кольцами и красивым маникюром. Человек – Гарин не видит, кто это, мужчина или женщина, – лежащий на Ксюше, приходит в себя. Он помогает рукам поднять свое тело, но качается из стороны в сторону – видимо, держится на ногах неустойчиво.

Гарин слышит жидкие аплодисменты, потом до него доходит, что это кого-то лупят по щекам.

«Хорошо!» – думает он. Непонятно почему – ничего хорошего в этом нет.

Ярко-синий дождевичок с лукавой физиономией Микки-Мауса лежит, распластанный по сиденью. Капюшон закрывает голову Ксюши, из-под него выбиваются две длинные пряди светлых волос. Складки пластиковой материи глянцево блестят в свете вагонных плафонов.

Гарин слышит громкий щелчок у себя в мозгу. Что-то происходит. То ли он возвращается во Время, то ли Время возвращается в него.

Он больше не видит себя со стороны. И эти длинные худые руки, поросшие темно-рыжими волосами, оказываются его, Гарина, руками.

– Ксюша! – слышит он чей-то сдавленный крик и пугается. Кто здесь, кроме него самого, может знать, как зовут его дочь?

Никто. Это он кричит…

«Это я… Это все – мое. Просто раньше это было внутри, а теперь снова снаружи…» Гарин вздыхает…

Гарин вздохнул.

– Ксюша! – позвал он.

Здоровяк, чуть было не задавивший Гарина, хотел взять Ксюшу на руки, но Гарин не дал. Он отпихнул его резко и, наверное, немного грубо.

– Я – врач! – сказал он, подразумевая совсем другое: «Я – отец!»

Но это сработало, хотя Гарин никогда в подобных ситуациях не лез вперед и не заявлял, что он врач.

Это хорошо выглядит в американских фильмах, там у доктора всегда с собой большой чемодан с набором необходимых на все случаи жизни медикаментов. У нас, как обычно, все немного по-другому.

Если у человека, к примеру, инфаркт, то можно запихать ему в рот целую гильзу нитроглицерина, но это все равно не поможет.

А вот инъекция морфия поможет, да еще как. Фактически, единственное спасение для инфарктника.

Но разве можно представить себе российского врача, разгуливающего по улицам с ампулой морфия в кармане? В лучшем случае его ожидает условный срок.

Если что случится – на улице, в автобусе, магазине или метро, – врач может лечить только «добрым словом». Подержать за руку и закрыть глаза.

Упаси его Господь сунуть нуждающемуся какую-нибудь таблетку! Пусть это сделает кто-то другой, без медицинского образования. А врача будут долго пытать: «На каком основании вы дали именно эту таблетку? Какие были для этого показания? А вы не учитывали, что у пациента могли быть сопутствующие патологии? Или индивидуальная непереносимость данного препарата?» Ну, и все в таком духе.

Поэтому Гарин, напуганный неприятным случаем, произошедшим с его бывшим однокурсником, никогда не лез вперед, если комунибудь рядом вдруг становилось плохо. Наоборот, стремился потихоньку уйти, понимая, что возможности помочь у него нет никакой, а вот получить приключений на собственную задницу выше крыши.

Но двадцать первое сентября стало тем днем, когда прежние законы и правила перестали действовать.

– Я – врач! – сказал Гарин и отпихнул мужчину.

Он опустился на колени, отодвинул яркосиний дождевичок и принялся осторожно ощупывать Ксюшу. Теперь он, напротив, заставлял себя не торопиться.

Девочка лежала на животе.

Гарин провел пальцами вдоль позвоночника, затем стал трогать и мять ее ноги.

Ксюша – о, чудо! – шевельнулась и тихо застонала.

– Тихо, тихо… – пробормотал Гарин и погладил ее по голове.

Дочь начала хныкать тоненько и обиженно, но Гарин с трудом мог сдержать свою радость.

Он ущипнул ее за правую икру, Ксюша отдернула ногу. Он широко улыбнулся и ущипнул за левую – та же реакция.

«О Господи! Позвоночник цел!» – подумал Гарин. Он взял Ксюшу за плечи и аккуратно перевернул на спину. Легонько – самыми кончиками пальцев – похлопал ее по щекам.

Девочка открыла глаза и увидела склонившегося над ней Гарина.

– Папа! – сказала она и заплакала.

Гарин кивнул ей в ответ и усиленно заморгал, чтобы самому не расплакаться.

Все это время его пальцы не останавливались ни на секунду. Он ощупывал ребра Ксюши, тихонько надавливал на них и следил за ее реакцией.

Ксюша кривила уголки губ и морщилась, но она ни разу не вскрикнула.

Затем Гарин нежно погладил ей живот и стал совершать легкие круговые движения, постепенно погружая пальцы все глубже и глубже.

– Все спокойно, – сказал Гарин, обращаясь к самому себе. – Ты цела, девочка.

Ксюша попыталась протянуть к нему руки и вдруг закричала.

«Нет. Чудес все же не бывает», – мелькнуло в голове у Гарина.

– Где? – спросил он Ксюшу. Впрочем, ответа и не требовалось. Левая рука по-прежнему тянулась к нему, а правая, словно не выдержав собственной тяжести, медленно опустилась на грудь.

Гарин накрыл ладонью ее предплечье, одновременно пытаясь распознать место перелома. Точка примерно на границе средней и верхней трети оказалась наиболее болезненной.

«Перелом луча в типичном месте, – подумал Гарин. – Ну что ж? Если это все, то можно сказать, что мы сравнительно легко отделались. Теперь надо наложить шину…»

Гарин поднял голову и увидел того самого толстяка.

– Сломана рука, – сказал он.

У толстяка запрыгали губы – казалось, он сейчас разрыдается.

– Что можно сделать?

– Что можно сделать? – переспросил Гарин.

Он оглянулся. В глаза бросился окровавленный обломок поручня, по-прежнему торчавший из чьей-то драповой спины. Гарин отбросил эту мысль, как наименее удачную.

Толстяк стоял, как сторожевой корабль на входе в бухту. В вагоне царили паника и неразбериха, но здоровяк надежно защищал Гарина и Ксюшу от толчков и ударов.

Какая-то женщина протискивалась мимо них. Под ее ногами что-то хрустнуло. Гарин пригляделся. На полу лежал мужской зонтиктрость.

– Вот!

Он схватил зонт и стал отламывать спицы. Зонт, лишенный защитной ткани и скелета, смотрелся как шпага.

Гарин прикинул его длину, выставил колено и, размахнувшись, переломил зонт пополам. Теперь «шина» выглядела вполне подходяще.

– У вас есть ремень? – спросил Гарин толстяка.

Тот хлопнул себя по большому круглому животу.

– Давно уже ношу подтяжки.

– Жаль. Одного мне будет мало.

Гарин расстегнул куртку и вытащил из брюк ремень.

Он приложил обломок зонта к руке Ксюши, сделал из ремня петлю и прикрепил ею шину в области локтевого сгиба.

– Может, это подойдет? – спросил толстяк, протягивая платок.

– Спасибо.

Гарин скрутил платок в жгут и привязал шину к запястью.

– Еще бы забинтовать по всей длине.

– Ну теперь-то я вам помогу, – радостно сказал толстяк и принялся снимать галстук.

Он поднял воротник рубашки и, высунув от усердия кончик языка, осторожно ослабил узел. Вдруг он хлопнул себя по лбу и рассмеялся:

– Да какого черта я делаю? – Он резко рванул широкий конец и протянул галстук Гарину. – Понимаете, я не умею завязывать узел. Мне всегда завязывает жена, а я только снимаю через голову… Вот… – толстяк потешно развел руками.

Гарин его не слушал. За эти несколько секунд он примотал Ксюшину руку к обломку зонта, внимательно осмотрел получившуюся конструкцию и остался доволен результатом.

Он наклонился к дочери и поцеловал ее в лоб, губами почувствовав холодную испарину.

– Потерпи, принцесса. Все будет хорошо… В вагоне стояли грохот и треск. Люди выбивали стекла и ломали двери. Они резались осколками, застревали в проемах, тяжело кряхтели, ругались, отталкивали друг друга и изо всех сил боролись за жизнь.

Двоим мужчинам удалось раздвинуть двери. Покрасневшие, со вздувшимися на шеях венами, они орали:

– Вперед! Давайте!

Еще один мужчина (Гарин со своего места видел только его багровую лысину, прикрытую редкими седыми волосами) страховал прыгающих из вагона внизу.

Толстяк схватил Гарина за плечо.

– Пойдемте?!

Гарин покачал головой.

– В эти двери прыгать не стоит.

– Почему?

Гарин колебался. Может быть, он думал правильно, а может быть, и нет. Но в первом случае он рисковал только своей жизнью (он не думал о Ксюше, как о другом человеке, сейчас они составляли одно целое), а во втором – подвергал опасности жизнь толстяка.