Вкус коньяка - Владимир Царицын

- Умею. Что там сложного-то?…А знаешь, капуста подождет, не к спеху. Сейчас переоденусь и приду.

До конца этого дня мы с Анной занимались заделкой трещин и снятием старых обоев. Заделку трещин какой-то пастой взяла на себя

Анюта. Она сама приготовила эту мазуту из сухой шпатлевки, что я купил в магазине, добавив в нее какой-то порошок, принесенный из дома и разведя ее белой мутной водичкой, эту водичку она тоже взяла из своих запасов. Она сказала, что это эмульсия.

Я с нескрываемым восхищением следил за Анютиной работой. Ловко это у нее получалось! Трещины сначала увеличивались и расширялись под ее шпателем, а потом исчезали, замазанные мазутой; оставались только сырые, но быстро высыхающие и светлеющие кривые полосы.

Вскоре мой потолок перестал быть трещиноватым, а стал полосатым, как зебра, как выгоревшая на солнце зебра.

- Сегодня в конце дня загрунтуем на раз, - сказала мне Анна со стремянки, - когда ремонт просохнет, а завтра еще раз покрасим, и будет у тебя идеальный потолок.

- А полосатым он не останется? - поинтересовался я.

- Не-а. Ровным будет. У тебя не самый плохой потолок, из тех, которые мне доводилось шпатлевать и красить. Я думала - хуже будет.

Я занимался обоями. Бумажные обои снимались легко, их даже смачивать, как советовала Анюта, не пришлось - с легким потрескиванием они отлетали сами, нужно было только найти правильное место и потянуть. Видимо, клей пересох до такой степени, что потерял все свои свойства. Или изначально был некачественным. Только у самого потолка обои держались крепко, их приходилось отскабливать шпателем.

Анна спросила:

- Ремонт шабашники делали?

Я ответил:

- Институтская бригада. Только тогда мне стариков у директора выпросить не удалось, старики в квартире самого директора ремонт делали. Он мне молодых дал, только что принятых.

- Халтурщики. Обои на сопли приклеили, а поверху пэвэашкой прошлись.

- Как это на сопли?

- Это я образно.

Чтобы не распыляться, и не оставлять меня без жизненного пространства, было решено первым этапом отремонтировать гостиную и прихожую, они были наиболее запущенными и совершенно непонятно почему. Впрочем, понятно - почему? В спальне я только спал, и то не постоянно, чаще в гостиной на диване. В прихожей раздевался, а на антресолях в прихожей у меня хранилось все дачное и вообще все, чем я пользовался. Я частенько туда лазил. Конечно, самой грязной у меня была кухня, но кухня - это потом. Надо было еще плитку закупить, старая вся растрескалась и потускнела, а некоторые плитки, отвалившиеся, были приклеены на пластилин моей не очень умелой рукой.

Войдя во вкус, и немного поразмыслив, мы с Анной решили охватить ремонтными работами еще одну комнату, ту, которая была Мишкиной, пока мой сын был еще холостым. Потом Мишка стал взрослым, научился зарабатывать деньги, женился, и они со Светланой, работая на одном предприятии, в НИИ биологии, получили служебную квартиру и стали жить в ней, откладывая деньги на покупку собственного жилья. Живите здесь с нами, говорили мы с Зоей, но Мишка уперся, он был сторонником самостоятельной жизни и справедливо считал - лучше почаще приходить к родителям в гости, чем постоянно находиться рядом с ними и демонстрировать друг другу разные поколенческие взгляды на быт. В принципе мы с Зоей разделяли мнение сына, но все-таки вакуум, который возник с его переездом в служебку, сильно нас тяготил.

Мишкина комната стала моим кабинетом.

Теперь она снова станет детской, только принадлежать она будет другому Мишке.

Мишкину комнату мы и отремонтировали первой, а потом перешли в гостиную.

*25.*

По мере завершения первого этапа ремонтной эпопеи в моей душе стало нарастать какое-то беспокойство, тревога какая-то. Мне бы радоваться, что моя запущенная квартира все больше и больше приобретала вполне благоустроенный вид, становясь светлой и словно бы новой, а я тревожился. Скажу больше - боялся. Зачем обманывать самого себя, я сразу понял, что эта тревога - не что иное, как обыкновенный страх. Да я боялся, но вот чего? Боялся, что не справлюсь с тем, что задумал? Боялся, что ошибся, не рассчитал своих сил? Снова, в который раз подумал - а надо ли мне это все? Смогу ли я заменить беспризорнику Мишке…

Заменить!

Заменить. Изменить. Поменять! Вот оно ключевое слово! Я боялся перемен в своем спокойном, мрачном и безрадостном, но спокойном существовании. Ведь я ничего не хотел менять. Мне было так привычно, почти комфортно в моем одиночестве. Я с каким-то тупым удовлетворением занимался самоистязанием, душевным мазохизмом, мучил себя воспоминаниями, страдал и тихо ждал конца. А теперь все изменится. Мне нужно будет не существовать, а жить. И это было самым страшным. Жизнь меня страшила. Хочу ли я жить? Прежде всего, мне нужно было ответить на этот вопрос. Нужно было. Но я не находил ответа…

- Ну, вот и все! - торжественно объявила Анна, слезая со стремянки, притерев поверху последнюю полосу обоев. - Сейчас нижнюю часть обработаю, и все - принимай работу.

Закончив с полосой, она отошла на середину гостиной и придирчиво осмотрела потолок и стены.

- А что? Вроде нормально получилось, - задумчиво произнесла она.

- Ты как считаешь?

- Просто замечательно! - похвалил я, с трудом оторвавшись от своих мыслей.

- Не то чтобы…, но жить теперь здесь можно. Вполне… Ну что?

Пойдем в спальню, Сереженька? - Анна потянулась, как кошка, посмотрела на меня и хитро улыбнулась, перехватив мой, наверное, испуганный взгляд. - Не бойся сосед, я имела в виду лишь то, что вещи, которые мы из гостиной и кабинета в спальню перетащили надо назад заносить. Мебель расставлять надо. Благо мебели и вещей у тебя немного, быстро управимся… А ты что подумал?

- Ничего…

- Да. Ничего… - Анна грустно вздохнула и повторила по слогам: -

Ни-че-го.

Мы занялись мебелью. Работали молча, оба ощущая возникшую напряженность. Первое, что я сделал, когда моя стенка встала на свое законное место, принес из спальни Зоинькин портрет и демонстративно поставил его на полку, словно хотел дать понять своей добровольной помощнице, что в этом доме есть место только одной женщине.

Выглядело это скорей всего несколько грубовато, но Анна совершенно спокойно отнеслась к моему поступку, не обиделась, даже плечами не пожала - взяла чистую влажную тряпочку и бережно протерла портрет, хотя пыли на нем я не заметил. Потом она деликатно ушла на кухню и стала там, тихо напевая, перемывать мое стекло - сохранившиеся рюмки, фужеры и хрустальные салатницы. Я всегда считал Анну умной женщиной, такой она и была на самом деле - умная и все понимающая.

Мне стало немного стыдно. Я хотел подойти к ней и попытаться объяснить свое поведение, но вовремя понял, что этого делать не надо.

- Завтра займемся кухней, - распорядилась Анна, закончив с посудой, красиво расставив ее в серванте, сверкающую, словно только что купленную. - Деньги на кафель у тебя есть?

- Деньги есть.

- Значит, поедем и купим. Тебе что-то в бежевых тонах подойдет, гарнитур у тебя темноватый. Темно-коричневый. Надо, чтобы плитка светлая была. В нашем "Домоцентре" такой расцветки, как я ее вижу, нет. Надо в "Практик" ехать.

- Я не могу из дома выходить, - возразил я. - А вдруг Платон позвонит?

- Хорошо, я одна съезжу. - (Я знал - у Анны была старая "Нива").

- Как это одна? Плитка же тяжелая.

- А! - Анна махнула рукой. - В "Практике" грузчики погрузят, им за это деньги платят. А здесь ты перетаскаешь. А я вместо тетя у телефона посижу… Я сейчас посчитаю, сколько тебе на кухню плитки надо, а тебе - задание.

- Слушаю внимательно.

- Шкафы снять, и в гостиную - вот в этот угол. Туда же тумбы, стол и табуретки. И всю старую плитку отодрать и на помойку снести.

Вопросы есть?

- Вопросов нет!

- Посуду не побей. Сначала ее перенеси.

- Будет сделано!

Когда Анюта ушла, я не сразу приступил к выполнению ее задания.

Сел в кресло и закурил. Хотел налить себе коньяку, но передумал. Я смотрел на Зоинькин портрет и вслух спрашивал ее:

- Зоинька, Зоинька… Что бы ты сказала мне? Что бы посоветовала?

Если бы могла…

И тут неожиданно раздался телефонный звонок. Я рывком снял трубку:

- Алло?

Из трубки доносилось какое-то потрескивание и тихий гул, похожий на стон.

- Алло? - повторил я. - Алло? Кто это? Алло?.. Зоя!

Связь прервалась. Я сидел и ощущал, что мои руки дрожат мелкой дрожью, а по спине, по позвоночнику струйкой стекает холодный пот.

Пот тек и по моему лицу. Я осторожно положил трубку на рычаги, вытер платком лицо и подумал: - "Так, наверное, сходят с ума".

Второй звонок прозвучал меньше, чем через минуту. Это был Платон, его голос:

- Але! Сергей?

- Владимирович, - машинально добавил я и тут же спохватился, услышав, как Платон хмыкнул: - Да, да! Это я, Сергей. Здравствуйте,

Платон. Слушаю вас.