Журнал Наш Современник №1 (2002) - Журнал Наш Современник

Щедрость души, переполненной и увлекающейся, жаждущей непременно и вскоре передать что-то важное людям, с кем-то обязательно поделиться, — драгоценное в нем.

А статью его тогда не напечатали. Произошло вот что. Как редактор “Правды” по отделу я имел право сам засылать материалы в набор — и набрал статью немедленно. В наборе ее прочитал Афанасьев. Ему она очень понравилась. Но...

Скоро Виктор Григорьевич Афанасьев уже не был главным редактором “Правды”. Видно, Яковлеву вконец надоел этот бывший боевой летчик, умевший быть упрямым иногда, а уж на то, что преподносила “перестройка”, смотревший все более без симпатии. Пришел Фролов — из ближнего яковлевско-горбачевского окружения. И тут задача проявилась недвусмысленно: с “плюрализмом”, даже показным, пора кончать.

Нет, новый главный не сказал мне, что статья Кожинова плохая. Но я видел, как изменилось его лицо при одном лишь упоминании этого автора. Он потребовал, чтобы статью ему принесли, какое-то время держал у себя. Ну а потом я узнал, что статья разобрана.

Попытки получить внятное объяснение ни к чему не привели. Да и без объяснений все было понятно. Еще один эпизод, произошедший в те же дни, не оставил сомнений относительно линии, которую будет проводить Иван Тимофеевич Фролов.

Эпизод следующий. Незадолго до прихода Фролова, еще надеясь как-то использовать в разумных целях формулу “плюрализма”, я решил давать рядом, на одной правдинской странице, беседы с редакторами журналов разных направлений. Попарно, так сказать. А начать с “Огонька” и “Нашего современника”. Я был уверен, что если поставить соответствующие вопросы, “Огонек” будет выглядеть бледно.

Так и получилось. Когда беседы с Коротичем и Куняевым были вместе напечатаны, обрушился вал телефонных звонков и писем: Куняев победил! Кстати, одним из первых позвонил тогда Вадим Валерианович Кожинов. В редакции нашей среди большинства тоже ликование. И я намечаю вторую пару журналов: “Москва” и “Знамя”, то есть Крупин и Бакланов.

Тогда-то Фролов, узнав в числе прочих моих планов и об этом, сказал:

— Зачем? Пусть будет “Знамя”, и достаточно.

Я уже знал, публичная победа Куняева над Коротичем, причем не где-нибудь, а в “Правде”, вызвала у Яковлева крайнее озлобление. Мог ли он допустить продолжение подобного?

А Вадим Валерианович, когда я сообщил ему, что, увы, его статья не пойдет, воспринял это с огорчением, но как нечто жданное. И не обиделся на меня. Более того, когда вскоре все-таки удалось “продвинуть” его для участия в большом “круглом столе” по вопросам культуры, который мне поручили организовать совместно с отделом литературы и искусства, он сразу согласился.

Пришел. Выступил. Замечательно выступил! Состав участников окончательно корректировался самим Фроловым, потому имена будущих “демократов” там превалировали, однако голос Вадима Кожинова прозвучал очень сильно и убедительно. Отчет с “круглого стола” занял целую страницу, и я постарался, чтобы слово Кожинова не было вычеркнуто.

Не это ли слово он считал своей первой публикацией в “Правде”? He о нем ли вспоминал с благодарностью? Умел понять и оценить.

* * *

Регулярные выступления его на страницах “Правды” начались уже тогда, когда она стала оппозиционной. Однако вот что хочу еще раз отметить. Казалось бы, он должен был отвернуться: “заказали” статью — и не напечатали. Он ведь далеко не мальчик был в литературе; полагаю, и цену сам себе знал. Куда меньшего масштаба личности впадают в каприз при сходных обстоятельствах.

Он был выше! Начисто отсутствовала в нем эта мелочная амбициозность, заквашенная на стремлении по любому поводу “самоутверждаться”: я, я, я... Не до того ему было — поглощенность мыслью требовала неостановимой работы. Так по крайней мере мною это воспринималось.

И у нас после “первого блина комом” сохранились нормальные, даже хорошие, смею сказать, отношения друг с другом. То он звонил мне после поездки с Михаилом Петровичем Лобановым на Рязанщину и просил поддержать секретаря Клепиковского райкома партии, которого несправедливо преследовали. То я просил его принять участие во встрече с читателями “Правды”, и он тотчас откликался. А потом опять звонил: “У меня вышла книга “Судьба России”, хотел бы ее Вам подарить”. В подробностях запомнилась та поездка к нему: застал в гостях скульптора Чусовитина, и разговор втроем был очень большой. На самую главную для Вадима Валериановича тему — о судьбе России...

Переворот в августе 1991-го, произошедший вскоре, тему эту еще более обострил. Разговоры наши той поры, в основном телефонные, конечно же, получались горькие. Но и тут я должен выделить, подчеркнуть новое для меня замечательное качество, открывшееся в этом человеке: думать и заботиться о других подчас даже больше, чем о себе.

Вот звонит и сообщает:

— Директор Пушкинского Дома Николай Николаевич Скатов написал очень интересную статью и нигде не может ее напечатать. По-моему, для “Правды” подойдет.

Через некоторое время статья “Бывали хуже времена, но не было подлей” (до чего злободневные некрасовские строки!) появляется в “Правде”, вызвав бурный читательский отклик. А затем следуют другие актуальные выступления Николая Скатова на страницах газеты.

Или еще звонок, совсем уж “судьбоносный”:

— Знаете, в издательстве “Молодая гвардия” рассыпали набор интереснейшей книги Сергея Георгиевича Кара-Мурзы. Если он подвезет Вам главы из нее, не могли бы посмотреть?

Ни малейшего восторга не испытываю. Книга, главы... Да и фамилия автора ничего не говорит.

— А кто он такой, этот Кара-Мурза?

— Доктор химических наук.

Еще не легче! Откровенно высказываю свои сомнения.

— Нет, нет, Вы все-таки посмотрите, пожалуйста, — мягко, но убежденно настаивает он.

И как же счастлив потом я был, что внял этой убежденной его настойчивости! Ведь благодаря ей “Правда”, “Советская Россия”, другие патриотические издания обрели нового выдающегося автора, одного из самых интересных и глубоких за все постсоветские годы.

Читая и предлагая для публикации в своей газете первые материалы Сергея Кара-Мурзы, я уже чувствовал истинный восторг, предвкушая такое же чувство тысяч наших читателей. И не ошибся. А какова была радость Вадима Валериановича, когда статьи его “выдвиженца” одна за другой увидели свет... Бескорыстная радость.

Он просил меня прийти на вечер “Нашего современника”, чтобы продемонстрировать, как замечательно поет его любимый Николай Тюрин.

— Не могли бы рассказать о нем в “Правде”?

Звал в Дом ученых на концерт Александра Васина, еще одного открытого им певца, а также автора прекрасных песен. Предлагал познакомиться с Татьяной Ливановой — внучкой профессора Матвея Любавского, осужденного в 1930-м по “делу историков”.

— Она много предпринимает для увековечения памяти деда и матери — известного в свое время советского художника-плакатиста. Думаю, тема заслуживает внимания...

Что-то я успел сделать, откликаясь на предлагаемые им темы, а что-то, увы, до сих пор не успел. Но несу в душе как задание на будущее. Он же не о себе заботился и хлопотал.

* * *

Ну а наши с ним беседы в “Правде” и “Советской России” (после того как “Правда” в 1996-м была на время уничтожена) — это особый разговор.

Подчеркну лишь нечто, в моем представлении, самое существенное. Первые из этих бесед, идею которых он очень заинтересованно поддержал, родились, когда накалялась кампания перед президентскими выборами. Он, всегда сторонившийся прямого участия в политике (и, подчеркну, никогда не состоявший в КПСС), на этот раз включился в нее активнейшим образом и даже стал доверенным лицом Геннадия Зюганова.

Почему он откликнулся на мое предложение? Могу со всей ответственностью свидетельствовать: он рассматривал это как свой посильный вклад в спасение России. Именно так!

И вообще, я уверен, вся эта стремительно набиравшая обороты его активность на страницах патриотических газет вызвана была горячим внутренним желанием хоть сколько-нибудь повлиять на ход событий. Раскрыть на что-то людям глаза в истории и современности, что-то разъяснить, к чему-то приковать внимание. Чтобы в конечном счете поднять у людей дух патриотического сопротивления наступающей мерзости!

Не припомню случая в течение всех этих лет, чтоб не принял он моего предложения выступить на ту или иную злободневную тему, не говоря уж о том, что сам эти темы постоянно выдвигал. Высочайшая степень боеготовности у него была поразительной! Сама форма беседы (а не статьи) была принята им как наиболее оперативная и для него подходящая: он же в это время писал фундаментальные книги — их тоже ждали читатели.