Пособники и подстрекатели - Мюриэл Спарк

Хильдегард перелистала страницы отчета суперинтенданта. За год до совершения убийства извещения от банковских менеджеров приходили на имя Лукана ежедневно. Их текст напоминал фразы популярной песенки, что часто звучит в мюзик-холле:

23 октября 1973 года

Глубокоуважаемый лорд Лукан!

К моему глубокому разочарованию, я не могу обнаружить ваш ответ на мое письмо от 10 октября относительно полученного вами кредита, числящегося на вашем счете…

А в декабре 1973 года, перед днем рождения, когда Лукану должно было исполниться тридцать девять лет, он получил такое послание:

Глубокоуважаемый лорд Лукан!

Из моего последнего письма вы, несомненно, знаете, как я сожалею о том, что вы не связались со мной до сих пор, чтобы известить меня о том, какие меры принимаются по погашению взятой вами суммы, превышающей остаток средств на вашем счете в нашем банке…

Лукан выставил на аукцион «Кристи» фамильное серебро. Он прибег к помощи заимодавцев. На каком же этапе, раздумывала Хильдегард, он утратил связь с реальностью? В том, что это произошло, нет никаких сомнений. Потому что, даже если бы его план и прошел, даже если бы ему удалось убить жену, а не няню, он не смог бы избежать разоблачения. Было ли связано приближение его сорокового дня рождения с потрясением, вызванным открытием, что, дожив почти до сорока лет, он оказался неудачником, банкротом? Могло ли это привести к потере чувства реальности? Во второй половине двадцатого века унаследованный титул графа не имел особого веса. Будучи лишь символом, он не имел ничего общего с какими-либо другими социально значимыми фактами, особенно в случае Лукана, когда семейная собственность была невелика, отсутствовали дом и земля, а также деньги. По сути, он принадлежал к среднему классу, сохраняя в своем сознании претензии на принадлежность к высшему сословию.

«У него должно было бы быть какое-то занятие, какая-то профессия, – решила Хильдегард. – Профессиональный игрок – это же безумие! Быть графом и только – полное безумие. Да, ему нужна была помощь психотерапевта. И сейчас нужна. Я нужна ему».

Записи Хильдегард были основаны, во-первых, на опубликованных фактах и, во-вторых, на рассказах самого Лукана.

Лукан был женат одиннадцать лет, когда в ту ночь на Лоуэр-Белгрейв-стрит произошло убийство няни и зверское нападение на его жену. Он жил отдельно от жены. Потерял право опеки над детьми. В какой-то степени лишился рассудка. При дознании жюри присяжных объявило причиной смерти няни «убийство, совершенное лордом Луканом». Это не был вердикт, вынесенный судом, однако при наличии известных фактов невозможно представить, что какое-либо другое жюри признало бы его невиновным. Трудно поверить, что его друзья и родные действительно считали его невиновным, ведь они располагали теми же фактами. Публично заявить о своей невиновности было самым простым, что он мог сделать. Он должен был только явиться в суд и, изложив свою версию произошедшего, помочь следствию. Если он не совершал этого преступления, несомненно, обнаружились бы какие-то факты, неизвестные полиции. Его окровавленная жена прибежала в находившийся поблизости паб, откуда ее увезли в госпиталь. По ее словам, раны были нанесены ей лордом Луканом, и полиция поверила ей. При таком множестве улик у детективов были все основания верить ей.

Если бы Хильдегард только читала о Лукане и никогда не встречалась с этим человеком, она бы предположила, что он, подобно многим одержимым всепоглощающей страстью к картам, был абсолютным идиотом.

Однако тот Лаки Лукан, которого она знала, и Уокер-Лукан, которого она тоже знала, не были глупы. Постоянное бегство от правосудия должно было бы привести к усилению умственной деятельности Лукана. Хильдегард сознавала, что у Лаки были и связанные с психикой проблемы. Уокера она скорее рассматривала как обыкновенного преступника. Она помнила громкий смех Лукана, когда он сделал одно из своих шутливых замечаний. Этот смех заполнил, казалось, весь ее кабинет. В ответ же на ее осторожные остроты он лишь улыбался, его как будто беспокоила мысль о потере времени, за которое он заплатил. Уокер же, хотя у него всегда была на лице улыбка, смеялся редко, а если и смеялся, то это было отрывистое и циничное «ха-ха».

Уокер сказал, что он слышит голоса. Что же они ему говорили?

– Что Лаки строит планы убить меня.

– Но вы же не поверили этим голосам, иначе не пришли бы ко мне на консультацию.

– На самом деле был только один голос.

– Мужской или женский?

– Женский. Мне кажется, это был голос убитой девушки, Сандры Риветт.

На полях страницы, где записала эту беседу, Хильдегард сделала пометку: «Возможно, никакого голоса не было. Возм., Уокер намеревается убить Лаки и прикидывается шизофреником на тот случай, если его изобличат. Это возможно, но потенциально возм. все, что угодно».

Далее следовала приписка: «Кто финансирует этих людей? Кто помог Лукану в первую очередь? Кто сейчас выступает в роли его пособников и подстрекателей? Где-то у него явно есть друзья».

Что касается исчезновения седьмого графа Лукана, общество было скорее мистифицировано, чем возмущено. Чем больше о нем говорили, рассказывая об образе жизни графа на средства друзей, тем меньше его понимали. То, что Лукан уклоняется от правосудия, вторично, главное в нем – это тайна. И тайной был не только вопрос о том, как ему удалось скрыться, куда он бежал, как он жил и жив ли до сих пор. Существовала тайна еще более важная – каков он был, что чувствовал, какие мысли одолевали его и в итоге заставили поверить, что, осуществив свой план, он избежит наказания? Какие детективные романы читал этот человек? Какая призрачная и незрелая культура оказала на него влияние и сформировала его? Он, конечно, верил, что его план убить жену был отлично проработан. Но даже если бы няня взяла выходной, даже если бы он лишил жизни графиню, его план был так же ненадежен, как мешок для почты, из которого сочилась кровь несчастной Сандры Риветт.

ГЛАВА 12

По собственному опыту лжестигматика Хильдегард знала, что кровь, стоит ей только пойти, распространяется повсюду. Она течет, прилипает, слишком яркая, она кричит о себе или собирается в темные густые лужицы. Уж если кровь пошла, она не может оставаться неподвижной.

Подобное описание, которое дал Лаки, говоря о крови на своих брюках, крови, сочившейся из почтового мешка, склонило Хильдегард к мысли о том, что он действительно был тем Луканом, который разыскивается за убийство.

Уокер же очень неохотно описывал сцену убийства. Он сказал Хильдегард: да, это его рук дело – и даже пустился в описание некоторых неоднократно публиковавшихся деталей. Рассказ Уокера порой удивительно напоминал колонку воскресного издания какого-нибудь таблоида:

– На той стадии я считал вполне уместным освободиться от жены, к которой испытывал ненависть. Она получила право опеки над моими детьми. Один ваш, доктор Вольф, жалкий коллега по профессии дал в суде показания в ее пользу. Я потерял своих детей. Мне разрешили -

только представьте себе! – видеть их два раза в месяц. Я мог бы продать дом на Лоуэр-Белгрейв-стрит, чтобы частично расплатиться с долгами. Она была сумасшедшей, но суд не захотел этого признать.

– Расскажите мне об этом убийстве.

– О чем еще рассказывать? Это было убийство, как любое другое убийство.

Возможно, это были слова наемного убийцы. Может, так, а может, и нет. Тем не менее Хильдегард сделала в своих записях пометку, что это едва ли рассказ киллера. Судя по холодности и безжалостному равнодушию, так описать все мог бы хорошо известный своим циничным и расчетливым умом Лукан.

И за всем этим, конечно, стоял шантаж. Шантаж прочно связывал Лукана и Уокера, причем шантажистом был, по всей вероятности, Уокер. Теперь они оба шантажировали ее: им нужны были деньги. Что же еще им было нужно? Может быть, советы и утешения психотерапевта? Да, по всей вероятности, это тоже. И возможно, они рассчитывали, что сочувствующий им психотерапевт даст показания в их пользу в случае суда.

На судебном разбирательстве обстоятельств смерти Сандры Риветт свидетельница, последней видевшая Лукана после убийства, заявила, будто Лукан сказал ей, что какой-то проникший в дом неизвестный напал на его жену и, по-видимому, убил няню, а сам он в тот момент случайно проходил мимо и бросился на помощь. По словам этой свидетельницы, у нее сложилось впечатление, что «вид крови вызвал у него тошноту и он не смог близко подойти к мешку».

Отлично, Лаки тошнило! Рассказ о Хильдегард, тоже истекавшей кровью, по-видимому, напомнил еще о его тошноте.

– Вы покрывали ладони, бок и ступни своей менструальной кровью, доктор Вольф.

Он позволил себе смелость выступить с таким заявлением, тошнило его или нет. Он произнес это почти доверительным тоном, словно желая сказать: мы вместе в этом кровавом бизнесе.