Изменницы - Элизабет Фримантл

Мы легли под деревом и стали смотреть наверх, на густую крону, которая возвышалась над нами, как купол собора. Сквозь листву проникал рассеянный свет; серебристые солнечные зайчики плясали на сыром песке. Лицо Пегги приобрело зеленоватый оттенок. Она запела балладу, которую мы с ней разучивали все утро:

За что, за что, моя любовь,За что меня сгубила ты?..

Я перебирала пальцами струны воображаемой лютни, все время думая о том, как я рада, что живу здесь, в поместье Бомэнор, а не жду при дворе рождения королевского наследника. Несколько дней назад объявили, что королева родила мальчика; целых четыре часа звонили церковные колокола, но оказалось, что весть ошибочна. Колокольный звон прекратился; ожидание продолжилось.

Свою я душу заложил,Чтоб заслужить твою любовь…

– Как ты думаешь, почему поэты, говоря о любви, всегда так несчастны? – спросила Пегги.

– Может, все дело в их художественной натуре, – предположила я. – Maman влюблена в Стоукса, они вместе, но вовсе не несчастны.

Стоукс души в ней не чаял. Не припомню, чтобы отец так к ней относился. Не думаю, что раньше я видела Maman такой довольной; хотя позавчера я заметила, что глаза у нее увлажнились. Когда я спросила, что случилось, она ответила: «Под определенным углом ты очень похожа на свою сестрицу Джейн».

– Мэри, я рада, что я здесь, с тобой, а не при дворе. – Пегги перекатилась на живот и посмотрела на меня ясными глазами, улыбаясь раздвоенной губой.

– Я тоже, – ответила я.

Мы находились на расстоянии двух дней быстрой езды от дворца Хэмптон-Корт, но у Maman были два отряда гонцов, которые часто скакали туда и сюда, поэтому мы были более или менее в курсе последних новостей. Хотя у нас довольно большой штат прислуги, здешняя обстановка не могла сравниться с суматохой дворцовой жизни, чему я очень рада.

– Я бы очень хотела всегда жить такой тихой жизнью.

Я думала о Кэтрин в Хэмптон-Корт. Теперь у нее отдельные покои. Могу себе их представить: повсюду разбросана одежда, носятся ее щенки, бедные слуги постоянно ловят их, а Кэтрин изображает хозяйку перед толпой девиц, которые ею восхищаются. Ей была оказана большая честь тем, что она живет одна и не обязана находиться в одном помещении с мистрис Пойнтц и другими младшими фрейлинами. Наверное, она очень довольна.

Будь я на ее месте, я бы задалась вопросом, почему меня удостоили такой чести и чем мне это отзовется. Но Кэтрин, в отличие от меня, не подозрительна. Она слала нам небрежно написанные письма, полные сплетен. Рассказывала о том, как король глазеет на придворных дам, как он затиснул Магдален Дакр в угол и Магдален из-за этого попала в затруднительное положение (втайне я радуюсь при мысли о том, что у Магдален неприятности). Еще она написала, что позавчера ей удалось мельком увидеть Гарри Герберта, который появился на арене для турниров. Но больше всего Кэтрин писала о королеве: через десять с половиной месяцев даже Фрайдсуайд Стерли, самая доверенная из ее статс-дам, считает, что произошла ошибка и королева вовсе не ждет ребенка. По словам Кэтрин, королева целыми днями сидела в полумраке, подтянув колени к подбородку и раскачивалась туда-сюда. Все уже заметили, что женщина в ее положении так сидеть не может, и те, кто не насмехался над ней, не знали, что и подумать. Я помню, как отчаянно королева хотела этого ребенка – она много говорила о нем со мной.

– Мэри, – сказала она мне накануне моего отъезда, гладя живот ладонью, – Господь показывает мне Свою благодарность за мою твердость, за восстановление истинной веры в Англии. Зная, что во мне растет Богом данный принц, я испытываю неописуемую радость!

Maman, однако, молилась за будущего наследника, хотя он и наполовину испанец, потому что младенец на шаг отодвигал нас от трона – так она говорила. Но королева явно ошибалась, ведь даже мне известно, что детям не требуется столько времени для того, чтобы появиться на свет. Maman беспокоилась за Кэтрин – как она там одна? Я тоже волнуюсь, потому что в письмах сестры проскальзывали намеки на то, что без неприятностей не обходится. Она поссорилась с кузиной Маргарет, в чем, впрочем, нет ничего нового. На нечто худшее намекала строчка из ее последнего письма: «Король питает симпатию к Елизавете, из-за чего королева постоянно нервничает. Она едва замечает сестру. Что же касается Елизаветы, я нахожу ее совершенно недружелюбной, учитывая, что мы кузины». Больше она ничего не написала, но этих слов хватило, чтобы Maman встревожилась.

– Я знаю Елизавету с раннего детства; с ней лучше не ссориться, – сказала мне Maman. – Надеюсь, Кэтрин не ляпнула что-нибудь невпопад, нелады с этой кузиной не доведут ее до добра.

У меня создалось впечатление, что Maman совсем не любит Елизавету, но в подробности она не вдавалась.

Наверху, в листве, шелестел дождь; капля упала мне на шею, но наш зеленый купол защитил нас от ливня. Я думала о бедных фермерах, которые беспокоятся из-за урожая. Как они, должно быть, радовались погожему дню – и вот опять дождь! Зимой крестьяне будут голодать, хотя при дворе продолжаются пиры: жареная дичь, рыба десятка видов, горы хлеба из муки тонкого помола, фигурки из марципана, фонтаны вина.

– Почему мир так несправедлив? – спросила я вслух.

– Что ты имеешь в виду? – удивилась Пегги.

– Я думала об урожае, который пропадет из-за дождя.

– Бедняки ближе к небесам, ведь так? – Пегги повертела между пальцами сухой лист.

– Не уверена, что королева считает так же, – ответила я, вспоминая библейское изречение о богаче и игольном ушке. – Большинство приспосабливает веру к своей жизни. – Maman говорила так много раз.

– Но для королевы все по-другому. – Пегги приподнялась на локтях. – Всем нам надо смириться с волей Божией. Господь сотворил нас такими, какие мы есть, и поместил в этот мир по Своей воле. Она не подлежит сомнению.

– В таком случае как ты думаешь, почему Господь наделил тебя заячьей губой? – спросила я.

– Что ты! – воскликнула Пегги, ошеломленная тем, что я не знаю таких простых вещей. – Заячья губа – вовсе не от Господа! Это отметина дьявольской лапы, когда Он пытался извлечь меня из утробы.

– Так тебе сказала твоя мать?

– Ей не нужно было ничего говорить, всем известно, что это значит! – Кончиком пальца она дотронулась до верхней раздвоенной губы. – Понимаешь, дьявол отметил меня как свое отродье, но Господь спас меня.

– Значит, меня дьявол пытался вытащить за плечо, – заметила я.

– Конечно, – ответила она.

Я завидовала Пегги: ее мир прост и прям, а мои мысли и сомнения постоянно путались и накладывались друг на друга.

– Неужели это значит, что в глубине души мы – порождение зла, как Ричард Третий? – Я читала написанную сэром Томасом Мором историю короля-злодея, который был, как я, горбуном.

– О нет! – воскликнула Пегги довольно громко. – Мы гораздо лучше, потому что Господь позаботился о нашем спасении.

– Пегги, ты меня очень утешила, – вздохнула я. – Так говорится в Библии? – Я сказала, что мне сразу вспомнились строки из книги Левит: «Ни один человек… у которого на теле есть недостаток, не должен приступать, чтобы приносить жертвы Господу… Но к завесе не должен он приходить, и к жертвеннику не должен приступать, потому что недостаток на нем; не должен он бесчестить святилища Моего»[17].

– Это общеизвестно. – Вот все, что ответила мне Пегги.

Почему-то за это я еще больше люблю ее. Она не одержима сомнением, как я. Я сомневаюсь не в Господе, но в представлениях человека о Нем. Как я могу объяснить это Пегги и кому-то другому? О таких вещах я могла бы говорить только с Джейн.

– Дождь перестал, – заметила Пегги, задрав голову.

Я проследила за ней взглядом и увидела мерцающие лучи золотого света, которые просвечивали сквозь листву. Интересно, видит ли Пегги знак в том, что Господь нас благословляет? Она встала и протянула мне руку; мы направились в заросли. Там в гнезде сидела Афродита с птенцами. Мы стали подглядывать за ними из камыша. Большая самка лебедя повернулась к нам со свирепым видом, затем раскрыла красновато-коричневый клюв и громко зашипела. Хихикая, мы спаслись бегством, побежали по мокрой траве назад, к дому.

– Лебеди такие сильные, что могут сломать человеку руку, если он угрожает птенцам, – задыхаясь, произнесла Пегги на бегу.

– Любая мать так же… – Я умолкла, вспомнив, что у Пегги нет матери и некому ее защитить. Поэтому я поменяла тему: – Как ты думаешь, родит королева этого ребенка?

– Одно я знаю точно: если она не родит, непременно захочет вернуть тебя ко двору.

Гринвич, сентябрь 1555 г.

– Кардинал Поул, – сказала королева, подзывая его к себе, точнее, к нам – я сижу у нее на коленях, на месте инфанта, который так и не родился. Пегги была права, когда предполагала, что меня снова призовут ко двору.

Кардинал шел медленно, прихрамывая; его алая мантия колыхалась на ходу.