#20 восьмая - Юлия Кова

А вот это уже намёк. Прищуриваюсь (почти как Андреев).

— Да, — отвечаю слёту. — Говорю. Например, так: дастиш фантастиш.

Сражённая моей аллюзией на её похождения, Аверина затыкается, а на моё счастье в зале гаснет свет. Ряды, кресла, зрителей — всё окутывает полумрак. Грохочет музыкальное вступление, и на сцену, в единственный круг света, бодро вбегает Ричардссон. Всемогущий глаза «Systems One» сухопар, подтянут и моложав. Мне он импонирует своим внешним сходством со Стивом Джобсом — и тем, что всегда знает, что и как сказать к месту. Ричардссон поправляет наушник-микрофон, светит широкой улыбкой и произносит:

— Hi guys. Let’s start.

С изящной небрежностью подворачивает рукава традиционно-тёмного свитера и делает ладонью рубящий взмах. Он — как волшебник: по мановению его руки на стене вспыхивает плазма. В тёмный зал брызжут неоново-синие лучи, на потолке расцветает звезда — логотип «Systems One». Вступают басы и ударные, музыка набирает темп и ритм, звезда становится осязаемой (формат 3D, соображаю я, рисуют лазером) и вот уже из потолка к моим ногам сыплется настоящий звёздный дождь.

— Офигеть, — восторженно шепчет Миша. — Лен, ты желание загадала?

«Нет. Оно бы всё равно не сбылось...» Тем не менее, я киваю, помимо воли заворожённая и зрелищем, и размахом фирмы, на которую я работаю. Ричардссон с лёгкой иронией кланяется залу и снова делает взмах рукой. Звезда медленно гаснет, а на плазме возникают цифры. Успехи, победы, достижения. Логотипы самых известных компаний, использующих наше программное обеспечение. Миллионы пользователей: ЕС, США, «Латины». Рынки развивающихся стран, к которым принадлежит и Россия. В какой-то момент раздаются хлопки, но Ричардссон шутит на ту тему, что всем нам, мол, надо ещё копать и копать, а у конференции есть временные пределы. Таким образом, всеобщее ликование и аплодисменты откладывается на потом, а по плазме уже бегут слайды про финансовые результаты офисов. Звездой выделяют тех, кто выполнил план. Про Россию Ричардссон упоминает вскользь, мельком, но зато очень хвалит Германию.

— Впрочем, Алексей сам расскажет про успех нашего немецкого Brückenkopf[5]. Он сегодня пол-дня готовился, — шутит Ричардссон.

В зале — любопытные взгляды и дружелюбный смех. Зато Света Аверина начинает бешено хлопать в ладоши. Невольно закатываю глаза, но (трусиха я и подлиза), на всякий случай, присоединяюсь к ней. Нас поддерживает ещё ползала. Ричардссон смеётся и останавливает нас рукой. Шум и хлопки стихают, а Ричардссон забрасывает нас новыми слайдами. Рассказывает, что будет меняться в этом году, какие планы по выпуску программных продуктов и что принципиально нового будет в программах продвижения. Это интересно, и я слушаю. Краем глаз отмечаю вспыхнувшие мобильные. Сообразив, что народ в зале записывает афоризмы Ричардссона, достаю свой iPhone. Вбиваю в «Заметки» пару подходящих к случаю цитат, чтобы завтра расцветить ими свою убогую презентацию. Ричардссон заканчивает, а я приподнимаюсь с кресла, готовясь сбежать.

— Осторожней, Лена. — Мой ангел-хранитель Миша кладёт мне на локоть ладонь и указывает глазами на кривоватую тень. — Не спались!

И я вижу, как справа от меня к сцене проходит Кристенссен. Я буквально падаю в кресло, одновременно соображая, что я, идиотка такая, не поинтересовалась расположением этого ряда, и, таким образом, разместила себя у прохода. То есть все докладчики пройдут на сцену мимо меня. Включая «Лёху». «Ой, мамочки… А может быть, я ещё успею пересесть?» Но на сцену уже вышел Кристоф, и, если я сейчас устрою перемещение, то он заметит мое откровенное неуважение к нему. И я остаюсь сидеть, буквально вжавшись в кресло. Между тем, застегнутый на все пуговицы чёрной банкирской «тройки», Кристоф уже бубнит про дела московского офиса. Оживает он только, когда начинает хвастаться программами продвижения. А меня обуяет нереальное чувство неловкости. Ведь никакого продвижения и в помине нет: деньги просто списываются. Но суть настоящей беды заключается в том, что моя собственная презентация не коррелируется с цифрами Кристофа. То есть я соорудила откровенный подлог…

Я прирастаю к креслу и, огорошенная, начинаю тереть лоб. Миша косится на меня:

— Лен, что, голова болит? Может, проводить тебя в номер?

— Миш, чуть позже, хорошо?

Судорожно выхватываю из кармана iPhone и в диком темпе вбиваю в «Заметки» цифры, озвученные Кристофом. А сама на чём свет кляну Таню Сиротину. «Таня, что же ты наделала? — взываю я к той, что не слышит меня. — Почему ты мне не сказала, что в моих слайдах ошибки? Ты же видела мою презентацию. И теперь мне придётся править её, фактически переделывать заново. И если я этого не сделаю, то все мы подставимся.» Отмечаю краем глаз, что Кристенссен уже сворачивает выступление. Значит, у меня есть буквально секунды, чтобы выскочить из зала.

— Миш, я пошла, — шепчу я.

— Подожди!

— Плевать, некогда.

Приподнимаюсь с кресла, и к своему ужасу вижу отступающую от меня длинную тень. Поднимаю глаза: Андреев. Ноль аромата парфюма. Стоит от меня примерно за метр, привалившись к стене конференц-зала. Одет в непривычно элегантный серый костюм и при этом держит в руках… лопату. «Это что, новый стиль, business+casual?» Я робко фыркаю и заискивающе улыбаюсь ему. И только тут замечаю, что «Лёхе» не до моих ужимок, потому что у него суженные, злые, острые, как иглы, зрачки, которыми он рассматривает ещё светящийся дисплей моего телефона. Проходит секунда, другая, и Андреев переводит взгляд на меня. Мое сердце делает сальто, у меня потеют ладони и деревенеет спина. А на место пустоты в груди приходит — нет, не торжество и удовлетворение женщины — а непереносимый, едкий, разъедающий, как кислота, стыд человека, которого только что поймали за руку на откровенном подлоге. И подловил меня не весельчак из самолёта, а высокопоставленный сотрудник «Systems One». Не «Лёха», как я привыкла его называть, а Алексей Михайлович Андреев. Не мой шапочный знакомый, а директор по продажам и замглавы немецкого офиса. Человек, прекрасно разбирающийся в цифрах, успевший прочитать мою последнюю фразу «переделать фальш. доки №№ 27/15, 322/42 и 088».

— Я… я… — задыхаюсь я.

— Молодец, Ларионова, — с редкой задушевностью произносит Андреев. Голос у него тихий, но злой. — А я-то всё думал, и чем ты ещё удивишь меня, кроме Музея эротики? Кстати, ничего, что он давно закрыт[6]?

— Алексей Михайлович, я… а откуда вы знаете, что он закрыт?

— А у меня годовой абонемент туда был, — со всем сарказмом «режет» мне Андреев.

— Простите, я не хотела вас оскорбить. Я…

— После моего выступления поговорим.