Кровь нерожденных - Полина Дашкова

– Вы сказали: «Я до конца все поняла», – напомнила Лена, – что именно вы поняли до конца?

– Ну, на самом деле я, конечно, преувеличила. Я почти ничего не поняла. Я сейчас все время Думаю, голову ломаю: кому и зачем все это было нужно?

– Вам кто-то поручил вернуть мне вещи?

– Нет, никто не поручал. Я сама. Случайно журнал купила, увидела вашу фамилию. По вашему телефону никто не отвечал, я позвонила главному редактору, и секретарша сказала, вы сегодня будете на работе. А вещи я ведь сама едавала под расписку, мне их кладовщица и отдала. Я сказала, мол, больная выписывается. Она и проверять не стала.

– Простите, Валюша, я вас перебью. Можно, я включу диктофон, и вы подробно, по порядку расскажете все, что произошло на ваших глазах той ночью? Не возражаете?

– Конечно, не возражаю, – кивнула Валя, – обязательно надо во всем разобраться. Я знаю, вы заявление в милицию написали. Правильно сделали. Только лучше не в наше отделение, а куда-нибудь повыше.

Слушая сбивчивый Валин рассказ, Лена все больше убеждалась: во всем происшедшем с ней не было ни единой случайности. Ни единой, кроме, пожалуй, того, что она сбежала. Для них ее побег был действительно случайностью. Теперь они не оставят ее в покое. «Скорая», которую она заметила из окна магазина на Шмитовском, была та самая, не какая-нибудь другая. Еще, еще раз этот проклятый «микрик» появится в ее поле зрения… рано или поздно они ее возьмут. Пока ей просто везет, она ускользает. Но рассчитывать на везение нельзя. Надо как-то действовать, стать полноправным игроком, а не мишенью. «Куда ты лезешь? усмехнулась про себя Лена. – Собираешься, как Моська, на слона погавкать? Раздавит тебя слон. Но, с другой стороны, есть Кротов, есть Гоша, есть, наконец, эта девочка, Валя…»

– Я еще удивилась, – донесся до нее как бы издалека Валин голос, – если вам вкололи такую дозу, что вы второй час спите, то и он тоже должен спать. Ему ведь через вашу кровь все поступает. А он не спал. Двигался. Знаете, как будто чувствовал…

Лена побледнела, и Валя заметила это.

– Елена Николаевна, вы не волнуйтесь. Хватит вам волноваться. Вредно это для вашего малыша. Ему и так досталось. Он ведь все вместе с вами переживает, даже голоса слышит. Может, не правда, конечно, про голоса, но что переживает это точно.

– Знаете что, милые дамы, – неожиданно вмешался молчавший до этого Гоша, я сейчас пойду, чаю нам всем принесу, а потом выскажу вам очень интересную мысль, которая только что пришла в мою глупую голову.

Он вернулся через пятнадцать минут с подносом, на котором стояли три чашки с горячим чаем, блюдце с кусочками сахара и лежала нераспечатанная пачка печенья.

– Я сама не понимаю, – говорила Валя, – ну, ошиблись, допустили халатность. Никто не хочет отвечать. Но зачем понадобилось вас потом разыскивать? Почему вдруг уволился Симаков?

– Минутку, милые дамы! – Гоша поставил поднос на журнальный столик и сделал ораторский жест рукой, призывая к тишине. – Около года назад видел я по телевизору один сюжетец. В прямом эфире выступал некий деятель, фамилии не помню, и рассказывал о препаратах, которые производятся из нерожденных детей. То есть из плодиков, извлеченных в середине беременности. Там еще используется эта, как ее? Ну, мешок, в котором ребенок живет.

– Плацента! – подсказала Валя.

– Во, правильно, плацента. Я запомнил этот сюжет потому, что ведущий, уж не помню кто, пытался перевести разговор на нравственную сторону этого дела и призывал звонить телезрителей, высказываться. Мне стало интересно, что скажут телезрители. Так вот, звонков было много, и говорили – знаете, что? Говорили, будто безнравственна цена препарата, его недоступность для рядовых граждан. Спрашивали, где можно купить, при каких болезнях помогает. Но никто, ни одна сволочь не заикнулась, что производить лекарства из живых детей – паскудство.

– Господи! – выдохнула Валя. – Как мне это в голову не пришло? Я тоже слышала о таком. Раньше этими препаратами лечили всяких членов ЦК, эстрадных звезд, а теперь, наверное, лечат «новых русских». Во всем мире такое производство запрещено. Это же настоящее людоедство. В Англии, например, детишек, родившихся на двадцать пятой неделе, выхаживают.

– Лен, ты Кротову звонила? – спросил Гоша.

– Я с ним вчера встречалась. Он сказал: «Нет признаков преступления».

– Ну ничего себе! Хватают, усыпляют, потом гоняются по всей Москве, – Гоша даже присвистнул, – и, видите ли, нет признаков преступления!

– Для производства такого препарата нужна лаборатория, – задумчиво произнесла Лена, – она может быть и в самой Лесногорской больнице, и где-то еще. Но логично им сделать лабораторию прямо в больнице. Место тихое, ничего никуда перевозить не надо. Там сырье изъяли, там и переработали. Валя, как вы думаете, такая лаборатория будет отличаться от обычной, которая есть в любой больнице?

– Я не знаю, – пожала плечами Валя, – прежде всего должен быть холодильник, в который не сунут нос случайные люди. И, наверное, какое-то особое оборудование. Хотя". Понимаете, если об этом открыто говорят по телевизору, даже рекламируют, то это законно. Во всем цивилизованном мире запрещено, а у нас в России – можно.

– Если бы все было законно, – заметил Гоша, – это была бы солидная московская клиника, в которую никого насильно не потащили бы.

– Они на мне серьезно прокололись, – спокойно сказала Лена, – теперь они не оставят меня в покое…

* * *

В половине шестого вечера белая «Волга» Гоши Галицына притормозила у коммерческого ларька. Гоша в короткой замшевой куртке и длинном белом шарфе вышел из машины и купил в ларьке коробку импортных конфет. Затем он вернулся за руль.

Через несколько десятков метров «Волга» завернула за угол и въехала во двор длинного многоподъездного дома.

– Пересядь назад и жди меня, – сказал Гоша Лене.

Спрятав конфеты под куртку, он быстро обогнул дом и вошел в дверь, к которой была прибита табличка «Женская консультация».

Народу оказалось мало, у окошка регистратуры – вообще никого. Пожилая регистраторша читала любовный роман в мягкой обложке. Очки съехали на кончик носа.

– Здравствуйте! – нежно позвал ее Гоша, приникнув лицом к окошку.

Регистраторша с явным недовольством оторвалась от романа и сердито уставилась на молодого человека:

– В чем дело?

– Только вы можете мне помочь. Великодушно простите за беспокойство. Я понимаю, рабочий день кончается…

– Пожалуйста, короче! – Близорукие глаза регистраторши строго смотрели на Гошу.

– Понимаете, моя жена, – он перешел на таинственный шепот, – в положении. Недавно она проходила ультразвуковое обследование и вернулась домой такая грустная, чуть не плачет. А мне рассказать ничего не хочет, молчит. Я весь извелся. Мы так ждем этого ребенка, вдруг с ним что-то не так… Я бы хотел поговорить с врачом, который делал УЗИ.

– Врачи уже заканчивают работать сегодня. Надо было вам пораньше приходить. Попробуйте завтра утром.

– Утром я никак не могу, – печально опустил голову Гоша, – я работаю сейчас с семи утра до десяти вечера. Сегодня еле вырвался. Пожалуйста, помогите мне. Я буду вам очень благодарен. – Гоша просунул в окошко коробку конфет.

– Ах, ну что вы, не надо этого! – Регистраторша быстро убрала конфеты в ящик. – Как фамилия?

– Чья? Врача?

– Нет, вашей жены. Я могу найти ее карту и дать вам посмотреть запись о результатах УЗИ.

– Нет, я все равно ничего не пойму, – покачал головой Гоша, – лучше все-таки мне с врачом поговорить. Жена сказала, он пожилой такой, интеллигентный, с бородкой. На профессора похож.

– Это Курочкин Дмитрий Захарович, – сразу догадалась регистраторша. – Он сейчас заканчивает прием. Там небольшая очередь в его кабинет.

– Спасибо вам огромное. Я его просто на улице подожду, чтоб не беспокоить. И потом – мне там в очереди сидеть как-то неудобно.

Регистраторша понимающе улыбнулась:

– Ну, как хотите. Только ждите во дворе, а не здесь. У нас персонал через двор выходит, эту дверь мы в половине седьмого запираем. А там наш служебный выход между третьим и четвертым подъездами. Да, вы не сказали, как фамилия вашей жены. Я предупрежу доктора… Но Гоши уже и след простыл. Регистраторша пожала плечами и снова углубилась в чтение любовного романа.

* * *

– Все нормально, – сообщил Гоша, усаживаясь в машину, – доктора твоего зовут Курочкин Дмитрий Захарович. Он сейчас здесь, закончит где-то в половине седьмого. Должен в шесть, но к нему очередь. Выйдет он из той двери, – Гоша кивнул на металлическую дверь между третьим и четвертым подъездами.

Открыв «бардачок», Гоша извлек оттуда какой-то тяжелый предмет, обернутый пластиковым пакетом, развернул и переложил в правый карман куртки.

– Ты что? – испугалась Лена. – У тебя там пистолет?