Порочное полнолуние (СИ) - Рууд Рин

Темнота гудит болью и шелестит страницами. Я умоляю затихнуть, замолчать и не дышать. Я слышу, как бьются сердца оборотней, а вместе с ритмичными ударами и сотрясается замок. Звуки пронизывают мое тело, стены, пол, землю и бегут волнами дальше, по лесу меж корней.

— Я тебя не прощу, если она не очнется, — шипит Эдвин.

— Да мне насрать на твое прощение. Ты мне кто?

— Внук!

Слышу в голосе младшего из братьев обиду и злость, но, похоже, старику и правда до звезды его досада. У него особое отношение к приемным внукам, и он отнюдь не теплое и не нежное. Да и в отношениях с дочерью прослеживается разочарование и недовольство. А ведь могла выйти замуж, а не устраивать игры в сильную и независимую.

— Да неужели? — охает Герман. — Что-то не припомню, чтобы у меня в роду были рыжие!

— Я надеялся, ты сдох уже, — вздыхает Крис. — Но нет. Ты живее всех живых.

— Хрена лысого я оставлю лес без присмотра!

— Ты знала, что он живой? — зло уточняет Чад. — Ма! Знала?!

— Подозревала.

— Сука! — раздается гулкий удар, от которого вибрирует бездна.

— Вырастила неблагодарных щенков, — скрипит ехидный голос. — О, давай, пупсик, кинься на старика. Я ведь достойный противник. Как раз тебе по зубам.

Очень любопытно, кто из трех оборотней решил бросиь вызов немощномму Герману, но, судя по злобному рыку и хохоту с кашлем, насилия над морщинистой обезьяной не состоится.

— Ласточка… — шуршит голос Эдвина.

О перепонки скребутся тонкие и острые коготки, и меня рвет на части боли, что эхом прокатывается по мраку. Замолчите. Заклинаю всеми богами, заткнитесь! Заметавшись с криками в чернильной пустоте, бьюсь мотыльком о холодные стены.

— Стой, Ласточка, стой!

Голоса, рык гонят меня прочь, как слепую и раненую птицу. Мне страшно. Я чувствую, как падаю, отбиваю бока о невидимые преграды и вновь бегу, оглушенная грохотом.

— И с хрена ли ты такая быстрая?! — меня накрывает рев Чада.

По вою, визгам, рыку и возне, я могу предположить, что за гранью моего кошмара идет нешуточная борьба. Тьма отдается на языке соленой кровью, а меня саму словно придавили сверху бетонной плитой, которая почему-то тяжело дышит и недовольно ворчит:

— Успокойся.

— Она просто не в себе, — шепчет Эдвин.

— Веревку неси!

Да что у них там происходит? Кого они собрались связывать?

— Да вашу ж мать! Крис! Ах ты, дрянь, больно! До кости! — рык, тишина, вкус крови и шепот Чада. — Зубы отрастила, сучка?!

— Охо-хоюшки-хохо, — с насмешкой скрипит вдали Герман. — Какие вы громкие, ребята. С одной сукой втроем не можете справиться.

— Папа!

И меня опять мотает в темноте из стороны в стороны. Шум такой, будто весь мир рушится.

— Не смей на меня кидаться, — шипит Герман. — Ты моей крови! Я тебя породил! Я, можно сказать, твой отец!

— Папа, это не смешно!

— Да ты глянь! Уши точно мои!

Меня заносит на крутой вираж, и что-то громыхает под крик Иды и дьявольский смех ее отца. Адский аттракцион с падениями, прыжками, столкновениями и ушибами заканчивается глухим ударом, головной болью и жуткими утробными звуками, словно кого-то выворачивает наружу.

Тишина. Теснота и холод. Из темноты выныривает тень на четырех лапах, с торчащими на макушке ушами и пушистым хвостом. Перетряхнувшись всем телом, скалит безразмерную пасть и крупными пружинистыми прыжками бежит ко мне.

— Отвали!

Желтые глаза мохнатой образины не обещают ничего хорошего: она возжелала меня сожрать и костей не оставить. Срываюсь с места и несусь во тьму, что обещает укрыть и защитить. Зверюга рычит и не отстает, подгоняя подвываниями.

— Свои не бегут…

Ох, как вовремя я вспомнила слова старого маразматика, который меня и утопил во всем этом ужасе. Захлебываюсь в криках, а затем, осознав, что я вновь трусливо удираю от врага, торможу, и разворачиваюсь, преисполненная гневом.

Да лучше пусть меня сожрут! Я устала! Надо признать, я проиграла. То я бегу от волков в лесу, то от Боба, то теперь от непонятной черной гадины с горящими голодом глазами. Всё, финита ля комедия. Раскинув руки в стороны и широко расставив ноги, с бесстрашием смотрю в очи смерти на четырех крепких лапах.

— Ну, давай, гадина, сожри меня!

Грациозно прыгает, оттолкнувшись от смоляной глади, и с оскалом летит на меня, раскрыв пасть. Что-то я переоценила себя. С отчаянием наблюдаю, как монстр приближается, а затем обращается в вихрь черных листьев, что лезвиями погружаются в грудь, кроша ребра и внутренности в кровавое месиво.

Мой крик перетекает в волчий вой, а затем в тихий и неразборчивый бубнеж. Тьма расступается, обнажая мутные пятна. Они вздрагивают перед глазами и обращаются в мягкие складки балдахина над головой.

Глава 22. Трое для одной

Комната утопает в серости раннего утра. Кости ломит болью, а мышцы неприятно тянет, будто я всю ночь таскала тяжести и бегала, но меня заботит не это. У окна стоят Чад и Крис и смотрят на меня: в их глазах можно прочесть удивление, возбуждение, возмущение и растерянность.

Кроме этого, меня, кто-то, смею предположить, что это Эдвин, душит меня в объятиях и сопит в затылок, что-то неразборчиво бубня под нос. Мне и раньше было неловко в присутствии оборотней, а сейчас так совсем боязно. Осторожно выбираюсь из тесных и горячих объятий и сажусь.

— Проснулась? — хрипло спрашивает Эдвин и приподнимается на локтях, вглядываясь в лицо с ожиданием и восторгом.

— Почему вы так на меня смотрите? — отползаю в небольшом замешательстве от него, кинув затравленный взгляд на старших молчаливых братьев.

— Другой вопрос, почему ты на нас так не смотришь? — зло и глухо отвечает Крис.

— Да, соглашусь, — Чад щурит желтые глаза. — Почему, Полли?

Вздрагиваю от упоминания своего имени, которое звучит в гнетущей тишине приговором. Старик разболтал внукам наш с ним секрет? Эдвин подкрадывается ко мне и влюбленным щенком вглядывается в глаза:

— Посмотри на меня повнимательнее.

Но я игнорирую его просьбу и взираю на правую ладонь с кривыми розовым шрамом. В голове гудит хохот Германа, а перед глазами мелькают видения, как я в облике разъяренной волчицы сметаю на своем пути мебель и в животном ужасе кидаюсь с клыками на оборотней.

— О, нет… — сипло и сдавленно отзываюсь я и в следующую секунду спрыгиваю с кровати.

В панике отступаю в угол о Чада и Криса, которые надвигаются на меня хмурыми тенями.

— Вы ее пугаете! — Эдвин встает у них на пути.

— Отойди, — шипит Крис.

— Нет.

Загривок Эдвина покрывается шерстью, глаза Чада вспыхивают злобой к младшему брату, и оборотни вот-вот кинутся друг на друга в беспричинной ненависти.

— Да что с вами не так?! — выступаю вперед.

И тут-то понимаю, что оборотни и я стоим посреди комнаты голые. И братья ко всему прочему еще и возбуждены. Их эрегированные члены направлены в мою сторону и с угрозой, едва заметно, покачиваются от каждого движения. Решительность сменяется диким смущением: я окружена взвинченными до предела самцами. От густого, насыщенного и мускусного запаха их желания кружится голова и перехватывает дыхание.

Чад ловит меня за запястье, притягивает и грубо заламывает руки, развернув к себе спиной. Вспышку гнева тушит Эдвин, жадно присосавшись к моему рту. От неожиданности заваливаюсь на Чада, который закусывает резцами мочку, и, привстав на носочки, выгибаюсь в спине в желании вырваться из его захвата.

Но это ошибка. Эдвин, охваченный неконтролируемым вожделением, отрывает мои ноги от пола, просунув руки под бедра, и бескомпромиссным и глубоким толчком берет меня под громкий стон.

Меня затягивает в водоворот криков и рваных фрикций темное желание, что пробудилось вместе со мной от липкого сна. Пусть я его не осознала, но оно тлело внутри и вновь подчинило мой слабый разум в тот самый момент, когда меня коснулись губы рыжего стервеца.

Эдвин пожирает мои рот, с урчанием и в черном безумии вжимаясь в меня, разгоняя по телу кипящую едкой похотью кровь. В нем нет нежности, только слепое звериное влечение. Его конвульсии перетекают в меня сильными спазмами, и, выскользнув с болезненным мычанием, он уступает место нетерпеливо рыкнувшему Крису, который уверенно подхватывает меня под колени, отпихнув в сторону ослабевшего братца.