Рассказы о Чапаеве - Виктор Баныкин

Они плыли вместе от Астрахани и в дороге сдружились: часто подолгу беседовали или играли в шахматы. Обоим перевалило за пятьдесят, и рассказать каждому было о чём.

Сегодня же Губашин как будто старался избегать Соловьёва. Стоило Алексею Алексеевичу остановиться неподалёку от полковника, безучастно смотревшего на реку, как тот отходил от борта и направлялся то на корму, то на нос - туда, где было безлюднее.

Алексей Алексеевич стеснялся подойти к полковнику и прямо спросить, чего он вдруг загрустил.

К концу дня, когда Соловьёв сидел на палубе, облокотившись на столик, и перечитывал любимые места из "Войны и мира" Толстого, полковник неожиданно подсел к нему на лавочку. Чуть прикоснувшись ладонью к его руке, Губашин негромко и несколько виновато промолвил:

- Вы не сердитесь на меня, Алексей Алексеевич? - Он помедлил, вздохнул и добавил: - Сегодня пятое сентября... да, пятое. В этот день в девятнадцатом году погиб Василий Иванович Чапаев.

Несколько минут оба молчали.

- А вы что же, хорошо знали Чапаева? - наконец осторожно спросил Соловьёв.

Полковник достал трубку, подержал её в руке и, опять спрятав в карман, с усилием проговорил:

- Воевали вместе. И давно всё это было, тридцать лет прошло, а вот... всё так перед глазами и стоит!

Губашин кашлянул и отвернулся.

Немного погодя он рассказал:

- Первый раз я увидел Василия Ивановича летом восемнадцатого, когда его отряды вернулись из похода на Уральск. С котомкой за спиной пришёл я в Порубежку, где находился чапаевский штаб. Нас, желающих записаться в чапаевский отряд, собралось много. Тут были молодые, как я, парни, ещё не нюхавшие пороха, и седые, много видавшие в жизни старики. Но волновались мы все одинаково. Чапаев принимал в отряды людей только надёжных.

Выйдя на крыльцо, Василий Иванович окинул собравшихся быстрым, пронизывающим взглядом и, спрятав за спину руки, крикнул:

"За каким делом пришли, граждане?"

Я стоял у самых ступенек и первым обратился к нему:

"Товарищ Чапаев, примите меня к себе в отряд".

Василий Иванович нагнулся ко мне, прищурился и сердито так проговорил:

"Куда тебя? Кто ты такой?"

Я не смутился, а толком стал отвечать на его вопросы.

Чапаев приказал меня зачислить в формировавшуюся роту.

Напоследок Василий Иванович спросил, как меня звать.

"Губашин моя фамилия. Отца зовут Иваном, а меня Василием", - ответил я.

Он улыбнулся:

"Тёзка, значит, ты мне. Ну-ну! Пока на отдыхе стоим, стрелять обязательно научись".

За полмесяца мы, новички, изучили строй, винтовку и приобрели другие военные навыки. Считали мы себя храбрыми, решительными и с нетерпением рвались в бой.

В день захвата неприятелем Николаевска (ныне Пугачёв) в Порубежке было сражение. Противник, занимавший Таволжанку, отбил у нас переправу через Большой Иргиз и хотел выбить Пугачёвский полк из Порубежки.

Вот тут-то мне и пришлось потерпеть конфуз.

Дело было в полдень. Мы пошли в атаку, но противник укрепился хорошо и атаку отбил. Наступило некоторое затишье. В это время на позиции прискакал Василий Иванович. Он сам повёл нас в атаку. Переправа была взята у неприятеля, и мы погнали его дальше. Тут меня Чапаев увидел и сразу узнал.

"Тёзка, - кивнул он головой, - здравствуй!.. Ординарца сейчас со мной нет, - продолжал он. - Будешь меня сопровождать".

Спустились мы в долок, остановились.

"Подожди меня тут, я вернусь скоро", - сказал Василий Иванович и ускакал в лесок.

А тишина кругом такая наступила - жуть даже. Мне как-то не по себе стало, вроде страшно. Вдруг из-за бугорка, со стороны противника, бежит наш пехотинец. Без винтовки и фуражки. Орёт:

"Машина с пулемётом! Всех посечёт!"

У меня поджилки дрогнули, повернул я коня в свою сторону и дал дёру. И, как на грех, из седла вылетел. Руку левую ушиб. Вскочил - и опять в седло. Фуражка свалилась с головы - не поднял.

А вечером, после боя, подъезжает ко мне Чапаев и фуражку мою в руках держит.

"Будет, - думаю, - мне проборка!"

Взглянул Василий Иванович на мою распухшую руку, спрашивает:

"Ранило?"

"Нет, товарищ Чапаев, это я давеча с лошади упал".

"Возьми вот. Признаёшь?" - и подаёт мне фуражку.

"Признаю", - отвечаю, а сам готов сквозь землю провалиться - стыдно стало.

Помолчал Василий Иванович, потом добавил: "Больше так не джигитуй. Я ведь всё видел. Так голову сломаешь без толку, а мне каждый человек дорог, особливо если из него выйдет настоящий боец".

А на другой день меня "прорабатывали" на собрании бойцы. Ну и досталось же мне тогда! Навек запомнил. И уж таких конфузов не было никогда со мной в жизни. За храбрую и отважную службу Василий Иванович два раза награждал меня.

Полковник умолк и зажмурил глаза.

- Я вместе с Чапаевым сражался в бою во время налёта белоказаков на Лбищенск, - каким-то другим, не своим голосом вымолвил он и замолчал. При отходе к реке Уралу, - начал полковник снова, - Чапаев был ранен в руку, но он и виду не показывал, что ранен. До Урала оставалось немного, но рассвирепевшие белоказаки, чувствуя нашу слабость, ещё сильнее теснили нас. Оставалось одно - броситься в воду, чтобы не сдаться врагу живыми.

С десятисаженной крутизны начали спускаться к воде. Песок и глина осыпались под ногами... Раненых бойцов бандиты добивали прикладами...

Василий Иванович с группой красноармейцев сдерживал напор врага.

"Плывите, ребята, плывите!" - кричал он, подбадривая переплывающих реку бойцов.

У меня вышли все патроны, мне не хотелось покидать раненого Чапаева, но он всех, кому нечем было стрелять, гнал от себя на тот берег.

Я в последний раз оглянулся на Василия Ивановича. Белая нательная рубаха на нём была разорвана, через повязку на руке просочилась кровь. У меня зарябило в глазах... Не помню, как я бросился в холодную, мутную воду.

Белоказаки поливали реку бесконечными пулемётными очередями. Пули шлёпались и спереди, и с боков, и сзади. Многих смерть настигла почти у противоположного берега.

Изнемогая от усталости, я наконец доплыл до камышей и потерял сознание. Очнувшись, первым долгом посмотрел на ту сторону. Высокий берег был пуст.

"Где же Василий Иванович?" - с тревогой подумал я, внимательно оглядывая реку.

Спокойная, тихая вода в Урале показалась свинцово-тяжёлой, как зимой в проруби...

В лесу, куда я прибрёл, человек семь чапаевцев сушили одежду и говорили о гибели командира.

Я не поверил этому:

"Василий Иванович не может погибнуть! Он пловец хороший... Не отдастся он белякам".

Но ребята и сами не знали точно, погиб комдив или нет.

Мы весь день пробыли на берегу и все камыши облазили в поисках Василия Ивановича. Вечером ребята пошли в Бударино. А я остался. У меня теплилась в груди надежда.

"Ночью Василий Иванович переплывёт Урал, - думал я. - Он днём схоронился где-нибудь, а ночью враг его не заметит. Чапай у нас ловкий, смелый. Беляки его не проведут!"

Пришла ночь, холодная, тёмная.

По берегу тягуче, с присвистом шумел камыш. Я взобрался на глинистый, колючий от высохшей травы бугорок и простоял всю ночь, вглядываясь в кромешную темень.

Раза два у берега всплёскивала рыба, а я думал, что подплывает человек, и бросался к камышам.

Всё мне представлялось: из воды выходит Василий Иванович, я кидаюсь к нему навстречу. Он садится на землю и просто так, по-дружески, признаётся:

"Устал малость, тёзка".

Прождав у воды с час, я возвращался на бугорок и снова стоял, как на часах, превозмогая холод и усталость.

Из травы поднимались с плачем и рыданием кулики, и от их крика у меня невыносимо тяжко становилось на душе...

Подавленный, убитый горем, пошёл я утром в Бударино. Долго ещё в душе я не верил в гибель комдива, не мог примириться с такой бедой...

Губашин замолчал. Через минуту-другую, словно вспомнив о чём-то, он вынул трубку, торопливо набил её табаком и закурил.

Обхватив руками колено, Соловьёв уставился неподвижным взглядом на багровую от заката Волгу.

Очнулся Алексей Алексеевич от пароходного гудка, протяжного и громкого.

Пароход подходил к пристани. По медленно колыхавшейся воде, будто загустевшей, плыла веточка дуба с удивительно зелёными, совсем молодыми узорчатыми листочками.

- Вот какой... наш Чапаев, - задумчиво сказал Губашин. - Вовек не забудет его наш народ. Никогда!

ПЕСНЯ

Из-за высоких с красными стволами сосен выкатилось огромное солнце. Над Волгой стоял туман. Песок, прибрежный тальник, лодка - всё было осыпано росой.

Я только что проснулся и кутался от холода в пальто. В этот год весна была не тёплая, утренники держались долго, пока солнце как следует не пригреет землю.

Пока я одевался, готовил завтрак и ел, стало немного теплее. Лодка обсохла, от песка шёл пар, плотная, белая завеса над рекой приподнялась, и вдали смутно вырисовывался противоположный берег.

Сборы были недолги. Лодку я вытащил на берег, а вёсла, пальто и рюкзак с посудой спрятал в обмытом росой тальнике, засыпал сверху песком.