Замок - Фрэнсис Вилсон

Очень плохо.

Он увидел клинок, направленный ему в грудь, и мгновенно перехватил его левой рукой. Правой он блокировал другую руку Карлоса.

— Почему, Карлос?

— Отдай золото! — Слова прозвучали как удар бича.

— Я мог бы дать тебе больше, если бы ты попросил. Зачем же убивать меня?

Карлос, оценив силу державших его рук, решил изменить тактику.

— Я только хотел срезать пояс. Я не собирался убивать тебя.

— Пояс у меня на талии, а нож нацелен в грудь.

— Здесь темно.

— Не так уж и темно. Впрочем, ладно… — Он ослабил хватку. — Сколько ты хочешь?

Почувствовав, что рука свободна, Карлос мгновенно нанес удар, прорычав:

— Все!

Но рыжий снова легко перехватил его руку.

— Мне очень жаль, что ты это сделал, Карлос.

Спокойно, с невероятной легкостью рыжий согнул руку Карлоса так, что острие уперлось тому в грудь. Рука с хрустом сломалась, сухожилия разорвались. Карлос вскрикнул от боли и страха. Теперь острие ножа было нацелено прямо ему в сердце.

— Не надо! Пожалуйста… Не-ет!

— Я дал тебе шанс, Карлос. — Низкий голос прозвучал совершенно бесстрастно. — Но ты его упустил.

Голос Карлоса сорвался на крик, мгновенно смолкший, когда лезвие вошло в сердце. Тело напряглось и тут же обмякло, рухнув на пол.

Некоторое время рыжий прислушивался к голосу совести. Ведь он давно никого не убивал — но совесть молчала. И вообще никаких чувств он не испытывал. Карлос, этот хладнокровный убийца, получил по заслугам. В рыжем жило единственное желание — поскорей попасть в Румынию.

Он встал и, прихватив футляр, поднялся на палубу. Сел за руль и запустил двигатели на полную мощность. Дарданеллы. Он уже проходил их прежде, но ни разу во время войны и никогда на полной скорости в темноте. Сейчас лодка была как раз в самом узком месте пролива, где ширина едва достигала мили. Впрочем, даже в самом широком месте этот пролив имел не более четырех миль. Рыжеволосый продвигался вперед в полной темноте, без бортовых огней, полагаясь лишь на интуицию и сверяясь с компасом.

Неизвестно, на что он может напороться в этих водах. По радио сообщили, что Греция сдалась на милость победителя. Может, правда, а может, нет. Сейчас в Дарданеллах он может встретить немцев, англичан, русских, а ему сталкиваться с ними никак нельзя. Поскольку выехал он неожиданно и никаких документов, дающих право на пребывание здесь, у него нет. К тому же время работает против него и приходится выжимать из двигателей все, на что они способны.

Только бы добраться до Мраморного моря, а там уж на морском просторе он помчится со всей возможной скоростью, пока хватит горючего. Когда же горючее иссякнет, пойдет к Черному морю по суше. Это займет много времени, которого и так в обрез, но выбора нет… Даже будь у него в достатке горючего, он не рискнул бы идти через Босфор — там сейчас русских как тараканов.

Он попытался выжать из двигателей еще пару узлов. Бесполезно.

И тут он пожалел, что не умеет летать.

Глава 8

Бухарест, Румыния

Понедельник, 28 апреля

09 ч 50 мин

Магда привычно держала мандолину, которая вибрировала в руках, пальцы девушки быстро и легко бегали по струнам. Глаза были устремлены на листок бумаги с написанными от руки нотами — одна из красивейших цыганских мелодий из когда-либо записанных ею.

Девушка сидела внутри расписной цыганской кибитки, очень тесной и к тому же забитой развешанными по стенам полочками с экзотическими растениями и специями, цветастыми подушками, разбросанными по углам, лампами и гирляндами чеснока, свисавшими с низкого потолка. Она сидела нога на ногу, чтобы было удобней держать инструмент, но серая шерстяная юбка была такой длинной, что едва виднелись лодыжки. Мешковатая серая кофта с застежками спереди полностью скрывала простую белую блузку, роскошные каштановые волосы были убраны под старую косынку. Но даже блеклость наряда не могла скрыть яркий блеск ее глаз и нежный цвет лица.

Магда полностью погрузилась в мир музыки, уносивший ее прочь из реальности, которая с каждым днем становилась все более враждебной. В мире музыки не было места тем, кто ненавидел евреев. Они отняли у отца работу в университете, вынудили уехать из родного дома, где они с отцом прожили много лет, лишили престола ее короля — не то чтобы она очень уж любила короля Кароля, однако он был законным монархом — и посадили вместо него генерала Антонеску с Железной гвардией. Но они не могли отнять у нее ее музыки.

— Правильно? — спросила она, когда замер последний аккорд и в кибитке воцарилась тишина.

Старая женщина, сидевшая в углу возле крошечного круглого дубового столика, улыбнулась, отчего вокруг ее черных цыганских глаз собрались морщинки.

— Почти. Только в середине должно звучать так.

Старуха положила на стол тщательно перетасованную колоду потрепанных карт и взяла инструмент, напоминавший волынку. Она поднесла трубки к губам и принялась дуть, став при этом похожей на сморщенного Пана. Магда стала подыгрывать и вскоре поняла, что действительно ее запись не совсем верна, и тут же внесла исправления.

— Теперь, пожалуй, все. — Девушка не без удовольствия собрала листки в аккуратную стопку. — Большое тебе спасибо, Йозефа.

Женщина протянула руку:

— Дай-ка взглянуть.

Магда передала ей листок и с любопытством наблюдала, как глаза цыганки перебегают со строчки на строчку. Йозефа считалась пхури дай — мудрой женщиной своего табора. Папа часто рассказывал, какой сногсшибательной красавицей была она в юности. Теперь ее обветренная кожа высохла и сморщилась, волосы, некогда черные как вороново крыло, стали серебряными, тело оплыло. Однако голова по-прежнему оставалась ясной.

— Значит, это и есть моя песня? — Йозефа не знала нот.

— Да. Теперь она навсегда сохранится.

Старая цыганка вернула записи.

— Но я-то не буду играть ее так всегда. Сейчас мне нравится, а через месяц надоест, и я что-нибудь изменю. За многие годы я уже не раз ее меняла.

Убирая ноты в папку, Магда согласно кивнула. Еще до того, как начать собирать цыганские мелодии, она прекрасно понимала, что в основном — это сплошная импровизация. Да и как могло быть иначе, если сама цыганская жизнь — сплошная импровизация, когда единственный дом — кибитка, постоянные переезды, и ничто не держит на месте. К тому же нет письменности. Может быть, именно поэтому ей хотелось поймать клочок их жизни и заключить в клетку музыкальных символов, чтобы сохранить для потомков самобытность их культуры.