Судья - Игорь Денисов

Точилин и Быстров стояли у небольшого стола в лаборатории. На столе лежал конверт, который некто передал через сержанта лично в руки Точилину.

Присутствовал эксперт. Происходящее снимали на камеру.

— Все готово? — спросил Точилин.

— Да, — пробормотал Быстров. Остальные закивали.

Точилин натянул резиновые перчатки, взял конверт, вскрыл тонкой пилочкой. Заглянул внутрь. Лицо медленно вытянулось.

— Что там, Саша? — спросил Быстров.

Точилин достал из конверта что-то. Сжал в кулаке. Повернувшись к остальным, со странным выражением лица вытянул руку. Разжал кулак.

Быстров охнул. К горлу подкатила тошнота.

— Твою дивизию, — сказал он.

Но, подойдя ближе и сощурившись, понял, что глаза на ладони у следователя — не настоящие. Пластмассовые.

Но очень похожи на настоящие глаза Вадима Нестерова — большие, круглые, с синей радужной оболочкой.

Капитан смотрел на глаза. Глаза с немного удивленным выражением смотрели на капитана.

Рядом встал эксперт Толя. Сложил на груди руки.

— Точила, — сказал он, брюзгливо морщась. — Ты меня ради этого позвал?

Точилин не ответил, хмуро разглядывая два выпуклых шарика.

— У меня и так работы выше крыши, — продолжал Толя. — Кроме твоего Нестерова, на мне еще десять трупов висит. Начальство душит. Телефон обрывают. Со всех отделений звонят. Всем нужны результаты, все, как дети малые, требуют: «Давай, давай, давай…» Дай-подай! Хоть бы одна сволочь бутылку поставила.

— Извини, Толя, — рассеянно ответил Точилин, оглядываясь в поисках сосуда, в который можно положить глаза. — Дело важное, сам понимаешь.

— … А Толя на части разрывайся. Вы думаете, я резиновый? Да мне, может…

— Ну хватит! — неожиданно услышал Быстров свой раздраженный голос. — Не ной. Можно подумать, мы ерундой занимаемся. Нам тоже нет никакой радости все время зависеть от вас. Лебезить перед тобой и твоими дружками. Хватит, попили нашей кровушки!

Он шагнул к Точилину, не замечая обиженного взгляда Толи.

— Ну что, Саша? Какие соображения? Что это может значить?

Точилин наконец нашел взглядом стеклянный сосуд на столике в углу, возле умывальника. Сосуд предназначался для мочи, слюны, крови и спермы, но еще ни разу не использовался.

— Послание, — сказал он, хватая сосуд (игнорируя при этом возмущенные возгласы эксперта). Наклонил над сосудом ладонь. Пластмассовые шарики с забавным стуком упали на дно. — «Вы слепы», что-то в этом роде.

Следователь поставил сосуд на середину стола.

Сложив на груди руки, смотрел на него. На лбу Точилина пролегла складка. Продолжающего возмущаться Толю он не слушал.

Быстров почувствовал восхищенную зависть к Точилину, который мог назначать экспертизу. И назначал ее всегда, плюя на загруженность криминалистов работой, имея полное право не лебезить перед ними. Тогда как Быстров и другие опера были в полной их власти. И эксперты этой властью пользовались, заставляя платить дань в виде шоколадок, конфет, спиртного, позволяли себе орать на сотрудников. Особенно бабы этим отличались.

Толя, наконец, замолк, осознав, что Точилин его уже давно не слушает.

Следователь поднял глаза.

— Что с тем пареньком?

— С каким?

— С дежурным. Которому убийца конверт передал.

— В больнице. Ничего не помнит.

Точилин нахмурился. Лицо и вся его поза выражали напряженную работу мысли.

— Ну что, господа? — кашлянул Толя. — Я надеюсь, все? Можно заняться настоящими делами?

Точилин подошел к нему, на ходу стягивая перчатки. Положил ладонь эксперту на плечо.

— Толя, — веселым тоном сказал он. — Звони в морг.

— Чего? Точила, ты совсем охренел?

— Звони, — с улыбкой сказал Точилин. Глаза его жестко блестели.

— Не буду я звонить! Надоело ради тебя людей беспокоить. Ты один в целом свете, что ли?

— Толя, — Точилин похлопал эксперта по плечу. — Не забуду.

— Знаю я, как ты «не забудешь»! — сказал Толя, тем не менее, поднимая трубку телефона. — Умотаешь в свой Новгород, и поминай, как звали!

Его помощник, отключив камеру, спросил:

— Я свободен? Можно сворачиваться?

Точилин повернулся к нему.

— Нет. Поедешь с нами. И фотоаппарат захвати.

В морге сонный, раздраженный паталогоанатом откинул простыню.

Быстров выругался.

Мертвый, уже начавший разлагаться Нестеров смотрел в потолок черными ямами глазниц, в которых застыло выражение ужаса.

— Где глаза?! — заорал Точилин.

— Где-где, — сказал паталогоанатом. — В Караганде. Ну че, закрывать?

Точилин подскочил к Быстрову.

— Вова, ты снимки с места преступления видел?

— Копии, — ответил Быстров. — Они же у тебя должны быть. Тебе не передавали?

— Нет. Они остались у Стеклова.

— Ты ему не звонил?

— Я не могу до него дозвониться. Он в отпуске. Материалы вовремя не подготовил. Ты скажи, на фотографии глаза у Нестерова были на месте?

— Да я не помню… Да, были. Точно, были.

— Э, — подал голос помощник эксперта. — Мне-то че делать?

— Снимай его, — Точилин указал на труп. — Со всех ракурсов.

Пожав плечами, молодой человек снял с шеи фотоаппарат. Начал настраивать объектив.

Точилин позвонил Инне. Через час она приехала — всклокоченная, ошеломленная.

— Что такое, господа? — спросила она, входя в мертвецкую. Поморщилась. — О, как мило!

Точилин взял ее за руку, отвел к стальной постели, на которой лежало, накрытое простыней, тело дяди.

Снова отогнули простыню. Инна побледнела, отпрянула.

— Видите? — сказал Точилин.

Инна потрясенно кивнула.

— Что вы можете сказать по этому поводу? — спросил Быстров. — Как вы это объясните?

Инна, переводя взгляд с одного на другого, покачала головой.

— Я не знаю, — сказала она.

Глава 11. Разлученные смертью

Артем поднимался по лестнице на четвертый этаж, наслаждаясь ощущением легкости в каждом члене своего сильного, крупного тела.

Восемь часов он с напарником развешивал на крючьях свиные туши, а потом заворачивал их в целлофановые мантии, но чувствовал себя бодрым и свежим. Наверное, все дело в обволакивающим утробу цеха запахе сырого мяса. Да и тяжелый дух крови пьянит.

К тому же мысли об Оле снимали всякую усталость.

Они поженились четыре месяца назад, и до сих пор Артем не имел повода жаловаться. Стерва она, конечно, порядочная. Работает воспитательницей в детском саду, и каждый вечер выливает на голову любимого мужа свою злобу. Все дети у нее тормоза, а родители — «самые настоящие уроды». Но тело у нее отличное.