Журнал «Вокруг Света» №04 за 1979 год - Вокруг Света

— Ох, лао Чжан, каким же ты стал недобрым и изворотливым!

— Ха, недобрым! Говори прямо, я не обижусь: подлым, жестоким, доносчиком, да? Но ведь иначе здесь не проживешь и уж подавно отсюда не выберешься. Оставаться на всю жизнь гнить в этой могиле я не собираюсь.

— Подожди, но ведь по конституции ты же имеешь все права...

— Какие там права! — скривился Чжан. — Они красиво только на бумаге написаны, а она хоть и рисовая, но сыт ею не будешь. Да и статьи конституции у нас как паруса джонок: куда подует ветер, туда они и потянут. Сколько здесь людей и вешалось и травилось, даже сказать трудно. А порядки в нашей «образцовой» коммуне все равно прежние. Впрочем, что коммуна, во всем Китае так. Чтобы ты понял, послушай одну шанхайскую считалочку времен «культурной революции»:

Один цзинь (1 Цзинь — 500 граммов.) всего весят наручники, но, как сомкнутся на кистях, тебя охватит ужас.

Два раза в день нас кормят, и оба впроголодь.

Три ступеньки — один часовой.

Четыре стены в камере, но ни одну не освещает солнечный луч.

Пять бараков — одна вышка с пулеметом.

Шесть чи (1 Чи — 30 сантиметров.) — длина камеры, мерь ее шагами.

Семь часов — пора на допрос.

Восемь стальных прутьев — решетка на окне. Попробуй сломать ее!

Девять раз спрашиваю себя: За что я здесь?

Десять раз отвечаю: не знаю!

Сколько раз я вспоминал, — с горечью продолжал Чжан, — как нам, хунвэйбинам, твердили, что мы будущее Китая, что нам всё дозволено. А мы, дураки, верили: ведь не где-нибудь, а на площади Тяньаньмэнь это говорили! А когда надобность миновала, нас, словно драную тапочку, выбросили в эту грязь. Первое время я просто задыхался от злости, о побеге думал, о мести кому-то. Еле-еле себя в руки взял. Если раскиснешь, никто и фэня (1 Фэнь — сотая часть юаня.) за твою судьбу не даст. Должен все вытерпеть, закалиться, чтобы жить как ганьбу. Тем все дозволено.

— Как это «все дозволено»? Гонконгские газеты, например, наоборот, пишут, что у вас в Китае «строгий режим».

— Так это же про простых людей вроде нас пишут, а не про них. Вот тебе недавний пример. Наше начальство закрытое сообщение получило, ну да я пронюхал. Оказывается, в Тяньцзине, в сельской местности, куда городскую молодежь ссылали, целая шайка подобралась: член уездного ревкома, заместитель председателя ревкома коммуны, начальник охраны производственной бригады, бригадиры — почти три десятка мерзавцев, которых все боялись. Так вот, знаешь, как они прививали «революционное мировоззрение» и «верность идеям Мао»? Всех прибывающих девушек насиловали, а парней в свободное время заставляли бесплатно работать на себя. То же самое было в провинциях Аньхой и Хэйлунцзян, да и у наших ганьбу рыльце в пуху.

Ван Хаою вспомнилось то, что он уже читал в информационном бюллетене для кадровых работников. И все-таки Ван не удержался и задал Чжану вопрос, понимая его никчемность:

— Но неужели отсюда нельзя вырваться, ну без... без этих... — он замялся, подыскивая слово помягче.

— Ты хочешь сказать, не становясь подлецом? Можно, конечно, бежать. Только куда потом? Домой нельзя — сразу схватят. Документов нет, продовольственных карточек нет, работу найти невозможно. Остается стать бандитом или вором. Да только долго скрываться не удастся. Все время проверки, облавы. Я слышал, у нас в Шанхае однажды в течение месяца сорок тысяч парней и девушек арестовали. Сорок тысяч воров, проституток, бродяг. Нет, это не по мне.

— И как ты так можешь, лао Чжан? — печально произнес Ван. Он с трудом сдерживался, чтобы не показать, как противна ему эта исповедь бывшего друга, ставшего хунвэйбином.

— Э, брат сяо Ван, если хочешь знать, мы, наше поколение в Поднебесной, сейчас почти все такие. Кто в этом виноват, решай сам. Только помни нашу старинную пословицу: «Когда корень не прям, и всходы будут кривыми». Да, кстати, сколько времени?

— Пол-одиннадцатого.

— Ой-ой! Я и не заметил, как нам начали подмигивать звезды. Тебе что, а мне завтра с утра опять в поле. Прощай, сяо Ван, больше, наверное, уже никогда не увидимся. — Чжан резко повернулся и, не дожидаясь ответа, растворился в темноте.

...Наутро американского гостя провожали с большой — по местным меркам — помпой. Руководство коммуны изливало свою радость по поводу его приезда в витиеватых выражениях, в которые, хотя и с едва скрытой скукой, вслушивались лишь сопровождающие мистера Лонсбери ганьбу. Ван Хаою почти не переводил эти речи. Он пристально всматривался в толпу людей в конце улицы, где, видимо, проходило какое-то летучее собрание. Ему казалось, что он обязательно увидит там еще раз своего бывшего друга. И Ван не ошибся: в очередном выступавшем, который яростно взмахивал сжатым кулаком, повернувшись лицо к северу, он без труда опознал вчерашнего разочарованного Чжана, так и не ставшего художником. Вслед за ним принялись рубить воздух кулаками и остальные.

«И тут не могли обойтись без спектакля», — подумал Ван.

По возвращении в Сингапур Ван Хаою постарался поскорее забыть о своей поездке на землю родной Поднебесной. Но однажды утром, просматривая свежий номер газеты «Стрейтс таймс», он наткнулся на небольшую заметку, и все увиденное вновь встало перед глазами. В газете сообщалось, что группа молодых людей, прибывших в Пекин из южной провинции Юньнань, прошла по центральной площади Тяньаньмэнь, требуя отмены принудительного труда. В листовках, которые распространяли приехавшие, говорилось, что они представляют 50 тысяч человек, которых насильственно выслали из городов в глухие районы.

Заканчивалась заметка бесстрастным абзацем: «По официальным данным, только за последние несколько лет на принудительную работу отправлено в общей сложности около 17 миллионов подростков и молодых людей. Всех их лишили возможности продолжать образование и насильно оторвали от родных семей».

В этот вечер Ван Хаою долго не мог заснуть, пытаясь отогнать навязчивое видение — гримасничающую, подмигивающую физиономию Чекана.

Илья Симанчук

Марди гра — веселый вторник

В дословном переводе с французского это звучное словосочетание означает «жирный вторник», или даже «скоромный вторник». Словарь дает такое толкование: «Последний день карнавала». О каком карнавале идет речь? Француз сразу скажет: о народном карнавальном гулянье — аналоге нашей масленицы, — которое бывает в первый вторник первого месяца весны — марта. Но карнавал карнавалу рознь. В самой Франции одни правила и традиции (и то каждый город, каждый департамент вносит свои модификации), а, скажем, в восточной Канаде или кое-где в США — в тех местах, куда столетия назад нога французского поселенца ступила первой, — иные. Например, в Новом Орлеане это праздник с парадами и веселыми розыгрышами, в Квебеке главный тон задают карнавальное шествие и спортивные состязания. На Марди гра накладывают свой отпечаток и обычаи старины, и нынешний уклад жизни, и особенности местного диалекта французского языка, но повсюду в Новом Свете этот весенний карнавал неразрывно связан с культурой Франции, с богатейшим ее фольклором.

О Марди гра в Квебеке мы и расскажем.

Празднику предшествуют долгие и тщательные приготовления. Хозяйки закупают продукты для вкусных и сытных кушаний — на то и «жирный вторник». В день карнавала из кухонь доносятся аппетитные запахи блинчиков — какая масленица без блинов?! Спортсмены, и не только спортсмены, тренируются, чтобы принять участие в соревнованиях по бегу, прыжкам, перетягиванию каната, борьбе. Танцоры — а в этот день танцуют все! — лихо отплясывают часами, пока ноги способны выделывать коленца. Существует лишь одно но. Марди гра должен завершиться до полуночи, до наступления среды. И вот почему.

...Давным-давно жила в одном селении писаная красавица Роз Латюлип. В день праздника развеселая компания щеголей-ухажеров взяла да и прогнала с танцев Габриеля — возлюбленного Роз. Глубоко оскорбленный Габриель, затаив в сердце гнев и ревность, вынужден был наблюдать за танцами со стороны.

Ровно за час до полуночи на площадке внезапно возник мрачного вида надменный незнакомец и пригласил на танец прекрасную Роз. Круг за кругом пара проносилась в пляске. Все быстрее и быстрее. Габриель бросился в ночную тьму. А там стоял, нетерпеливо переминаясь на месте и высекая копытами искры, черный как смоль провожатый незнакомца. Из ноздрей его вырывалось пламя. Вокруг таял снег и пахло серой. То был черт, а незнакомец оказался самим Сатаной!

Когда стрелки часов приближались к двенадцати, Роз уже не помнила себя, а неистовство танца достигло предела. Глаза Сатаны, полные триумфа, сверкали. Он знал: если удастся удержать девушку в танце до последнего удара часов, возвещающего о приходе нового дня, еще одна душа будет в его власти. Но коварным замыслам не суждено было сбыться. В оставшиеся считанные секунды Габриель прорвался сквозь толпу остолбеневших гуляк и выхватил несчастную Роз из цепких рук Сатаны...