Бой после победы - Александр Тамоников

Горшков удивился:

— Почему?

— Это неприятная история.

— Что-нибудь личное?

— Да.

— Несчастная неразделенная любовь? Суженый в последний момент переметнулся к другой? Так, значит, дурак он, толк в женской красоте не понимает.

Надежда повернулась:

— А вы понимаете?

— Чего тут понимать? Красоту — ее сразу видно. И внешнюю и внутреннюю, что гораздо важней!

Девушка неожиданно спросила:

— Я вам понравилась?

Колян ответил, не задумавшись:

— Да! Сразу! И не собираюсь скрывать этого. Но данное обстоятельство — мое личное дело и никого другого не касается и тем более ни к чему не обязывает. И вообще, Надя, называй меня на «ты», хорошо?

— Не знаю, смогу ли?

— Пробуй! Так что, если, конечно, не секрет, стало причиной твоего переезда в Семениху? Действительно разбитая любовь?

Девушка присела в кресло:

— Нет! Скорей напротив!

Горшков удивленно поднял брови:

— Не понял?

Надежда закусила палец, раздумывая, открыться этому доброму и хорошему человеку или все же не стоит? Решилась открыться:

— Хорошо, я объясню, почему напросилась сюда…

И тут в третьей комнате раздался сильный грохот. Николай резко обернулся, а фельдшер сказала:

— Ну вот, я так и знала!

— Что знала? Что произошло?

— Ой, да в процедурной, как принимала оборудование, шкафчик для всякой мелочи на полу стоял. Решила повесить на стену. Попросить некого, взялась за дело сама, и, как видно, неудачно.

— Ну, это поправимо. У вас инструмент какой есть? Не медицинский, я имею в виду.

— Есть, штука такая, отверстия сверлить, но не электрическая дрель, молоток, гвозди, топор.

— Достаточно! Веди, показывай, где надо шкаф твой повесить.

— Да как-то неудобно нагружать вас работой.

— Опять на «вы»? Перестань, пошли!

Девушка проводила лейтенанта в третью комнату дома, на двери которой висела табличка «Процедурная». Николай оценил «работу» фельдшера сразу и с трудом скрыл улыбку, чтобы не обидеть ее. Кто ж вбивает гвозди прямо в стену? Понятно, что на них не только достаточно крупный шкаф, но и пустая книжная полка долго не продержится. Инструмент, которым пользовалась фельдшер, аккуратно разложенный, лежал на столе. Девочка аккуратная. Привыкла к порядку. Это хорошо.

Николай повернулся к Надежде:

— Ты вот что, занимайся своими медицинскими делами, а я тут поработаю.

— Хорошо. Но если нужно помочь, обращайся.

Горшков улыбнулся:

— Ладно! Обязательно обращусь.

Фельдшер вышла из процедурной, Николай осмотрелся. В углу увидел кусок рейки. Толстовата, но после обработки вполне пойдет на пробки. Лейтенант взялся за топор. Поточив рейку, сделал пробки. Примерил, где просверлить отверстия. Но ему пришлось прервать работу. В прихожей, или приемном покое, как называлась комната на входе, раздался пьяный, грубый мужской голос. Голос парня лет тридцати. Николай, естественно, сразу узнал обладателя голоса — скотника Анатолия Сычева, ровесника Горшкова, личность хулиганскую, скандальную, задиристую и неравнодушную к женскому полу. Причем без разницы, к какому, холостому или замужнему. Бабы и девки деревни кто привечал местного донжуана, кто шарахался от него, как от прокаженного. Не раз мужики подлавливали вечерком Сыча, и тогда он неделями отлеживался дома после щедро полученных тумаков. Чтобы потом вновь взяться за старое, обильно подогревая себя самогоном. Появился Сычев и здесь. Ну, как же? Разве мог он пропустить такой лакомый кусочек, как новая фельдшерица?

Николай почувствовал непонятную ревность. Да, именно ревность, ибо особой злости к балбесу Сычу никогда не испытывал. Может, оттого, что Толик боялся участкового? Возможно, единственного человека в деревне. Или уважал.

Между тем из прихожей донеслось:

— Сестричка! Ты где есть-то, родная? Встречай больного! Помощь оказывай!

Надежда ответила встречным вопросом:

— Что у вас случилось?

— Заболел, кисонька!

Фельдшер попыталась одернуть Сыча:

— Вы не больны, вы пьяны! Идите проспитесь и никогда больше не называйте меня кисонькой!

Сычев расхохотался:

— Кто пьян? Я? Ты еще меня пьяным не видела! Я стакан принял чисто потому, что извела меня болезнь. Сил никаких нет!

— Что ж это за болезнь такая?

— Душевная, сестричка! От любви сгораю!

Надежда потребовала:

— Немедленно покиньте медицинский пункт.

— Да что ты? Недотрога, да? Ты, дура, Толика Сычева не знаешь. Будь поласковей, и я покажу тебе, что такое настоящий мужик. Потом сама бегать за мной будешь!

Николай почувствовал запах дыма, и тут же Надя возмущенно воскликнула:

— Кто позволил вам курить здесь?

Пьяный Сычев вновь рассмеялся:

— А я, кисонька, ни в чьем дозволении не нуждаюсь! Пойдем-ка лучше в кабинетик твой, на кушеточку, побалуемся!

Послышался скрежет засова. Сычев, видимо, закрыл дверь.

Надежда воскликнула:

— Что вы делаете?

— Трахнуть тебя хочу, дура! Или ты думала целкой в деревне остаться?

— Я буду кричать!

— Ха! Кричи сколько влезет. А ну-ка, что у нас за сиськи?

— Оставь, придурок!

— Не дождешься! Ты кричи, кричи, скоро стонать от удовольствия будешь!

Послышался шум борьбы. Николай отбросил топор, вышел из процедурной. В прихожей никого не было. Рванулся в кабинет. Сычев опрокинул Надежду на кушетку, срывая с нее халат.

Перехватив руку насильника, Горшков рванул ее вверх, заламывая кисть. Прием больной. Тем более проведенный неожиданно, со спины. А Сычев не ожидал нападения. Ему в пьяную башку и мысли не приходило, что в медпункте может оказаться кто-то третий. И не просто посторонний, а сам участковый. Сычев взвыл от боли, отпустив фельдшера. Надя вскочила с кушетки, поправила халатик, хорошо, бугай не сорвал пуговицы. Горшков же, развернув согнутую пополам руку Сычева, влепил того в стену. От удара лоб неудавшегося насильника покраснел. Стало ясно, вскоре на месте покраснения вздуется приличная шишка. Перестав выть, Сычев только сейчас сообразил, кто так легко справился с ним. Проговорил ставшим неожиданно трезвым голосом:

— Колян, ты?..

— Я, Сыч, я! Ну что, Толик, доигрался? До попытки изнасилования? Давно ты напрашивался на неприятность! Давно! Вот и получил ее!

— Да ты че, Коль? Я… это… я ж… просто так… хотел слегка шугануть девку… нравится она мне, вот, чтобы не выпендривалась, и… решил… шуткануть. Но, матерью клянусь, ничего такого и в мыслях не держал! Насильно не стал бы. Клянусь… Коля!

— Ну и как, шуганул? Да ты окурок подбери, тебе ж сказали, здесь курить запрещено.

Во время борьбы с девушкой Сычев не выпускал изо рта папиросы, и выпала она тогда, когда его руку заломил участковый. Сыч качнулся, поднял потухший окурок, засунул его в карман брюк.

Николай повернулся к фельдшеру, спросил:

— Как ты, Надя?

— Ничего! Не ожидала, что случится вот так!

— Напрасно. У нас народ хоть и хороший, но не без дебилов типа Сыча. Надо быть внимательной, осторожной. А лезет в открытую, не отмахиваться бесполезно, а скальпель схватить да по роже полоснуть. Чтобы в себя пришел! — Участковый повернулся к Сычеву: — Я правильно говорю, Толик?

— Ну зачем же скальпелем да по роже? Так изувечить можно.

— А изнасиловать беззащитную девушку — не изуродовать ее? От скальпеля шрам на физиономии останется, а от насилия — на сердце, на душе, или, придурок, не понимаешь этого? Но все, больше ты концом своим в деревне махать не будешь! И на зоне тоже. Там скорее тебя самого в позу поставят и место у параши определят!

Сыч, заикаясь, проговорил:

— К-какой зоне, Коля? Ты чего?

— Уж не знаю, в какой! В той, в которую тебя суд определит!

— Да ты что, Коль? Мы ж… это…

Николай перебил Сычева:

— Впрочем, Сыч, твою судьбу решать Надежде. Простит она тебя, что ж, ограничимся протоколом с признанием твоим о том, что вытворял здесь, который сейчас в ход пускать не буду, но который усугубит твое положение в случае, если еще раз решишься на подобное. Не простит — в КПЗ, а к вечеру в РОВД. Под следствие! Попробуй договориться с «кисонькой»! Может, простит, хотя я бы не простил.

Лейтенант отпустил Сычева.

Тот подошел к Надежде, залепетал что-то нечленораздельное. Фельдшер не стала его слушать, обращаясь к Горшкову:

— Николай, убери, пожалуйста, от меня этого слизняка, смотреть на него противно!

— Так ты не прощаешь его?

— Да пусть идет на все четыре стороны!

Сыч потянулся к руке Надежды:

— Вот спасибочки, сестричка, век не забуду и больше к тебе ни-ни! Даже не волнуйся! Клянусь!

Фельдшер убрала руку:

— Уйди!

Николай приказал:

— Сыч! Иди сюда!

Сычев подошел к Николаю, тот проговорил:

— А теперь слушай меня! То, что ты Надежду с этого дня за десять метров обходить будешь, это ясно! Предупреждаю тебя о другом. Услышу слухи какие, касающиеся Нади, отделаю так, мать родная не узнает! Еще где-нибудь засветишься… ну об этом мы уже говорили, но напомню, чтобы в кочане засело прочно, — посажу к чертовой бабушке. И еще, дружкам своим передай, вечерами из дома не высовываться, людей не пугать. Поймаю кого, приму меры. И с завтрашнего дня всем в кооператив. Работать, пока есть она, эта работа! Ты меня хорошо понял?