Визитная карточка флота - Александр Плотников

— Не смейте так говорить о ней! — вскочил со стула лейтенант. Щеки его пылали, алые пятна выступили даже на шее.

— Словом, так, товарищ лейтенант, приказываю вам завтра же переселиться в казарму, будете жить вместе со всеми командирами групп.

— Вы не имеете права!

— Имею. Не нравится — можете жаловаться по инстанции, как положено по уставу. Вам ясно мое приказание? Свободны, товарищ лейтенант.

После ухода Игоря Урманов долго еще не мог успокоиться. Чувствовал, что неубедительно говорил с парнем. Наорал как на мальчишку, а тот уже сам людьми командует, сложнейшая техника ему доверена… Ехидный червячок точил совесть Сергея: «Вспомни, сколько было тебе, когда ты собирался делать предложение его тетке Татьяне? Двадцать шесть? Велика ли разница?» И тут же самолюбиво оправдывался тем, что был в ту пору уже просоленным морским волком и должность занимал на две категории выше…

Назавтра Павел Русаков встретил его в диспетчерской вопросом:

— Ты чего заставил Игореху чемодан собирать?

— Перевел его на казарменное положение.

— А по какой причине?

— Пусть живет вместе со всеми. Ему полезно побыть в коллективе.

— Понятно. Значит, выразил недоверие его дяде, — многозначительно произнес Павел.

— Отчасти да, — в тон ему ответил Сергей. — Ты, к примеру, знаешь, с кем он время проводит?

— Знаю. С Ириной Снеговой. Красивая деваха, не со всяким пойдет.

— А говорил он тебе, что жениться на ней хочет?

— Нет… — заметно опешил Павел, но тут же приободрился. — Ну что ж, коль решил, пусть женится. Он вполне взрослый человек.

— А тебе известно, какие разговоры ходят о его невесте?

— Завистники болтают, те, которым она от ворот поворот дала. А я не верю сплетням, Ирина себе цену знает.

— Дело твое. Но ему вообще рано семью заводить, еще моряком настоящим не успел стать. Пусть сначала мудрости житейской поднаберется.

— Русаковы все рано женились, — хитро улыбнулся Павел. — Но это не помешало им в приличные люди выбиться, даже в адмиралы…

— Коли так, я в этом деле не участник, — сердито махнул рукой Урманов. — Единственно, о чем тебя прошу, напиши ты сам обо всем Андрею Ивановичу.

— Разве Игореха сам не напишет?

— Я в этом не уверен, Павел. Он знает, что отец не одобрит его намерения.

— Ну ладно, на днях черкну письмишко.

— Это дело нельзя затягивать, Павел! Может, Андрей Иванович сумеет его переубедить. Отцовское слово весомей.

— А наше с тобой, выходит, ничего не значит? — хмыкнул Павел. Что-то ты слишком мрачно настроен, Серега. Тебе, видно, самому жениться надо, чтобы жена тебя отогрела.

— Спасибо за совет, но я уже один раз обжегся.

— Один раз не в счет! — хохотнул Павел, а Урманов мысленно подивился его беспечности, словно речь шла не о судьбе родного племянника, а о ком-то постороннем. С такими, как эта самая Кармен, шутки плохи. Вцепится — и будет играть как кошка с мышью, пока не надоест…

— Греется подшипник левой линии вала! — прервал его размышления доклад из поста управления машинами.

— Тьфу ты, черт! — ругнулся Павел. — Вот и запоносил наш младенец…

— Будет еще и корь и коклюш, — одобряюще усмехнулся Георг Томп. Пусть в детстве всем переболеет, тогда расти здоровым будет.

Они говорили о корабле, будто о живом существе, и Урманову тоже передалось их благоговейное родительское чувство. И он подумал о том, что не зря на средневековых парусниках форштевень украшали фигурой человека либо животного, а в минуты смертельной опасности марсофлоты молились не только о спасении своих душ, но в первую очередь слезно просили о милости божьей к грешной душе их судна.

— Я в машину, — сказал Павел и загромыхал по трапу.

— Достается ему больше всех, — поглядел вслед главному строителю Томп.

— Ничего, ему полезно похудеть, — усмехнулся Сергей.

— Я помню, как в пятидесятом строили головной сторожевик, — продолжил разговор конструктор. — Все души он из нас вымотал, там хандрит, здесь не ладится… Но все-таки довели проект до ума. До сих пор эти корабли пользуются доброй славой…

Урманов уважительно смотрел на седовласого, костистого эстонца, понимая, что каждый спроектированный, построенный и отправленный в плавание корабль унес в далекий океан частицу его большого и щедрого сердца.

Почему бы не приваривать на кораблях памятную табличку: «Генеральный конструктор проекта имярек, главный строитель такой-то». Ведь делают такие на уникальных зданиях, мостах, даже на вокзальных виадуках. Неужто создатели кораблей не заслужили подобной чести?

— Как ваш сын, Георг Оскарович, вести о себе подает? — осторожно осведомился Урманов.

— Ян очень внимателен ко мне, — дрогнувшим голосом ответил Томп. — Из этого рейса уже две телеграммы прислал. Последнюю с Азорских островов…

Справляясь о Томпе-младшем, совсем о другом человеке думал сейчас Сергей. «Как же принял тебя суровый океан, заблудшая душа? — с грустью мысленно вопрошал он. — Потому, видно, решилась ты пойти нелегкими мужскими дорогами, что не сумела на земле выбрать верного пути…»

Вспомнился Урманову далекий уже майский вечер, самый печальный в его жизни… Весна в том году была ранней и бурной. Еще в конце марта, не страшась ночных заморозков, отчаянно зацвел миндаль, в апреле окутались зелеными облачками листьев платаны и вязы, а в начале мая зажгли свои белые свечи каштаны. На душе Сергея было той весной постоянное щемящее чувство тревоги и радости…

Танюша тогда на два дня приехала домой из Симферополя, схимичила чего-то с лекциями, а эсминец Сергея временно стоял в Севастополе и потому он имел возможность бывать на берегу.

Сергей назначил встречу на Приморском бульваре, возле раскидистой старой ивы над фонтаном и, коротая время, прохаживался неподалеку по отмытым весенними ливнями асфальтовым дорожкам.

Он был в сшитой на персональный заказ у доброго портного тужурке, в белой фуражке с высокой тульей, и ему доставляло удовольствие ловить на себе пристальные взгляды встречных девушек. И вообще дела у него в ту пору шли здорово. Только что он получил звание старшего лейтенанта и назначение командиром штурманской боевой части.

Кажется, это была единственная пора в его жизни, когда он пытался даже писать стихи. Несколько строчек застряли в памяти:

Вновь в Крыму капризный ветер мартаШелестит цветущим миндалем,Тонкой паутинкою на картахОстается путь за кораблем.

А вокруг, за мачты задевая,Бродят тучи в небе штормовом,Клочья пены чайками взлетают,Шапками вскипают под винтом.

Отчего же петь хочу я звонко,Почему я вдруг лишился сна?В сердце синеглазою девчонкойВходит черноморская весна…

— Привет блестящему морскому офицеру! — воскликнула Татьяна, переводя дух. Пышные белокурые волосы ее были перехвачены надо лбом голубой бархатной лентой, цветастое шелковое платье двумя резкими клиньями ломалось на груди, на стройных ногах белые туфельки с модными каблуками-шпильками. Сергей невольно залюбовался ею: она походила на какую-то ослепительно яркую бабочку-махаона.

— Здравствуй, Танюша, — негромко сказал он, нежно прикоснувшись к ее руке. — Ты стала делать маникюр? — обратил он внимание на густо-малиновые ногти.

— А разве это плохо? — кокетливо оттопырила она нижнюю губку.

— Нет, просто непривычно.

Они спустились по широким ступеням на бетонную набережную, которую лизали суетливые волны от снующих туда-сюда катеров, подошли к знаменитому памятнику «Затопленным Кораблям».

Сергей смотрел на иссеченную ветрами мраморную колонну, которую венчал позеленевший бронзовый орел с лавровым венком в клюве, и представлял себе торчавшие здесь более ста лет назад высокие кресты мачт, перекрывшие вход в Севастопольскую бухту. Ничуть не походили они на сиротливые кладбищенские надгробья, это были грозно щетинившиеся реями пики, готовые пропороть днища вражеским фрегатам. По сути дела, они были прообразом будущих боновых заграждений…

— Знаешь, Сережа, мне моя профессия нравится все больше и больше, говорила Татьяна. — Я уже начинаю привыкать даже к анатомичке. Именно там уясняешь себе предостережение древних: помни о смерти! Последний раз экспонатом была молодая женщина, скончавшаяся от родов… Слово-то какое экспонат! Жил человек на свете, радовался и страдал и вдруг стал наглядным пособием для студентов медфака…

— Зачем такие грустные разговоры, Танюша? — ласково прижал к себе ее локоть Сергей. — Ты думай о том, сколько людей будут тебя благодарить за возвращенное здоровье. Лично я готов всю жизнь быть твоим пациентом…