Мёртвые возвращаются - Кристофер Ламой

– На что ты смотришь, Хенрик? – внезапно спрашивает она.

– Так, ни на что.

Она откладывает столовые приборы. Голос её меняется.

– Я серьёзно, – говорит она. – На что ты вызверился?

– На украшение.

– А что с ним? – резко спрашивает она. – Что ты имеешь против моего украшения?

– Твоего? – уточняю я.

Мама смотрит на меня прищурившись, таким взглядом можно убить.

– Да, моего украшения, – повторяет она.

– Расслабься, – говорю я, – я просто посмотрел на него. Это ведь то украшение, которое мы нашли в сундуке?

– И что? Что ты имеешь против того, чтобы я его носила?

– Ничего, – отвечаю я, в горле у меня пересохло, я опускаю глаза в тарелку. – Ничего против этого не имею.

– Я делаю то, что хочу. Это моё дитя, и я принимаю решения.

– Д-д-дитя?! – мой голос дрожит. О чём, чёрт возьми, она говорит?!

В ответ на мою реплику мама фыркает, отодвигает стул и встаёт, оставив на тарелке половину еды. Мама маневрирует между нераспакованными коробками – весь наш багаж так и стоит здесь, в гостиной. Она поднимается по лестнице и хлопает дверью на втором этаже.

Я с удивлением поворачиваюсь к папе:

– Что это с ней?

Он смотрит в окно. Он что, перестал бриться? Волосы растрёпаны, на белой футболке – засохшее пятно от кофе. Это странно: папа всегда следит за такими вещами. И ни один из родителей больше ничего не спросил про царапины у меня на лице. Никто не поинтересовался, почему кошка на меня напала, будто собиралась меня убить.

Я снова смотрю на папу, на его пустой взгляд.

– Папа, – говорю я.

– Ммм?

– Тебе не кажется, что с нами происходит что-то странное? Например, как только что мама себя вела.

Он не отвечает, и я прокашливаюсь, делаю глоток воды и обдумываю свои следующие слова.

– Ида мне кое-что рассказала, – говорю я.

– Вот как?

– Об этом доме.

Только теперь он поворачивается ко мне и полностью просыпается.

– Хенрик, – говорит он, – что бы ты ни слышал, это не имеет к нам никакого отношения. Ты понимаешь?

Глава 18

Я лежу в постели с открытыми глазами и слушаю папин храп, как вдруг раздаётся писк мобильного. В этом старом доме все звуки слышны очень хорошо. Храп такой громкий, как если бы я лежал в кровати между папой и мамой. Он сотрясает стены. Иногда папа перестаёт храпеть и начинает причмокивать. Меня и не такое может свести с ума.

Я закрываю глаза, но никак не могу избавиться от мыслей о случившемся в этом доме. Герхард убивает свою семью. Мне кажется, я слышу выстрелы и крики маленьких девочек. Он ещё жив. Убийца ещё жив.

Это не имеет к нам никакого отношения.

Я достаю мобильник. Ида Рёст хочет подписаться на меня в Инстаграме. Она что, тоже не спит? Посреди ночи? Я принимаю её запрос и разглядываю фотографии, которые она опубликовала. Их всего две. На одной изображены четверо парней и девушка с рыжими волосами. Двое парней держат гитары. Похоже на снимок музыкальной группы. На второй – горы по другую сторону фьорда. Их верхушки покрыты снегом, они напоминают грязные зубы во рту. Каждая фотка собрала по четыре лайка.

Мой телефон начинает вибрировать, и я вздрагиваю. На экране написано, что звонит Ида. Я заставляю её подождать несколько секунд, щёки у меня пылают. Ответь, думаю я. Ответь, невидимка Хенрик.

– Аллё? – я пытаюсь говорить усталым и одновременно крутым голосом.

– Не спишь?

– Как бы я ответил, если бы спал? – у меня вырываются эти слова, и я моментально жалею, что произнёс их с сарказмом.

– Что это за звук?

Я ложусь на спину:

– Это папа храпит.

Ида смеётся своим прекрасным смехом.

– Как дела? – спрашивает она. – Как царапины на лице?

Я улыбаюсь. Она беспокоится обо мне, думаю я.

– Ты знаешь, что сейчас три часа ночи?

– Да-да, просто я… – она медлит.

– Просто что?

– …не могла заснуть, – договаривает она, – а потом заметила, что ты принял мой запрос в Инсте.

– А почему не засыпаешь?

– Я много думала о том, что ты рассказывал о доме.

Я перекладываю телефон к другому уху и переворачиваюсь на бок:

– И что ты думала?

– Ну, ты только не злись, но всегда ходили разговоры, что в этот дом наведываются призраки и всё такое. Мы в детстве страшно его боялись. Ты знаешь, очень любопытно, что ты сказал именно то, что сказал, – ведь ты ничего не знал о тех давних событиях. И в школе все его ужасно боялись.

– Кого?

– Герхарда, – шепчет она. – Я много думала об этом после того, как побывала у тебя. А потом пришла домой и погуглила. Но я ничего не нашла. Я даже прочитала историю города, на которую наткнулась в Сети. Но в ней ни слова нет о доме тридцать семь по Лодочной улице.

– Ида, т-ты ведёшь расследование?

Она молчит.

– Я что-то не т-то спросил?

– Нет, – быстро отвечает она. – Странно слышать, как ты произносишь моё имя. Только и всего.

– Могу больше не произносить, – отвечаю я, боясь сделать что-нибудь не так.

– Нет, мне нравится. В общем, я просто пытаюсь понять, что происходит в этом доме.

– А что вы тогда говорили? – спрашиваю я. – В школе? Об этом доме?

– Люди болтали… – Она снова замолкает.

– Болтали о чём?

– Что по коридору второго этажа ходит зло.

– Чёрт! – не сдерживаюсь я и думаю о Гарде. Я думаю о родителях, и у меня появляется ощущение, что с нами должно что-то произойти. Я трясу головой: – Ида, т-такое могут придумать только дети. Дети в-всегда шепчутся о домах с привидениями. В действительности такого не бывает, правда же?

– Да, наверное, не бывает, – говорит она и прокашливается. Когда я думаю, что хуже уже быть не может, её голос меняется. Она вдруг становится совершенно серьёзной – может, Ида не уверена в том, что говорит? – Хенрик, ещё я думала совершенно о другом.

– О ч-чём? – спрашиваю я, затаив дыхание.

– О летнем фестивале.

– Чего?! – вырывается у меня. – Что это такое? И какое отношение это имеет к дому?

– Нет-нет, к дому это не имеет никакого отношения. Как я и говорила, это совершенно другое, – её голос снова становится каким-то задумчивым, и он ей не идёт. – Летний фестиваль – это самое большое событие в Ботсвике, он проводится раз в два года и пройдёт в ближайшие выходные. В городе строят сцену, на ней идут концерты, потом все зажигают огромный костёр, и всё такое. Ты… – Она замолкает и сглатывает