Юрод - Борис Евсеев

- Ну, Ной Янович! Не надо, успокойтесь! Афанасий Нилыч пошутил.

- Нет-нет-нет-нет!

- Тогда снова вопрос. - Хосяк взъерошил пальцами непослушную свою шевелюру. - Черт с ним, со всем тем хламом, что у вас в карманах болтается. И с тем, что вы в трусы зашили. Оставьте себе на память. Воротынцеву никакие листы больше не нужны. А нам не в историю же болезни бумажки эти подшивать! Вас мы сейчас отпустим. Да и я хотел всего только по попке вас за одно дельце отшлепать.

- По поп... По поп...

- Да, да, по попке! Подглядывать нехорошо, Ной Янович!

Ной Янович, который действительно не далее как вчера вечером подглядывал за Калерией и Хосяком, устроившимися в кабинете последнего, заполыхал густым коричневым румянцем.

- Очень, очень нехорошо.

- Я не бу... не бу... боль... - Ной Янович потупился.

- Ну, прощаю вам. Я ведь добрый. Всех прощаю, потому как что с вас возьмешь? Да вот и Серов этот, тоже хорош гусь! Убежал и пакет наш увез. Он-то, может, случайно увез, а мы теперь мучайся! А вы ведь в палату к нему заходили. Сидели даже у него на кровати не раз. Знаем, знаем. Мы, конечно, не думаем, что это вы ему пакетик взять подсказали, да заодно и бежать помогли...

- Ни-ни-ни...

- Но ведь когда он, симулянт, лежал с закрытыми глазами, делая вид, что от шока отходит, вы-то, конечно, его вещички слегка перерыли? Да и под матрац наверняка слазили. Так ведь?

- Под матрац - ни-ни! Я только подушечку! Подушечку шевельнул! Простынку приподнял только...

- Ну, а там конвертик лежал или пакетик. Так? А на нем значилось: в Прокуратуру Российской Федерации...

- Ни-ни-ни! Какая прокуратура! Какая! Я прокуратуру в руки бы не взял!

- Ну так, значит, частному лицу...

- Цастному, цастному!

- Ну, а раз частному, - стало быть, вам и бояться нечего. Стало быть, и сдавать вас в прокуратуру никто не станет.

- Не ста... не ста... не ста...

- Ну, а адресок-то у этого частного лица в Новороссийске или в Харькове?

- Какой Хайков? Москва! Москва!

- Ну, так вы мне на бумажке его и нарисуйте. Память-то у вас ого-го! Марра помните? То-то. Я вас с Калерией Львовной оставлю, вы ей и нарисуете. И никакой серы! Да, кстати. Серов этот к вам неплохо относился, вы с ним вроде как друзья были. А?

- Друззя-друззя-друззя...

- Ага. Ну и сказал он, наверное, где в Москве живет, да где дачка у него?

- Сказай, сказай! Не мне, Воротынцеву сказай... А я подслушал. Нехорошо, нехо...

- Ну, один раз, может, оно и ничего, подслушать. Да и подсмотреть тоже. А?

Только вот чего я не пойму. Вы ведь уже старик дряхлый. Зачем вы за мной и Калерией Львовной подсматриваете? Неужели все еще удовольствие получаете?

- Получа... получа...

- Хорошо. Учтем. Доставим вам такое удовольствие еще разок. Завтра в машине с нами проехаться не хотите ли? Мы ведь с вами тоже теперь друзья?

- Хоти-хоти-хоти...

*** Серов сидел на паперти близ Лавры, ждал Колпака. Тот запаздывал. Утро сияло томное, туманное, молочное. Серов после вчерашнего скандала в дискотеке чувствовал себя на удивление собранно и уверенно, манера поведения Колпака ему неожиданно понравилась, и хотя поначалу было тяжко и стыдно смотреть на вывернутое наружу чужое нутро, он решил при случае действовать сходным образом.

"При юродствовании христианская святость прикидывается не только безумной, но даже и безнравственной"... Попирая тщеславие... Да, именно попирая тщеславие действует Колпак. А цель? Цель ближайшая - поношение от людей... Да, поношение... А при поношении что происходит? То и происходит! Выявление противоречия между глубинной православной правдой и гадким, да к тому ж и поверхностным здравым смыслом происходит! Потому-то жизнь юрода и есть непрерывный перескок да качанье: от спасения нравственного к безнравственному глумлению над ним! - размышлял про себя Серов. - Посмеяние миру, посмеяние миру несем! И уж в дальнейшем не мир над нами ругается - мы над ним! Да, так! Ведь вся та неправда, которая царит и в мире, и в России, требует исправления, требует корректировки христианской совестью... Потому-то юродивые так на Руси и ценились. Но то давно было. А теперь... Теперь надо... Надо на дачу... На дачу надо... При чем здесь дача?" - поперхнулся он про себя непонятно откуда просочившимся в мозг словечком...

"На дачу... На дачу... Вернись на дачу... И в Москву не надо ехать! Рядышком ведь... На дачу съезди..." Опять забуйствовали, забурлили, запетушились в голове проломившие внезапно какой-то заслон голоса.

Серову казалось, что теперь он мог бы юродскими мыслями и действиями (пойти, встать, дернуть лоток, опрокинуть шкатулки и брошки, растрощить ногами двух-трех Горбачевых деревянных) голоса пресечь и исторгнуть. Но ничего этого делать он не стал. "Может, и правда съездить? Лену попроведать. Ушел ведь как? Ушел тяжело.

Поговорить, объяснить. Про Колпака рассказать. Жаль, Колпак разорвал брошюрку.

Там интересно было. Но и так Лена поймет, и так..." "Съезди... Съезди на дачу... Съезди..." ***

- ...Часа три назад и уехали. Ну, может, два с половиной.

Серов тяжело переминался с ноги на ногу.

На дачу он примчался все в тех же музейных тапочках, но потом, не найдя жены и выходя с расспросами к соседке, переоделся в легкие летние кроссовки.

- Сначала вошли, поговорили с Леночкой и уехали. А опосля вернулись, да ее с собой и забрали. Она, конечно, не очень хотела. Но уговорили, видно. Потом женщина-врач увидела, что я из окошка выглядываю, подошла, Милая такая, обходительная. Сама из себя стройная, высокая, даже халатик ей коротковат.

"Невроз, говорит, у бедной Елены Игоревны. Оно и понятно: за мужа испереживалась. Да и время такое... неспокойное. Ее друзья нас и вызвали..." Жаль, фельдшер, тоже высокий, но костистый такой, растрепанный, мне он не очень понравился, покрикивает, а сам еле рот разевает, - жаль, фельдшер не дал договорить. Высунулся из "скорой", стал звать докторшу...

- Как он ее называл?

- А никак. Просто крикнул: "Пора, мол, едем!". А она про себя мягко так, интеллигентно, голоском воркующим: "Иду, Афанасий Нилыч, иду!" Хосяк!

Пальцы Серова сжались в кулаки. Чтобы судорожными движениями рук не взвинчивать себя еще больше, он намертво сцепил их перед собой.

- А и нечего вовсе вам беспокоиться. Они сказали: только на две недельки ее положим. Сначала, сказали, в Абрамцево отвезем, а потом, может, через день-другой в Москву на Донскую улицу переправим. Так что там ее и разыщете.

"Хосяк! Сволочь! Лену! Она-то причем!" Серов тут же решил ехать в Абрамцевскую больницу, хотя и чувствовал: напрасно ехать, напрасно в больнице этой искать!

Как он и ожидал, больную Серову никто в Абрамцевской больнице и в глаза не видел.

"Зачем, зачем она им! Им ведь я, я нужен! Куда они ее увезли? Неужели на юг, в 3-е свое поганое отделение? Банда! Банда! Банда!" Пометавшись по пристанционному Абрамцеву, дважды позвонив из здания местной администрации в Москву на Донскую улицу в специализированную клинику неврозов им. Соловьева и там жены тоже, конечно, не обнаружив, Серов решил немедленно ехать в Сергиев, поговорить обо всем с Колпаком. Тот хоть и юродствовал, но ум, сметку и знание многих сторон жизни иногда выказывал поразительные. Если же и Колпак ничем не поможет, тогда - будь что будет (даже если он "засветится", даже если заберут его, начнут раскручивать, даже если отдадут на растерзание прокурорам!), тогда будь что будет Серов решил идти в милицию. Пусть там над "голосами" и над петушиными криками издеваются. Пускай! Пусть! Так даже лучше, слаще!

*** Новенькая, со свежими ранами крестов "скорая", покружив около Лавры, спустилась окольным путем к Красногорской часовне, медленно попетляла по Заречью, опять выскочила наверх, к Лавре.

Серов, так и не сумевший разыскать Колпака, сидел на земле, близ валютного магазина, закрытый и от блюстителей закона, и от туристов, вообще от всей праздной толпы, столиками с какой-то лаковой дребеденью. Матрешки с яйцами, Горбачевы-Ельцыны деревянненькие томили, мучили его. Он собирался ехать в Москву, но почему-то не мог подняться. Чтобы не видеть всех этих лезущих в душу отлакированных деятелей, Серов опустил голову, закрыл глаза.

Вдруг шерстистая, словно обезьянья лапка мягко мазнула его по щеке.

- Ной Янович? Ты? Ё-моё... Жидила ты мой прекрасный! Лена у вас?

- Уас, уас... Конечно, уас... В машине, в машине она... Пойдемте! Они вам ничего, ну ничегошеньки-таки не сделают! Вы скажите им только, где листочки...

доктора Воротынцева нашего листочки...

- Воротынцев жив?

- Жив! Жив и здоров... Чего ему, пердунчику молочному, сделается? Листочки назад просит! Ошибся! Ошибся он! Уж вы листочки отдайте. Вы ведь их никуда не отправили?

- Не отправил.

- Ну так и отдайте...

- Не могу. Мне Воротынцев строго-настрого наказал. Просто я в Москву не выезжал, а по почте не хотел отправлять...

- Ну тогда скажите только, где они спрятаны... А жену заберите... Или обманите их! Обманите! Скажите: листы там-то! А их там и нету! Они поверят, поверят!