Дети непогоды - Павел Марушкин

Вскоре узкий канал расширился, соединившись с широкой медленной рекой, также забранной в камень и столь же неприятно пахнущей. По воде плыли белёсый пух и лепестки толстых розовых цветов. Их роняли склонившиеся над водой деревья. То тут то там шныряли маленькие круглые лодочки. Сидящие в них вавилоняне продавали какую-то снедь, во весь голос торгуясь с покупателями, нахваливая свой товар и переругиваясь между собой. У Хлюпика вскоре голова пошла кругом от непрестанного движения и многоголосого шума.

— Что, чувствуешь себя неотесанной деревенщиной? — посмеивался Куки. — Ничего, старина! Я тоже, честно говоря. Так всегда бывает, когда возвращаешься в город из Леса. Зато когда попадаешь из города в Лес, тишиной просто наслаждаешься — как хорошей музыкой.

— Слушай, Куки, а куда мы плывём? — спросил, очнувшись, Хлюпик.

— Для начала я хочу пристроить лодку. Понимаешь, если в Бэбилоне оставить без присмотра что-нибудь хотя бы на пять минут, это тут же украдут. Можно было бы, конечно, продать её, но что-то мне подсказывает оставить пока у себя. Да, кстати, имей в виду — слово «куки» на местном жаргоне означает человек из леса, дикарь. В городе меня называют Иннот.

— Это твоё настоящее имя?

— Это имя, под которым я здесь известен. А настоящее… Что значит настоящее? Я просто пользуюсь теми именами, которые мне удобны в данный момент. Назваться — это ведь всё равно что надеть шляпу. Можно сказать, все они настоящие — или что настоящего у меня нету вовсе. Кстати, помни, что я тебе сказал: держи ухо востро.

— В каком смысле?

— Ох… Ну, как будто где-то рядом армадилл, понимаешь? Что-то вроде…

— Всё время, что ли?!

— А ты как думал, парень. Это Бэбилон… Ага, вот и пристань.

Действительно, за поворотом к реке примыкала небольшая рукотворная бухта, сплошь заставленная различными лодками, плотиками, даже кораблями — и среди них попадались довольно большие. Куки — или Иннот — направил лодку прямо в это скопище. Они проходили буквально впритирку к другим судам и, наконец, оказались возле длинного дощатого причала. Куки ловко выскочил на сушу.

— Давай нашу поклажу.

— Нашу поклажу? — удивился Хлюпик. Все их скромные пожитки остались на безымянном островке возле ступы.

— О духи предков! Ну не нашу, кипадачи, если тебе так больше нравится.

— А! — Хлюпик вытащил из-под сиденья втиснутые туда мешки. Как только вдали показались стены Вавилона, Куки (то есть Иннот, поправил он себя) заставил его вычерпать со дна лодки всю воду и аккуратно припрятать груз.

К путешественникам уже спешил какой-то вавилонянин. Хлюпик обратил внимание на его одежду: такой красивой тёмно-синей ткани он в жизни не видывал!

— Три монеты за стоянку, презренные куки! Три монеты, и ни одной меньше!

— Протри свои поросячьи глазки, любезный! Или ты меня не узнаёшь?!

— Иннот, малыш! — радостно завопил вавилонянин, раскрыв объятия. — Сколько лет!

Иннот, однако, довольно сухо его перебил:

— Слушай, мне некогда. У меня к тебе просьба — присмотри за лодкой; возможно, она мне ещё понадобится. За мной не заржавеет, ты знаешь. Да, и ещё: не говори пока никому, что ты меня видел, ладно?

— Не вопрос, парень, не вопрос. — Хозяин пристани с любопытством поглядел на стоявшего рядом Хлюпика. — А это кто с тобой?

— Неважно. Слушай, мне пора. Не забудь про лодку.

— Сей же минут о ней позабочусь…

Иннот схватил Хлюпика за руку и потащил сквозь толпу. Другой рукой он придерживал мешки с умат-кумаром. Маленький мешок достался Хлюпику.

— Значит, так. Сначала надо припрятать это добро. Таскаться с ним не стоит. Потом… — Иннот на мгновение задумался, — потом одежда. Надоело мне, что каждая сявка норовит обозвать презренным куки.

— И где… Где мы это припрячем? — удивился Хлюпик. — Здесь же кругом столько народу…

Иннот недоумённо поглядел на него.

— Всё время забываю, что ты вырос в Лесу, — наконец, сказал он. — Такой, в общем, смышлёный парень… Надо найти место, где наше добро будет под надёжной охраной. Одно из таких мест — моя квартира.

Тут он ненадолго замолчал.

— Да, сейчас идём ко мне.

— А где эта твоя хижина?

— Не хижина, а квартира. Ну, как бы сказать… Видишь эти дома? Так вот, внутри у каждого как бы много-много маленьких хижинок. И каждая называется — квартира. А идти туда недолго. Мы уже почти пришли.

— Слушай, а этот, на пристани — он что, твой друг?

— Друг? Ну нет, не друг. — Иннот явно думал о чём-то другом. — Он так… Просто знакомый. Страшная, кстати, зануда. Но доверять ему до определённой степени можно. Я как-то оказал этому парню небольшую услугу; кроме того, он немного меня побаивается.

— Серьёзно?!

— Ну да… Я ведь каюкер, знаешь ли.

Они свернули с оживлённой улицы и нырнули под арку. Хлюпику показалось, что они попали в какую-то гигантскую пещеру: теперь приятели двигались в лабиринте узких дворов, поднимались по каким-то лестницам, два или три раза проходили дома насквозь — Хлюпик морщился от резкого запаха мочи в тёмных переходах. Личности, попадавшиеся им навстречу, Хлюпику очень не понравились: лица у них были нездоровыми, а глаза — неприятно цепкими. Некоторые шли по своим делам, засунув руки в карманы, другие просто стояли в небрежных позах, подпирая стены. Наконец, протиснувшись сквозь какую-то совсем уж узкую щель (им пришлось даже встать боком), приятели оказались во дворе. Огромные бледно-жёлтые здания с глухими стенами, примыкая друг к другу, составляли некое подобие колодца. По стене одного из домов вилась тоненькая железная лесенка. «Абизьянам место в жунглях!» — уверяла безобразная синяя надпись на штукатурке.

— Нам туда, — коротко бросил Иннот, кивнув наверх.

— Как ты дорогу-то помнишь? — удивлённо спросил его Хлюпик.

— Ерунда. Поживёшь здесь немного и начнёшь ориентироваться не хуже. Дело привычки, знаешь ли.

Они поднялись наверх. В родной деревне Хлюпик без всякого страха забирался на самые высокие деревья; но тут, среди огромных, уходящих вниз плоскостей, у него неожиданно закружилась голова.

Иннот жил в каморке под самой крышей; обшарпанная дверь на скрипучих петлях оказалась незапертой. Хлюпик хотел что-то спросить, но Иннот молча вскинул руку, прислушиваясь. Маленький коридорчик, где они стояли, заканчивался другой дверью, неплотно прикрытой, из-под неё проникал лучик дневного света. Каюкер горестно вздохнул и вошёл в комнату. Там было пусто; лишь на полу виднелись грязные следы многих ног. Иннот покачал головой и заглянул в смежное помещение. Единственным предметом меблировки тут являлась кровать, более всего напоминавшая жертву какого-нибудь сухопутного армадилла: вспоротая вдоль и поперёк, с торчащими из недр пружинами. На полу валялся разнообразный мусор. Обои под раскрытым окном потемнели и вздулись пузырем.