Желать невозможного - Екатерина Островская

– Ты не представляешь, сколько ребят полегло на моих глазах! Сколько инвалидами стали! Бросили нас в пекло, а потом забыли! Никому мы теперь не нужны! Это гребаное государство…

Я не выдержала и предложила ему лечь спать, но он все продолжал пускать слезу. Мне стало противно: здоровенный мужик, под два метра ростом, нигде не работающий, целыми днями шляется где-то, а возвращаясь домой, сочиняет сказки о своих боевых заслугах.

– При чем здесь государство? – сказала я. – Ведь я все знаю про тебя и про Чечню, в которой ты не был, и про колонию в Форносово.

Тогда он меня избил в первый раз. Бил жестоко и долго. Я боялась кричать, чтобы не слышали соседи. Хотела утром вернуться к родителям, но куда я поеду с синяками и разбитыми губами? Зачем расстраивать близких? Потом он стал меня избивать постоянно. Бил руками, ногами и даже военным ремнем с металлической пряжкой. Просто лупил им или же наматывал на ладонь, чтобы пряжкой попасть побольнее…

– Не надо, – попросил Олег, – не могу слышать.

– К счастью, Роман исчез еще до рождения дочки. Один раз после этого позвонил своей матери, и та сообщила ему, что он стал отцом. Видать, надеялась, что хоть это известие его изменит. Но он спросил только имя, а когда узнал, обещал меня порвать. Перед тем как исчезнуть, он продиктовал мне женские имена, которые я могу дать дочери. Но я специально назвала дочку Валерией, потому что такого имени даже близко не было в его списке.

– Будем считать, что все плохое осталось в прошлом, – сказал Олег. – У тебя замечательная дочь, хотя вряд ли стоит благодарить за это твоего бывшего мужа. Теперь у тебя другая жизнь, все лучшее впереди.

– А я всегда это знала, – ответила Настя, глядя на играющих детей. – Но боялась лишний раз об этом мечтать. К мужчинам пять лет боялась подойти. Славный мальчик, – добавила она. – Только очень застенчивый.

– Застенчивый – значит, совестливый, – ответил Олег. – Застенчивость – свидетельство того, что человек никогда не совершит подлого поступка. Застенчивый человек никогда не оскорбит и не унизит, не обманет и не предаст.

Дети играли на площадке, хотя резвились только девочки, а Олежка стоял и наблюдал.

– Я сразу поняла, что ты не такой, как все, – негромко произнесла Настя. – А после твоих слов на кладбище, когда ты сказал, что во всем виноват, и попросил прощения, я и вовсе считаю тебя самым порядочным человеком из всех, кого видела в своей жизни.

– Это не так, – произнес Олег.

И направился к детской площадке.

Ночью он спал плохо. Лежал в чужой постели и прислушивался. Ему казалось, что мальчик тоже не спит. Олег даже подошел к двери детской комнаты и замер, надеясь что-то услышать. Но за дверью все было тихо. Вернулся в постель, не успел лечь в нее, как вспомнил: Вера рассказывала, что маленький Алик плачет беззвучно. Тогда Олег вернулся к двери детской и осторожно вошел внутрь. Сначала ему показалось, что ребенок и в самом деле спит, но подошел и склонился над ним. Олежек плакал. Иванов поцеловал мягкие волосики на затылке.

– Спи, мой дорогой. Я люблю тебя и маму.

На следующий день в отделении появился Грецкий. Аркаша вошел в свой кабинет стремительно, видно, летел по коридору, стараясь не замечать сотрудников: а вдруг те начнут выпрашивать сувениры из Италии. Грецкий был загорелый, и загар этот выигрышно подчеркивал новенький светло-кремовый льняной костюм.

– Ну, как ты здесь? – спросил Грецкий.

– Живой пока, – ответил Олег.

– А я только вчера вернулся. Две недели в Италии – тоже тяжелый труд. Это как две недели суточных дежурств подряд в нашей больнице. Слава богу, что еще остались две недели, которые я использую по назначению, то есть на восстановление организма.

Олег молча слушал и смотрел на Аркадия.

– Вот башмачки себе прикупил, – похвастался Грецкий, выставив вперед ногу в бежевом ботинке. – Легкие такие, ты себе и представить не можешь! Качество кожи – великолепное! А вообще в Италии не все так складно. Сервис, конечно, на уровне, но когда Агата попросила настроить телевизор в номере на российские каналы, они потребовали за это дополнительную оплату. Все утряслось, разумеется. Я потом включаю телевизор, а тут как раз про убийство Флярковского по всем каналам. Стоило ради этого подключаться к тарелке! Ну чего молчишь: разве не слышал?

– Мне-то что?

– Ну как что? Ведь фармацевтический концерн Флярковского – крупнейший производитель лекарств и медикаментов в этой стране! Даже нашу больницу он снабжает. А еще у него заводы по производству пива и безалкогольных напитков и строительные фирмы. Недавно он землю скупил в Подмосковье… Я думаю, что из-за земли его и грохнули – дорогу кому-то перешел.

Грецкий рассказывал об убийстве незнакомого ему человека с азартом и радостной заинтересованностью. Но, заметив, что единственный слушатель не проявляет интереса, вернулся к основной теме:

– Мы с Агатой в Аскону съездили на экскурсию. Оказалось, что город Аскона – центр обувной промышленности Италии. Представляешь? Мы идем с ней по улице, а первые этажи домов – сплошь обувные магазины. Заходишь в магазин, смотришь, хочется взять сразу все, а войдешь в другой – там еще лучше. Ходишь, ходишь, глаза разбегаются, и не знаешь даже, что хватать. Мы эту улицу раз прошли, потом по другой стороне прошвырнулись – там тоже магазины. Мы снова начали… Короче, я себе купил вот эти ботиночки, потом еще на зиму, на выход взял шикарные совсем, и еще…

Аркаша понял, что начинает проговариваться, и лживо вздохнул:

– Две пары всего и купил – самых дешевых. Агата тоже себе босоножки взяла и тапочки для дома… Чего ты молчишь?..

– Вчера Шумский приходил, – объяснил Олег. – Извинился за ту операцию.

– А что такое?

– Больная Игнатьева умерла. Разве ты не знаешь?

– О-о, – покачал головой Грецкий, – как печально! Кто бы мог подумать. Такой заслуженный человек…

– Лена Игнатьева была вполне обычным человеком. А профессор Шумский если и был хорошим хирургом, то давно потерял квалификацию.

– Ты думаешь? – встрепенулся Грецкий.

Похоже было, что Аркаша уже нашел для себя оправдание.

Но Олег продолжал:

– Владимир Адамович приезжал, чтобы вернуть деньги.

Произнося эти слова, Иванов достал из внутреннего кармана конверт.

– Какие? – непонимающе удивился Грецкий.

Но руку к конверту все же протянул. И тут же отдернул.

– Деньги он вернул, – спокойно начал объяснять Олег. – Те, что получил от тебя, – все четыре тысячи баксов.

– Впервые слышу, – пожал плечами Грецкий, – какие четыре тысячи долларов?

– Из тех десяти тысяч евро, что получил от больной Игнатьевой, – три тысячи ты обменял на доллары, а семь оставил себе. На отпуск в Италии, вероятно. Только не надо театр устраивать: мне известно точно.

– Понятия не имею, о каких деньгах ты говоришь, и тем более не знаю, за что тебе их дал старый маразматик.

– Если Владимир Адамович – старый маразматик, то почему ты его просишь провести сложную операцию? К тому же о плате за операцию я знаю не только от Владимира Адамовича.

– Это гнусная ложь! – возмутился Аркадий. – Ложь и провокация. Если тебе сказала эта дрянь, то я с ней разберусь.

– Если ты дрянью называешь девушку, с которой спишь, то можешь успокоиться: мне Лена сама рассказала.

– Этого не может быть, – ехидно улыбнулся Грецкий, ловя собеседника на лжи. – Она не могла тебе рассказать: она мне слово дала…

И тут же понял, что проговорился. Все-таки отпуск, проведенный в Италии, расслабляет российских граждан, порой они теряют бдительность.

– Там не десять было, – попытался отговориться Аркаша. – И потом, кто докажет?

– Она оставила вместе со своими документами письмо на имя главного врача, где подробно все изложила. Да и уважаемый профессор Шумский подтвердит получение от тебя некоторой суммы. Не свои же личные ты ему давал. Так что, гражданин Грецкий, с вас еще семь тысяч евро.

– У меня нет.

– Понимаю, что ты не носишь с собой такие деньги, – согласился Олег, – но вечером я к тебе домой заеду, так что подготовь, пожалуйста.

– Давай разделим эту десятку, – решился предложить побледневший Аркадий. – Кому ты деньги отдашь – у нее же не было никого.

– У нее есть маленький сын. А что касается твоей медсестры, то мой тебе совет – оставь ее в покое. Зачем девочке жизнь ломать? К тому же вся больница знает, каким образом ты ее уговорил на связь с тобой.

– Не думал, что ты способен на шантаж, – скривился Грецкий.

Аркадий хотел еще что-то сказать, но вместо этого снова скривился. Резко повернулся и вышел из своего кабинета с искривленным лицом, хлопнув дверью.

Самое противное было то, что пришлось врать. Но иначе вряд ли Грецкий так просто сознался бы в содеянном. Хотя то, что Аркаша рожу скривил, могло означать все, что угодно, но не признание и уж тем более не раскаяние. Врать, конечно, нехорошо, но как еще можно убедить подлеца? Только напугав его. И все равно Олег не думал, что Грецкий так легко отдаст деньги. Ему казалось, что у себя дома Аркаша и вовсе изобразит оскорбленную невинность, начнет возмущаться и даже кричать, зная, что в квартире дети и жена, а главное, будет уверен: в его доме его никто бить не станет. Иванов и не собирался драться. Он даже, когда в метро ехал, предположил, что, скорее всего, не застанет Аркадия дома. Тот наверняка со всей семьей будет сидеть в квартире, слушать настойчивые звонки и ждать, когда же Иванову надоест давить на кнопку и он уйдет.