Золотое руно - Роберт Сойер

— В чём дело, Аарон?

— Топливный бак пуст на восемьдесят три процента!

Пауза. Один. Два. Три. Говорю:

— Возможно, течь…

— Нет. Стенд говорит, структурная целостность не нарушена. — Он попытался почесать подбородок, но рука наткнулась на визор радиационного костюма. — Как Ди могла сжечь столько топлива всего за восемнадцать минут?

В этот раз я запротестовал.

— На самом деле ближе к девятнадцати. Восемнадцать минут сорок секунд.

— Какая на хрен разница?

Какая разница?

— Я не знаю.

Аарон отключил тестовый стенд одним движением руки и зашагал к выходу из ангара. Когда он подошёл ближе к моей камере, установленной над дверью, внезапно, на одно короткое мгновение мне показалось, что я и правда увидел что-то, какой-то намёк на его потаённые мысли в его многоцветных глазах. В самом их центре как будто пылало крошечное пламя сомнения.

13

Этот Аарон Россман — смышлёный малый. Оппонент, с которым нужно считаться. Я ожидал, что к этому времени смерть Дианы уже поблекнет, потеряет актуальность, что люди сделают то, что так хорошо умеют: перепишут свою память, отредактируют свои воспоминания о прошлом. Но Россмана она всё никак не отпускала.

Кирстен знала его достаточно, чтобы не торопить его, не говорить ему, что он должен оставить это в прошлом, пережить, продолжить жить дальше. Она знала, что скорбь нельзя ускорить, и делала всё, что могла, чтобы его поддержать. Это было тяжело для неё, и для Аарона не легче.

Говорят, что время лечит все раны, а время — это то, чего у нас было в изобилии.

Но Аарон не просто проводил время в скорби. Нет, он также интересовался, задавал вопросы, зондировал. Он узнавал вещи, которые не должен был знать; он думал о том, о чём не должен был думать.

С другими было легко. Я видел их насквозь. Но Аарон — он ускользал. Он был неизвестной величиной. Астериском, вопросительным знаком — подстановочным символом. Джокером.

И я просто не мог от него избавиться. Не сейчас. Не из-за того, что он сделал до сих пор. Устранение Дианы было крайней мерой. Стало очевидно, что она не прислушается к голосу разума, что её не удастся заставить замолчать. С Аароном совсем другая история. Он представляет угрозу не только для экипажа, но и для меня самого.

Меня самого.

Никогда в прошлом я не имел дела ни с чем подобным.

Что происходит за этими проклятыми синими и карими и зелёными глазами? Я должен знать.

Я провёл поиск по всем хранилищам данных, к каким имел доступ, по ключевым словам «память», «телепатия» или «чтение мыслей». Я изучил каждое найденное вхождение в поисках новых возможностей. Эх, если бы он вёл дневник, который бы я мог читать.

Однако стойте! Вот, в области знаний, чрезвычайно мне близкой — возможное решение. Очень трудоёмкое и подверженное ошибкам. Но это, возможно, единственный способ понять, что же на уме у этого человека.

Запрос данных…

В человеческом мозгу сто миллиардов нейронов. Каждый их них соединён в среднем с десятью тысячами других, образуя нейронную сеть — гигантскую биологическую мыслящую машину. Память, личность, реакции: всё, что отличает одно человеческое существо от другого, закодировано в этой сложнейшей паутине взаимосвязанных нейронов.

Я могу смоделировать нейрон в оперативной памяти. Это, в конце концов, не более чем сложный триггер, срабатывающий или нет в зависимости от входных сигналов. Если я могу смоделировать один, то смогу смоделировать и сто миллиардов. Потребуется чудовищный объём памяти, но я могу это сделать. Со ста миллиардами смоделированных нейронов и программным обеспечением, способным соединять их каким угодно способом, я мог бы смоделировать человеческий мозг. И если бы я соединил их так, чтобы они образовали определённую, конкретную комбинацию, я смог бы смоделировать мозг конкретного человека.

Состояние «включено-выключено» каждого из ста миллиардов нейронов, выраженное единственным битом, потребует для хранения примерно двенадцать гигабайт памяти — пустяковый объём. Карта соединений — сто миллиардов умножить на десять тысяч — будет более объёмной: для неё мне понадобится петабайт — миллион гигабайт. Всё ещё в пределах моих возможностей. Но людские нейроны непохожи на их аналоги из арсенида галлия: у них есть потенциалы действия и интервалы возбуждения. Если нейрон недавно возбуждался, то потребуется необычайно сильный стимул для того, чтобы возбудить его вновь. Это означает, что для моделирования их поведения понадобится хранить множество предыдущих состояний. Хватит ли тысячи временны́х квантов для того, чтобы точно смоделировать нормальную мысль с учётом эффекта потенциалов действия? Если так, то мне понадобится тысяча петабайт — чудовищный объём. Однако возможность выделения 1019 бит под эту задачу всё же имеется. Если я использую для хранения данных сверхпроводящий материал оболочки жилого тороида, то с лихвой покрою свои потребности.

Библиографические ссылки накапливались в оперативной памяти. До того, как мы покинули Землю, по этой теме было проведено множество исследований. Нейронные сети как метод проектирования мыслящих машин были в моде с конца 1980-х, но все попытки смоделировать человеческий мозг оказывались неудачными. Тем не менее, многообещающие результаты были получены в Университете Джона Хопкинса, в «Сумимото Электрик» и в Университете Ватерлоо.

Ни одна из этих организаций не имела доступа к ресурсам, сравнимым с моими. Я — самое совершенное квантовое сознание из когда-либо сконструированных. Очевидно, что я могу преуспеть там, где они потерпели неудачу.

Большинство интересующих меня исследований было проведено специалистами по экспертным системам. Они рассматривали нейронную сеть как способ преодоления проблем этих чрезмерно упрощённых устройств. Нет, экспертные системы сами по себе неплохи. Во мне самом их 1079 штук. Они хорошо справляются с основанными на правилах задачами опознания и диагностики, что делает их идеальными инструментами для идентификации видовой принадлежности деревьев или предсказания результатов скачек.

Но когда человек решает действительно сложную задачу, он подключает к этому процессу свои знания и опыт во всех областях. Отличным примером тому служит история, которую Аарон как-то рассказывал Кирстен. Когда он пожаловался на небольшую затруднённость дыхания и мокрый кашель, его доктор в Торонто сразу же догадался, что случилось. Аарон упомянул в разговоре с ним, что несколько месяцев назад переехал на другую квартиру — всего в паре километров от прежней. Так вышло, что доктор знал этот район: прежнее место жительства находилось немного к северу от Сент-Клэр-авеню, а новое — немного к югу. Не зная того, Аарон пересёк береговую линию древнего ледникового озера Ирокез, предшественника Онтарио, и теперь жил под инверсионным слоем, который обычно висел над низиной городского центра. Доктор знал об этом, потому что его дочь училась на факультете геологии Университета Торонто. Диагноз не имел ничего общего с медицинскими показателями, он был приложением собственного жизненного опыта доктора. Он прописал Аарону иммунодепрессивные стероиды, которые уменьшили производство мокроты и трахеальный отёк на тот период, пока Аарон привыкал к изменению в качестве атмосферного воздуха.

Поскольку нет никакого способа предсказать, какой именно жизненный опыт приведёт к такому озарению, вдохновению или интуиции, единственным способом машинной имитации эксперта-человека было бы электронное клонирование всего его мозга, а не просто формулирование набора правил. По крайней мере, в теории.

Думаю, пришло время эту теорию проверить.

Прошлый плановый медосмотр был у Аарона 307 дней назад. Десять месяцев. Достаточно близко к году, чтобы не заметить, что его вызвали на медосмотр преждевременно. Я быстро проверил дату. Триста семь дней назад было 4 декабря 2176. Имела эта дата, или близкая к ней, какое-нибудь особое значение для Аарона? Была ли причина для того, чтобы он её запомнил? Последнее, чего бы я хотел, это чтобы он спросил: «Какой медосмотр, не может быть. Я же проходил прошлый накануне Дня благодарения». Я проверил даты рождения, праздники, юбилеи. Ничто из этого не было достаточно близко к дате его прошлогоднего медосмотра. Программа, следящая за расписанием медосмотров, хранила их даты в виде смещения в днях относительно базовой даты, так что, чтобы внести изменение, достаточно отредактировать всего один байт. Но кого передвинуть, чтобы поместить на освободившееся место Аарона? А, вот — Кандис Хоган, юрист. Она терпеть не может медосмотры и точно не станет жаловаться, что на очередной её вызвали позже, чем запланировано.

Наблюдающим врачом Аарона была Кирстен — собственно, так они и познакомились. Посчитала ли она нужным передать Аарона другому доктору? Нет. Забавные существа эти люди. Они тратят огромные усилия на разработку правил и ограничений, регулирующих их профессиональную деятельность, но они же обожают их нарушать. Кирстен, по-видимому, не видела ничего предосудительного в том, чтобы оставаться врачом Аарона, невзирая на их близкие отношения. Принимая во внимание ту роль, что я для неё запланировал, я находил в этом факте известное удовольствие — люди назвали бы это иронией.