Ты — мое дыхание - Анна Смолякова

В комнате Борис уже неторопливо и раздумчиво перебирал струны гитары. Поля услышала их мелодичное звучание еще из коридора и так заторопилась, что даже неловко налетела на Надю плечом. Та взглянула на нее удивленно и насмешливо и зачем-то шепнула: «Терпеть не могу КСП». Но традиционным клубом самодеятельной песни с традиционным репертуаром там и не пахло. Борис пел про испанок, танцующих фламенко, про автобус с залитыми дождем стеклами, про пляж в Феодосии и про московское декабрьское небо. Олег сначала пытался тихонько подпевать, но очень скоро обнаружил катастрофическое отсутствие слуха и смущенно замолчал. И теперь уже ничто не мешало Поле слушать. Да, собственно, ей и раньше ничто не мешало: ведь и шорох начинающегося дождя за окном, и шум машин на улице, и вялая перебранка соседей за стеной — все это мгновенно перестало существовать, как только зазвучал голос Бориса: негромкий, чуть хриплый, томительно тревожащий сердце. Поля смотрела на его сильные твердые пальцы, привычно перебирающие струны, на его четкий красивый профиль, склоненный над гитарой, на светлые волосы, упавшие на лоб, и наглядеться не могла, и наслушаться, и с какой-то сладкой тоской понимала, что это уже навсегда…

Борис спел еще две или три песни, потом мягко прижал струны и хлопнул ладонью по корпусу гитары.

— Все! — он отложил гитару в сторону. — Вокальная часть нашего вечера закончена, предлагаю приступить к танцевальной. И давайте-ка еще выпьем «Каберне»!

Пить Поле больше не хотелось, но она все же покорно подвинула свой бокал. И пока вино темно-вишневой струйкой сбегало по стенке, успела подумать, что будет совсем-совсем пьяная. Так оно и получилось. Уже через несколько минут голова закружилась, не призрачно, как вначале, а тяжело и неприятно, будто во время гриппа. Ей вдруг начало казаться, что комната покачивается, что диван куда-то уплывает, что Борис смотрит на нее как-то особенно. А может быть, он и смотрел особенно? Во всяком случае, когда заиграли «Скорпы», он встал из-за стола и сразу подошел к ней. Не к Наде, а именно к ней! Подал руку, помог подняться и обнял за талию, умело и нежно. Его ладонь, широкая, теплая, легла ей куда-то под лопатку. И Поле показалось, что сердце ее часто-часто, словно у испуганного зайца, заколотилось прямо в эту ладонь.

— Ты устала, что ли: глаза у тебя такие огромные и лапка дрожит? — спросил Борис, сжав ее руку в своей.

— Нет, не устала, — прошептала она едва слышно, чувствуя, как все внутри замирает от ласкового слова «лапка».

Они уже стояли на середине комнаты, и рядом покачивались Надя с Олегом, довольно тесно прижавшиеся друг к другу. Пальцы Олега скользили по Надиной шее, вроде бы просто убирая волосы и в то же время лаская. Она не могла не понимать и не чувствовать этого. Но не протестовала и не размыкала своих рук, обвивших его шею. Не будь Поля такой пьяной, она бы, конечно, подумала, что неприлично вот так пристально наблюдать за танцующей парой, отвела бы глаза деликатно и скромно, и Борису не пришлось бы, мягко взяв за подбородок, разворачивать к себе ее лицо. Впрочем, его тактичность оказалась излишней. Надя и Олег еще до окончания мелодии, недотанцевав, выскочили в коридор: то ли покурить, то ли еще за чем… И они снова остались одни, как тогда, в лифте. Знакомое ощущение волнующего, упоительного «одиночества вдвоем» возвращалось к Поле медленно, сквозь гудящий в голове хмель. И вместе с ним возвращалась скованность, такая, что не разомкнуть губ. Да она и не хотела ни о чем говорить, просто танцевала, прижавшись к Борису, и как-то туманно думала о том, что роста он оказался более высокого, чем казалось вначале: его теплое дыхание билось где-то возле ее виска.

Потом она все-таки подняла голову и спросила:

— Боря, а то, что ты пел, это откуда?.. Только не говори, что из головы, не надо смеяться надо мной…

Ей почему-то казалось сейчас первостепенно важным, чтобы он говорил очень серьезно, чтобы не шутил, не вспоминал в разговоре даже мельком ту неловкую ситуацию у нее дома. Он улыбнулся и легонько сжал ее руку:

— Ну стихи, конечно, не мои: кое-что из классиков, одно даже Олежкино… А мелодии, правда, из головы. Но ты же — профессионал, ты же не можешь не понимать, что в них-то как раз нет ничего особенного. Так, вариации на стандартные комбинации аккордов.

Поля вспомнила тревожную, щемяще-грустную мелодию песни про автобус и энергично затрясла головой:

— Нет, нестандартные! Нестандартные…

— Ну пусть — нестандартные! — с едва заметной усмешкой согласился Борис и как-то особенно нежно поддержал ее за талию во время очередного поворота. Впрочем, Поля чувствовала, что поддержка эта ей не только приятна, но и просто необходима: ноги уже отказывались слушаться, комната колыхалась перед глазами, как вино в бутылке. Она вспомнила про вино и тоскливо подумала, что не надо было пить этот последний бокал, потому что теперь она совсем пьяная и, наверное, не сможет сказать самого главного, того, что нужно сказать…

А магнитофон продолжал играть уже что-то незнакомое и быстрое, но они все еще стояли посреди комнаты, не размыкая рук. Олег и Надя пока не возвращались. И тогда Поля все-таки решилась. Она подняла голову, посмотрела Борису в глаза и, краснея, заплетающимся языком проговорила:

— Боря, а я тебя люблю…

Сказала и замерла, от страха сильно сжав пальцами его плечи. Она ждала чего угодно, но только не того, что произошло на самом деле. А произошло вот что: он просто улыбнулся, покачал головой и сказал:

— Ох, девочка моя, совсем пьяная…

Даже пальцев ее судорожно сжатых не расцепил, только поцеловал в висок легонько и как-то по-братски. И тогда она запротестовала, решительно, яростно, сквозь мгновенно выступившие на глазах слезы:

— Не надо так говорить, не надо! Я не пьяная! То есть я пьяная, конечно, но я все понимаю… И я на самом, на самом деле люблю тебя… И мне даже все равно, что ты сейчас ответишь! Я люблю тебя, понимаешь, люблю… Первый раз в жизни!

— Вот так сразу? — переспросил Борис все еще шутливым тоном, но уже неуверенно и тревожно. И Поля ничего не сказала, просто, привстав на цыпочки, потянулась к нему дрожащими, пересохшими губами…

Ах, какие у него оказались губы, твердые и теплые! Как надавили они мягко и требовательно на ее рот. И уже через секунду не она целовала его, он целовал ее. Целовал умело и нежно, то лишь дразня, лишь касаясь кончиком языка, то приникая к ней жадно, ненасытно и порывисто. И ладонь его жарко сминала нежный батист блузки у нее под лопаткой…

Очнулась Поля уже на диване, почему-то снова с бокалом вина в руке. Видимо, вино она схватила сама, потому что Борис, сидящий рядом, уговаривал ее поставить бокал на стол и съесть лучше яблочко. Потом была ванная с зеркалом в красной пластиковой раме, тошнота, подкатывающая к горлу, и холодная вода, льющаяся на голову. А рядом почему-то Надя, командующая ей убрать руки и не сопротивляться. Последнее, что она запомнила, были донесшиеся сквозь гудящий туман слова Бориса: