Злыднев Мир. - Егор Чекрыгин

– Подлечил?! Как это? Ты что – маг? Чтоб людей лечить?

– Ну типа, – маг.

– Да что ты несешь такое, да с какой стати магу у меняя на конюшне то спать? Маги они знаешь какие….?!

– Не знаю и знать не хочу, а я такой какой есть. И вот еще что, – ты это, ни говори никому об том что я маг и все такое. Про ногу соври чего-нибудь, а про меня даже и не упоминай. Сделай так, – по-хорошему прошу. А то в этого превратишься, – ну типа, в жабьего сына, (вспомнил я его любимое ругательство). – Сказал, и пошел дальше.

Когда я дошел до поворота дороги и невольно оглянулся, – он продолжал сидеть на том же месте, все так же выпучив глаза и держась за ногу.

– Интересно, останется у него прежняя кличка Хромой, – или теперь его будут называть как-то по-другому? – внезапно подумалось мне. – А впрочем, с какой стати меня должно это беспокоить, давно пора выбросить из своей головы этих людей и смыть с себя их запах.

Тут как раз подвернулся знакомый перелесок, где как я знал, протекал небольшой ручеек.

Я свернул в него и на ходу сбрасывая с себя одежду, подбежал к небольшой запруде, и окунулся туда с головой.

Ледяная ключевая вода обожгла тело, парализовав его на несколько мгновений и убрав из головы все посторонние мысли. Изменив свой вес, я погрузился на дно и полежал там с десяток минут, набирая время от времени в рот немного воды и превращая там ее в воздух. Человеческая вонь с каждым мгновением вымывалась из пор моего тела и уносился вниз по течению. По мере удаления этого яда из моего организма, – исцелялись мои разум и душа, и когда я вынырнул, то был полностью здоров и почти полностью счастлив.

Брезгливо обойдя стороной свою человеческую одежду, я выбрал подходящее место для ночлега. Подправил несколько кочек, слегка сдвинув их и выровняв по высоте, превратил заодно жесткую колючую осоку на них в мягкую травку, и улегся в эту постельку. Немного подумав, склонил ветки растущих вокруг кустов и деревьев пониже к земле, превратил листья на них в дубовые, (их шелест мне нравиться больше), и придав запах можжевельника, (по той же причине). Затем подумал еще, ничего не придумал, повернулся на правый бок, подложил ладошки под голову, закрыл глаза и сладко заснул.

ПОЛТИННИК

Когда я высказался про то что, – «пора бы когти рвать, с этой войны и из этой армии», – большинство приняло мое предложение с радостью и одобрением. Лишь несколько человек оказались недовольными этими перспективами. Но из серьезных авторитетов в этой группе был лишь Большая Шишка, который по известным обстоятельствам не мыслил себя без армии. Ну еще Куренок пищал что-то про войну до победного конца. Я правда так и не понял, с кем он собирался воевать, да особо и не пытался вникать в курячий писк. Но остальным, – идея понравилась.

Но вот когда я начал размышлять, о сопутствующих этой затеи трудностях, – радости явно поубавилось. Пошли споры да разговоры, о том как и куда «рвать когти». А главное, – что при этом прихватить.

Большинство не воспринимало наш уход без того, что бы не пограбить вволю армейского имущества и вообще…. За этим «вообще», для скрывались заманчивые мечты, – «обеспечить себя до конца жизни». Как и за чей счет, – никого особо не волновало. И мне стоило огромных трудов убедить этих засранцев, что, – «Нетрудно обеспечить себя до конца жизни, если этот конец наступит уже сегодня».

Но наконец, после долгих базаров и парочки оплеух, мы пришли к согласию. Договорившись, что двигаемся отрядом под моим командованием, до тех пор, пока мы не выйдем на безопасную территорию. И что по пути не будем отвлекаться на откровенный грабеж, но то что само в руки лезет, можно и прихватить. Любой желающий может покинуть отряд в любой момент, спросив моего согласия и забрав свою долю имущества.

После этого, оставаться на одном месте больше не было смысла. Мы распростились с бойцами Кудрявого, к которым к этому времени большинство моих ребят начало питать почти дружеские чувства, и двинули в сторону вчерашнего лагеря.

– Доведется ли увидеться вновь, – подумалось мне, когда я пожимал на прощание руку Кудрявого. – Скорее всего нет. Мир слишком большой, а мы идем в противоположные стороны.

…И до этой, противоположной стороны, еще надо дойти, – с некоторым беспокойством подумал я, когда выбравшись из лощины обозрел творящийся на поле боя бардак, – А на мне висит груз ответственности за десяток пацанов и столько же ветеранов, которые ни смотря ни на что, продолжают считать меня своим командиром.

Внезапно, я как никогда почувствовал тяжесть этого груза. Словно человек всю жизнь таскавший на себе скалу, сбросив ее на мгновение, почувствовал непривычную легкость и свободу, а потом вновь взвалив на плечи, согнулся от непомерной тяжести. – А почему я собственно должен его таскать?! С какой собственно стати? Какое мне дело до других людей? Кто они мне, – родственники, друзья? Да большинство из них, я знаю только по обязанности и по обязанности же забочусь о них. Но ведь больше этой обязанности на меня никто не возлагает. Я свободен и волен послать их всех. И обязательно пошлю…, как только выйдем с этой проклятой местности, так сразу и брошу и пойду своей дорогой. Только знать бы, – где она, эта моя дорога?!

Но тут, от размышлений «за жизнь», меня отвлекла компания каких-то засранцев, (язык, не поворачивается назвать их солдатами), преградившая путь нашему отряду. Им почему-то срочно понадобилось узнать, «кто мы и куда следуем?».

Собственно говоря, удивляться этому не стоило. Все, на этом странном и страшном поле, что-то выясняли друг у друга, зачастую стоя на трупах собственных товарищей.

Воздух был пропитан каким-то сумасшедшим возбуждением, и все это походилр на пожар в борделе, во время наводнения. По всему полю разношерстные ораторы собирали вокруг себя небольшие толпы, указывали им на очередных врагов, и призывали к немедленному уничтожению последних. Правда зачастую после этих речей, уничтожали самого оратора, но это не останавливало следующего трибуна.

Наиболее часто доставалось естественно начальству и магам. Начальство уничтожали с большим энтузиазмом и без особой помпы. А вот магов…, магов побаивались и прежде чем уничтожить того, в ком мага заподозрили, – устраивали судилища и старались казнить поизощреннее. Все как правило сводилось к костру, или колу в сердце, но иногда встречалось и нечто более оригинальное.

Пока наш отряд пробивался сквозь этот бедлам, я с удивлением думал, – «Неужели из двух огромных армий, только у наших двух отрядов, хватило ума попытаться решить дело миром? Но приглядевшись, понял, – что буйствует, дай боги треть оставшихся в живых. А остальные либо уже сделали ноги, либо подобно нам, делают их. Эта мысль заставила меня поторопиться с уходом, поэтому группа преградивших нам путь засранцев, была быстро сметена с нашего пути.

Дальше мы шли в плотном строю, обнажив мечи и закрывшись щитами. Видимо поэтому больше никто не интересовался нашими воззрениями на жизнь и путем следования. Лишь еще однажды, кто-то посмел преградить нам дорогу. Какой-то дворянчик с небольшим отрядом, состоящим, как мне показалось в основном из конюхов и домашней прислуги, потребовал от нас, – «Принять его командование».

Не знаю, может это был чересчур ответственный человек с большими и высокими идеалами, а может просто дурак, но он всерьез решил что, – «Должен навести здесь порядок и довести битву до решительного конца». Это притом, что вырезав большинство тысячников, народ начал косо посматривать на сотников и полустотников, а кое-где уже и десятники начали воплощать Зло.

Я посоветовал убогому убраться с нашей дороги и с поля битвы вообще, исключительно ради сохранения его жизни. Но бесноватый не успокоился и приказал моим же солдатам, меня арестовать. Не знаю, что больше его убедило, – лязганье мечей, или дружный хохот, но он наконец-то понял что здесь ему ловить нечего и убрался.

Дальше наша дорога проходила почти беспрепятственно до самого лагеря. А в лагере царил тот же хаос, что и на поле боя. Только здесь, в основном искали не врагов, а чем бы поживиться. Потрошили палатки командиров и знати, активно делили остатки обоза и вообще не брезговали ничем, что хотя бы отдаленно могло показаться ценным.

Процесс этот был весьма бурным и плохо предсказуемым. Жажда наживы толкала людей на не меньшие зверства, чем жажда справедливости. Иные умудрялись нагрузиться так, что еле волочили ноги под грузом добычи. А добычу эту, зачастую составляли котлы и сковородки с господской кухни, или располосованная материя от шатров. И все это «бесценное богатство», мгновенно вываливалось в грязь, как только взгляд «богатея» падал на что-нибудь более ценное. Другие, пренебрегая «мелочовкой», рыскали в поисках «большого куска». Пытаясь подобраться к армейской казне, или шатрам Высшего Командования. Хотя и те и другие имели гораздо больше шансов быть прирезанными менее удачливыми конкурентами, чем сохранить награбленное.