РЕКВИЕМ - Богомил РАЙНОВ

— Сколько понадобилось времени, чтобы я поняла, что за человеком, который мне дорог, я готова идти и в ненастье, и в стужу, что ради него я готова мириться с любыми невзгодами, но только ради того, кто мне близок и дорог, потому что нет ничего дороже в этом мире, чем быть вместе с по-настоящему близким и дорогим тебе человеком, Господи Боже мой!

  «Сказала бы это десять лет назад... пять лет назад», — отвечаю про себя.

  И, как бы услышав эту реплику, женщина отводит глаза и добавляет устало:

— Но дело это прошлое...

  Эта фраза завершает разговор, я имею в виду этот разговор, и мы переходим на более нейтральные темы.

Час спустя мы идем домой, не говоря, куда идем; медленно движемся по притихшему бульвару, и я рассеянно слежу за тем, как при свете уличных фонарей постепенно удлиняются наши тени, а потом внезапно отпрыгивают назад, затем опять начинают расти и опять отпрыгивают — две тени, мужчины и женщины, двух людей, которых случай свел и развел и опять свел, чтобы снова разделить.

— Ты еще молода... — слышится мой голос, неожиданный для меня самого.

— Мне тридцать три...

  «Тридцать пять», — поправляю ее в уме.

— Во всяком случае, еще не старая. И вместо того чтобы тиранить себя за то, что не сбылось, лучше подумать о том хорошем, что может прийти...

— О счастье?.. — Она тихо смеется.

— Ты сделала один неверный шаг. Другие делают и больше.

— Сделать новый шаг у меня уже не хватает духу... Да и с кем? С каким-нибудь молодым оболтусом, который с первого раза мне наскучит?.. И вообще, я не для того пришла сюда, чтобы ты меня утешал. Мне просто хочется еще немножко побыть с тобой.

— Да, но после этого «немножко» у тебя будет много времени...

— Ну и что? Ты надеешься, что в твоей жизни еще наступит что-то хорошее?

— Честно говоря, я о таких вещах не думаю.

— Честно говоря, ты ни на что больше не надеешься, — поправляет она меня. — Я тоже. Так что нечего меня подбадривать, мы с тобой одного поля ягода. Бредем по дороге и ничего особенного не ждем.

  Итак, мы продолжаем идти своей дорогой по пустынному бульвару, и с нами две тени, тени мужчины и женщины, которые то появляются, то исчезают, словно их и не существовало.

Не могу точно сказать, который теперь час, потому что, когда сплю, не смотрю на часы, однако я вздрагиваю оттого, что некое сверло врезается мне в голову — раз, другой, третий. Это сверло мне хорошо знакомо. Не открывая глаза, я протягиваю руку и поднимаю трубку стоящего у изголовья телефона.

— Товарищ Боев? — слышится на другом конце провода.

— Он самый. Кто это?

— Боян... Боян Ангелов... Я бы хотел вас видеть. И если .можно — сейчас же. Понимаю, время неподходящее, но...

— Почему бы и нет? — тихо говорю я и, открыв глаза, смотрю на светящийся циферблат. — Раз такая срочность, ничего не поделаешь.

— Только я не знаю, где вас искать...

  Я сообщаю ему адрес и поясняю:

— Пройди по лестничной площадке во двор и жди меня там.

— Кто это?.. Что случилось?.. — слышу возле себя сонный голос Маргариты.

— Все в порядке, дорогая. Спи спокойно.

— Спокойно?.. С тобой?.. — бормочет Маргарита, однако сон, как видно, оказывается сильнее ее иронии, потому что, повернувшись ко мне спиной, она тут же укутывается одеялом.

  Времени, для ясности, без малого три. Я одеваюсь, варю кофе и лишь после этого спускаюсь вниз. Бояну я сообщил не свой адрес, парень явится во двор знакомого мне дома на соседней улице. Я прихожу туда и застаю его на месте.

— Если тебе еще раз случится идти ко мне, приходи туда же, только смотри, чтобы никто тебя не засек, -советую я ему, вводя в кухню.

— Едва ли такое случится, — мрачно произносит Боян. — Разве что вы ко мне придете, а я к вам — никогда.

— Вот как? Почему?

— Потому что меня, наверное, засадят в тюрьму.

— Уж не обчистил ли ты какую аптеку?

— Нет, — качает головой молодой человек. — Я замешан в шпионаже.

— А, это нечто другое, — замечаю без особого драматизма. — Раз так, садись вот на этот стул и расскажи толком, что к чему.

— Это слишком длинная история... — тихо говорит Боян и несколько расслабляется, откинувшись на спинку стула.

— Не имеет значения, — вставляю я, наливая кофе. — В ночь с субботы на воскресенье хватит времени и на длинную.

  Боян вынимает из кармана сигареты и спички, но спохватывается:

— Здесь можно курить?

— Кури сколько влезет, — успокаиваю его и сажусь по другую сторону стола.

— В ту компанию, что собиралась в «Ялте» некоторое время назад, затесался один иностранец по имени Чарли... Мать у него болгарка, какие-то родственники тут у него есть. Вот с этого самого Чарли и началась вся эта история...

  И парень медленно и не совсем последовательно рассказывает то, что мне уже хорошо известно, однако я слушаю его терпеливо и внимательно, не только затем, чтобы оценить, насколько человек, искавший со мной встречи, откровенен в своих признаниях, но также что-бы получить представление, как выглядит эта история с Другой стороны, как она представляется этому юноше.

— Он якобы водится с какими-то соотечественниками, которые связаны с нашими фирмами. «Богатые люди, — говорит, — из тех, что за мелкие услуги дают большие деньги и, что самое главное, готовы платить ампулами».

  Рассказав еще о некоторых вещах такого же характера, Боян переходит к загородному свиданию и довольно верно излагает то, что мне довелось слышать и видеть.

—  «Эта операция не должна повторяться каждый вечер, — сказала мне женщина. — Не стоит бессмысленно рисковать. По имеющимся у нас сведениям, самые интересные документы он приносит домой по субботам, чтобы иметь возможность в воскресенье над ними поработать. Поэтому вы всегда будете действовать по субботам, и только по субботам». А когда я поинтересовался, что же это за документы, она мне ответила: «Деловые, коммерческие... Их можно раздобыть любыми другими путями, только на это уйдет больше труда и времени... И вообще, вы не подумайте, будто мы вас толкаем на какое-то предательство». Потом вдруг начала меня стращать: их люди будут за мною следить и в случае, если я начну уклоняться или выболтаю что-нибудь, со мною разделаются безо всяких проволочек. Потом достала крохотный .фотоаппарат, пленки к нему, отмычки и давай показывать мне, как всем этим пользоваться. А под конец поднесла мне упаковку морфия.

  Парень говорит спокойно, однако лицо его напряжено и выражает некую оторопь, как у человека, который не сразу осознал, что совершилось непоправимое.

— Как же так? За все это одну-единственную упаковку морфия? — уточняю я.

— Да нет, не одну... Женщина сказала, что за хорошую работу я буду получать их регулярно... Мне их будут оставлять в почтовом ящике какой-то Касабовой, проживающей по улице Евлоги Георгиева, куда я должен буду приносить негативы по воскресеньям, на рассвете, после выполнения задачи.

— Ну и как? Сегодня ты ее уже выполнил?

— Вы хотите спросить — сунул ли я голову в петлю? Сунул.

  Он достает из заднего кармана миниатюрную кассету, поменьше окурка, и кладет ее на стол.

— Почему же ты не положил ее в почтовый ящик Касабовой? — небрежно спрашиваю я.

— Потому что, снимая эти документы, я обратил внимание на то, что на каждом из них стоит слово «секретно», на всех значится «секретно» или «совершенно секретно», а я думал, что это самые обычные сведения и...

— И это все? — спрашиваю я, видя, что парень замолчал.

— Не знаю... Нет, не все.!. Только я не знаю, как вам сказать, — конфузливо и сбивчиво говорит Боян. — В тот день, когда мы с вами два месяца назад сидели в «Софии», со мной что-то стряслось... В сущности, ничего особенного... Просто я было забыл про того человека... про моего отца... Может быть, даже сознательно забыл про него, ведь он причинил матери столько страданий... А вы заставили меня вспомнить о нем. Вы тогда мне столько рассказали всего... то, что я его наследник... Не знаю почему, но особенно после встречи с той женщиной там, за городом, я все чаще думаю о том нашем разговоре. А сегодня особенно... Когда это уже свершилось, я не перестаю думать о том, что бы сказал он, если бы смог увидеть... Если бы увидел, до чего я дошел...

— А он тебя видит. Видит через меня, через своих товарищей, перед которыми ты завтра можешь предстать... И ему нелегко, сам понимаешь.

  В кухне вдруг стало совсем тихо. До того тихо, что теперь отчетливо слышен звон капель в умывальнике, и я снова думаю о том, что пора наконец исправить этот кран, который все время течет.

— Да-а-а... — пускаю в ход свое ничего не значащее словечко. — Ну а дальше что?

  Парень молчит, словно впав в какое-то оцепенение и Утратив всякое чувство места и времени.

— Ладно, этой ночью ты снимал. А минувшей ночью чем ты занимался в мансарде?

— Делал отпечатки замочных скважин. Женщина сказала, что, как только я оставлю их в почтовом ящике Касабовой, я в тот же вечер найду там ключи; с ними гораздо удобнее, не будет нужды всякий раз канителить-ся с отмычками, да и таскать их с собой рискованно.