Дама с биографией - Ксения Велембовская

– Как это я могла сообразить? – взвилась Лялька. Подскочила – подушка на пол, руки в боки – и: она Ольга Каширина! Медийный человек! Чрезвычайно востребованная актриса! У нее нет времени сопоставлять и анализировать! Крыловых, как Петровых, сто штук на сотню!.. Чуть из кимоно не выпрыгнула от возмущения.

Спорить с ней было бесполезно: пока не возьмет верх, ни за что не заткнется.

– Хорошо, хорошо, это я должна была сопоставлять и анализировать.

– Вот именно!.. Надеюсь, ты хоть догадалась сказать отцу, кто я?

Слово «отец» Люсю доконало. Теперь взвилась она:

– Ты вообще слышишь, что говоришь?! Как ты можешь называть отцом человека, который забыл о твоем существовании? Он даже имя твое забыл, если хочешь знать! Спрашивает о тебе, а как зовут, не помнит. Понимаешь ты это?

Не ожидавшая такого афронта, Лялька стушевалась, шепнула: «Тише, бабок разбудишь», – и плотнее прикрыла дверь на лестницу.

– Ляль, неужели ты позвонишь ему? Ведь это же унизительно.

– Будь я лохушкой из Тетюшей, тогда – да, унизительно, но я же актриса, известная всей стране, ведущая на одном из самых популярных каналов. Отцу это должно быть только лестно. Так же, как мне лестно, что у меня такой выдающийся отец… Я не понимаю, что ты дергаешься? Не хочешь – не общайся с ним. Тебя никто не заставляет.

Кажется, она уже все для себя решила, и переубеждать упрямую и беспринципную девчонку не имело смысла. Однако отпустить предательницу с миром Люся тоже не могла.

– Аудиенция закончена, – сказала она, подхватила с пола подушку и водрузила куда положено – себе под голову. – Ты не видишь, что я уже сплю?

Лялька медлила с уходом. Пытаясь вспомнить о чем-то или очень достоверно изображая потуги памяти, она застыла в дверном проеме – красотка в черном кимоно, с поблескивающим на лебединой шее новеньким украшением от «Сваровски». Кадр для ее дерьмовых мелодрамок был бы – зашибись!

– Ах, да! – «вспомнила» артистка и обворожительно улыбнулась. – Не забудь, пожалуйста, в мой день рождения купить Нюше букет темно-красных роз. Бабушка их обожает. И коробку конфет. Большую-пребольшую! А вот это тебе… – Она неожиданно сняла с шеи своего «Сваровски» и положила на край постели.

– Спокойной ночи, мам, – послышался с лестницы голосок-колокольчик.

Под настольной лампой ожерелье заискрилось, прямо как экспонат из Грановитой палаты. На Ляльке вроде смотрелось дорого и стильно, а сейчас в глазах рябило от дешевого разноцветья. Подобный гаремный стиль Люсю не вдохновлял, и все-таки она не поленилась, достала из шкафа любимое синее платье от Луизы Спаньоли и напялила прямо на голое тело… В обрамлении синего шелка каменья разгорелись еще ярче. Притушить их могло только что-то предельно простое и блеклое.

В хэбэшном брючном костюме цвета сухого сена, со «Сваровски» на шее Люся показалась себе элегантной до невозможности. Ох, жалко, доктор не видит!

Ну как после такого сказочного подарка можно сердиться на девочку? – растроганно подумала она и вдруг, встретив в зеркале взгляд проницательных серых глаз, поняла, что Лялька просто-напросто в очередной раз ее купила… Точно так, как когда-то покупал ее Марк. Что ж, гены, они свое дело знают!

По некотором размышлении пришлось сильно подкорректировать сделанное в сердцах умозаключение. Если Лялька и унаследовала отцовские гены, то в очень ограниченном количестве. Натура еще смолоду настолько рассудочно-холодная, что, казалось, душа ее подверглась глубокой заморозке, она являла собой полный антипод любвеобильного эпикурейца Марка.

Материнские же гены – те вообще словно бы и не участвовали в процессе ее создания. Во всяком случае Люся не могла припомнить, чтоб хоть когда-нибудь ради достижения собственной цели была способна использовать любые подвернувшиеся под руку средства. И уж, конечно, никогда так агрессивно и истово, не расслабляясь ни на секунду, не билась за место под солнцем.

Глава третья

Снега укутывали поселок толстенным белым покрывалом по самые окошки, заклеенные бумагой и пышно проложенные между рамами старой ватой, чтобы мороз, больно кусающий щеки, не пробрался в жарко натопленные дома. К началу апреля покрывало становилось серым с бурыми заплатками, и с этих бурых островков освободившейся от снега земли бежали ручьи и ручейки, а в них вертелись кораблики, вырезанные перочинным ножом из толстой сосновой коры. Зимнее тягучее время кончалось! Все кругом начинало спешить и торопиться. Только недавно зажелтели в канаве цветочки мать-и-мачехи, а уж, смотри, проклюнулись за заборами нарциссы и тюльпаны – изо всех сил тянутся, чтобы догнать мощный краснолистный бадан. С обломанного сучка прямо на голову капает теплый березовый сок. Скоро все зазеленеет, и тогда светлыми вечерами загудят стаи майских жуков: ж-ж-ж-ж-ж! Наловить их сачком в сумерках дело пустяковое, но еще проще – утром. Надо только подпрыгнуть повыше и дернуть за ветку: сони попадают в траву, как горох. Майские налетаются, исчезнут невесть куда, и появятся июньские – зеленые сладкоежки-бронзовки, ленивые, щекотные на ладони. Поселятся в розовом шиповнике, в пахучих белых пионах.

Вместе с зелеными жуками появятся и дачники. Будут качаться с книжками в гамаках. Сплевывать в кулак вишневые косточки. С наслаждением грызть падалицу-грушовку, воровато подбирая яблочки в хозяйском саду. Шарить палкой, разыскивая на потрескивающей под ногами сухой опушке червивые от жары, ломкие красные сыроежки. Нет чтобы подождать, когда на рассвете воздух станет слепым от тумана и под молодыми березками возле болота вылезут стройные темноголовые подберезовики.

Сколько помнила себя Люся, год всегда представлялся ей большим сплюснутым кругом, вернее даже эллипсом, пустым внутри, наподобие баранки. Наверху была длинная дуга зимы, внизу – дуга яркого лета, слева – весна, справа – осень. Жизнь шла по этому кругу пусть то быстрее, то медленнее, но была она понятная, привычная и вполне предсказуемая. Вопрос, что будет дальше, впервые возник той весной, когда Люсе исполнилось шестнадцать.

Уже с зимы поселок гудел как улей. Дня не проходило, чтобы у колонки или у телефонной будки не собирался народ. Барачно-коммунальные жители ликовали: скоро нас будут сносить! Перепуганные частники из привольных вишневых садов яростно опровергали эту новость, разубеждали с применением бранных слов, а разойдясь, переходили и к угрозам: забыли, что бывает за распространение ложных слухов? Да за такие дела можно и по этапу отправиться!

Город между тем наступал. Далеко-далеко – если, встав на цыпочки, смотреть с опушки в сторону Москвы – медленно двигались в бело-голубом небе верхушки подъемных кранов. Раз-другой тяжело разворачивались возле леса, ломая елочки и превращая изумрудную траву с фиалками в грязное месиво, длинные, с прицепом, машины, груженные бетонными блоками, по ошибке проскочившие мимо стройки. В магазине у шоссе все чаще лезли без очереди красномордые, все в пыли дядьки в касках: «Чего разорались-то? Нам всего бутылку, “Приму” и буханку черного».

Каждый вечер перед сном Нюша, мечтательно уставившись в сырые доски низкого деревенского потолка, долго шевелила губами, будто молилась.

– Мам, ты опять не спишь?

– Дадут, Люсинк, нам квартиру, а чего мы туда с тобой повезем? Первое, думаю, надо нам приобресть шифонер с зеркалом. Кровать вторую нужно обязательно, а лучше, для тебе, диван складной…

– Спи. Мне тетя Маруся Лаптева сказала по секрету, что у правительства сейчас нет средств на такое большое строительство. У Михал Василича знакомый работает в министерстве, он и узнал. Так что нас вряд ли будут сносить.

– Будут, дочк, будут! – горячо шептала мама. – Кабы нет, так к нам бы уж давно кого-никого подселили. Знать, боятся сюда прописать. Пропишешь – потом квартиру им подавай. А так – только нам.

Две клокастые двери в коридоре действительно уже давно заклеены белыми бумажками с печатью. Ночью порой даже страшновато бывает: тишина за ними такая, словно там все умерли. Но никто не умер. Все уехали. Шурка Воскобойникова, охваченная охотой к перемене мест и жаждой большого женского счастья, бросила свой общепит и подалась проводницей на поезд «Москва – Ташкент». Первое время по приезде она бойко развешивала в газетные кульки всем желающим ржавый каменный урюк и черный изюм с костями, а через год на ташкентском базаре, где есть все, что душе угодно, нашла то, что так долго искала, – дядьку в тюбетейке, по имени Хасан Абдуррахман, почти что ибн Хоттаб, приблизительно хоттабского же возраста и Шурке ровно по грудь. Большого женского счастья не получилось, но это не беда! Зато теперь Воскобойникова каждый день лопает от пуза нугу, халву и пахлаву и, есть надежда, от сладкого наконец-то подобреет. Иначе Хасану Абдуррахману кирдык будет!

Тете Марусе с ее «академиком» так далеко за счастьем ехать не пришлось. Счастье их бревенчатое возвышалось всего через три дома от прежнего несчастья. К возвращению из армии сына Вовки куплен был Лаптевыми крепкий домина под зеленой железной крышей. Всё до последней копеечки истратили на ремонт и убранство, уверяла тетя Маруся, но обещалась, как Миша получку получит, сразу пригласить на новоселье.