Старатели - Василий Ганибесов

— Светает уже, — сказал Залетин. — Вы разве не выходите?

— Да ведь рано?

— Кому как, — неопределенно ответил Залетин.

Рядом из дверей высунулся старик-баксочник.

— Что за шум, а драки нет? — весело крикнул он, подхватывая сползавшие розовые с синей полоской подштанники. Вечером его подстригла жена-старуха, поэтому он выглядел еще более ощипанным, чем вчера.

— Спи уж, воин, — усмехаясь, сказал Щаплыгин.

— Как, то. есть? — обиделся старик. — Ты со своим разрезом больно-то не кичись. Эй, бакса, вставай! — весело закричал он в коридор. — Вставай, лодыри!

9

На баксе уже поглядывали на солнышко и с нетерпением ожидали свистка электростанции, запоздавшего в тот день часа на два. Степка Загаинов, спускавший подрытый отвал, то и дело оглядывался в сторону электростанции, чтобы с первым же клубком пара на крыше станции опередить гудок криком: «Шабаш!» Но пар все не выскакивал, и гудка не было.

— Бабы чо-то идут, — сказал Степка старателям.

От электростанции свернула к баксовому отвалу большая группа женщин и пошла прямо к Степке. Впереди шагала Булыжиха, самая рослая на прииске, стриженая и самая сварливая; нередко под горячую руку она изрядно поколачивала замухрышку-мужа.

— А ты вот попяль у меня там глаза-то, — пригрозил Степке злой с утра Егорша Бекешкин.

— Сюда идут, — сказал Степка в свое оправдание. — Булыжиха ими что-то командует.

— Булыжиха? — с интересом переспросил старатель в жилетке. — Значит, не к добру.

— Давайте, братцы, выкупаем их в баксах, а? — предложил веселый старик, перестав бросать пески и выжидающе оглядываясь на старшинку. — А чо, все равно ведь обед. А?

— Давай, — ухмыльнулся старатель в жилетке, — только тебе Булыжиху.

— Кхм, — старик смущенно кашлянул, — нет, она мне не подходит.

Женщины вошли на отвал, и Булыжиха, размахивая бумажкой, крикнула:

— Эй, непобедимая бакса! Кончай работу! Снимайся с баксы! Мы тут будем.

— Это по какому закону? — прищурившись, спросил Бекешкин.

— Вот предписание директора. Сейчас и десятник придет. А вы на разрезы все, в забой.

— Как, то есть? — задорно переспросил старик.

— Так! — поворачиваясь к нему, отрезала Булыжиха и поперхнулась, изумленно уставившись на выщипанную, с множеством проплешин, голую голову старика. — Это кто тебя так... обкорнал?

— Это? — он пощупал голову и до ушей нахлобучил фуражку. — А ты покажи бумагу-то; может, ты это для близиру только.

— Для близиру?! — возмущенно крикнула, двигаясь на него, Булыжиха. — Ты что, старый колдун?!

— Ну-у... Ну-ну-ну, — забормотал старик, отступая на всякий случай за колоду.

— Вы что — бригада, что ли, какая? — спросил Булыжиху Егорша Бекешкин.

— Артель! — гордо сказала она. — А я старшинкой выбрана.

— Ну, тогда пошли, ребята, — решительно сказал старатель в жилетке. — Я говорил: не к добру, — так оно и вышло.

— А я? — спросил старик.

— Насчет тебя — распоряжение Свиридовой: можно оставить у меня в артели.

— У тебя? — обиженно воскликнул старик. — Ну, не-ет... Это чтобы у тебя я остался?!. Не-ет. — Он испуганно попятился к смеющимся старателям. — Лучше мне сто лет глухарей бить...[6]

Женщины рассыпались вдоль борта, как утки по берегу.

В тот день на прииске необычайно круто вертелось дело. После ухода на работы женщин-домохозяек никто не хотел остаться в поселке. Работали жадно, рывком, не жалея себя.

На Верхнем участке, около старательского байкала[7], уже с обеда закипела работа. Маркшейдеры[8] и помощники их ошалело бегали, гремели цепями, били колья, чертили на земле борозды, надсекали деревья. Десятки рабочих возили землю, камень, глину, лес, копали кочки, рыли канавы. Под старую плотину, стройки еще времен «кабинетной» каторги, забивали большие печи, чтобы динамитом взорвать проросшую кустарником завалину и пустить речку по новому руслу.

Решили пустить реку на столетние, помнящие еще декабристов гигантские отвалы эфелей и гальки, чтобы смыть их, как таратайку песков, и потом взять из русла золото, как с бутары — невиданно огромной и дешевой.

На «Сухой» ставили гидравлическое оборудование. Около копра рабочие бегом носили железные трубы, слесаря подгоняли муфты и фланцы, кузнецы гнули скобы, плотники сколачивали деревянные колоды-сплотки, в лихорадочной сутолоке мешая друг другу, крича и ссорясь.

Рядом с бутовым пепелищем сооружали огромный закопченный самоварище — шуховский паровой котел. Его поднимали на руках веревками и березовыми вагами. Кочегары и задержанные для того лесовозчики, багровея от натуги, ахая, давили на ваги[9] по команде механика. В сторонке, рядом с механиком, стоял Илья Глотов. По движению руки механика Илья, тужась и приседая, словно вся тяжесть котла лежала на его плечах, гундосым голосом запевал:

Е-ще раз пошел,Е-ще раз!Еще раз берем,Еще-о ра-зок!..

В стороне от шахты, на месте, показанном в памятную ночь Афанасом Педориным, стояла Настенька Жмаева, к чему-то прислушиваясь.

10

Падение грузного потолка было настолько стремительным и сильным, что порывом воздуха, как от взрыва, были сбиты с ног все четверо старателей бригады Данилы. Чи-Фу, бежавший впереди других и первый получивший удар, стукнулся о бежавшего за ним Костю Корнева, и оба они отлетели за костер крепежника, в кучу талой породы. Гошку Супонева ударило о стену забоя и свалило в межу бутовой завалинки. Данила Жмаев упал рядом. Захлебнувшись воздушным шквалом, оглушенные и ушибленные ударами, они одновременно потеряли сознание.

Все произошло в несколько секунд и прекратилось так же внезапно, как началось. Наступила такая совершенная, возможная только в глубоком подземном мире шахт тишина, когда даже собственное дыхание кажется оглушительным и в мягком ритмичном плеске пульсирующей в венах крови слышатся то гул орудий, то звон железа, то еле уловимый лепет серебряных колокольчиков.

Шахту залила густая, тяжкая тьма, и в ней исчезли, словно растворились, все предметы: осколки обвалившейся земли, стены забоев и оглушенные, обеспамятевшие старатели.

Первым очнулся Данила. Он открыл глаза и, ничего не увидев, прислушался: в висках шумно токало, в затылке и спине ныла тупая боль.

И вдруг, поняв всё, он быстро вскочил, но тут закружилась голова, и он снова упал на землю.

Данила лежал долго, не шевелясь, стараясь осмыслить происшедшее. Затем он осторожно начал ощупывать вокруг себя. Попалась шляпа, Данила не без труда надел ее. В стороне лежал человек. Данила ощупал его — это был Гошка.

Очнувшись, Гошка медленно, как спросонья, пошевелился, привычно потянулся к одеялу и, не найдя его, испуганный тишиной и мраком, замер и, как Данила, стал напряженно всматриваться и слушать. И по мере того, как он осознавал, где он и что с ним, смятение и страх охватывали его все сильнее.

Вскоре послышались возня и пыхтение Кости Корнева, выбиравшегося из-под Чи-Фу и осыпавшейся на них талой породы.

Ползком все они собрались к Даниле, около стены лавы, и сели плечом к плечу, упираясь спинами в стену.

Они долго прислушивались к безмолвию и сидели неподвижно, словно боялись неосторожным движением или шумным вздохом выдать себя притаившемуся зверю — шахте.

Потом они принялись искать выход. Они ощупали каждый квадратный сантиметр рухнувшей мерзлой глыбы, но выхода не было.

Между стеной лавы и земляной заслонкой Гошка Супонев нащупал узкую щель. Гошка выцарапал из нее песок и гальку, припал к щели ухом и слушал до тошноты и сердцебиения. Но ни единого звука не уловил. Затем он кричал в нее, пока не сорвал голос; они по очереди все кричали в щель, били в стену обушками, принимались кайлить упавшую породу, но всё бросили, поняв, что невозможно пробиться сквозь мерзлоту с жалкой кайлою, отскакивавшей от стены, как от гранита. Гошка в отчаянии упал около щели и зарыдал, колотясь о стену головок). Наплакавшись, он снова нащупал щель, прижался к ней и притих, напряженно вслушиваясь. От каждого шороха, от падения даже маленькой подтаявшей гальки он вздрагивал и еще сильнее прижимался к щели, словно хотел втиснуться в нее.

Данила ползал по лаве. Он собрал весь инструмент и расчистил засыпанные выкатные доски. Разгребая талую породу, он нашел свою куртку со спичками и огарками свечей в кармане.

Собрались к свечке и прикованно уставились на бледный язычок огня. Свет немного ободрил людей: они увидели друг друга, мирно лежавший инструмент, клетки крепежника, забой лавы, осмотрели свои руки и ноги — все было такое обыкновенное...