Смута в Московском государстве - Коллектив авторов

И те сторожа, Абрамка Иванов с товарищами, сказали окольничему и казначею Василию Петровичу Головину да дьяку Меншему Булдакову: «Как-де в пятом часу ночи в цер кви у собора Архангела Михаила, где лежат благоверные великие князья, начался шум и великий говор, по счету го лосов с двадцать или с тридцать. А один-де из них читал по-книжному за упокой беспрестанно, но речей его и речей тех людей, что громко говорили  между собой,  нельзя было понять, и никого не было видно. И в ту-пору в церкви горела свеча.

А после того между ними начался смех, и один-де из тех голосов был низкий, а против него говорили все остальные. И один все читал по-книжному за упокой, а тот с низким голосом на всех крикнул, и они-де перед ним все умолкли. И после того в церкви начался великий плач, и во всей церкви в ту пору был великий свет. И как тот свет пойдет кверху, то осветит весь верх и всю церковь. А как свет пойдет книзу, то осветит мост церковный, а никого не видно и слов их не разобрать. И те разговоры между ними, шум и плач длились с пятого часа до седьмого. А те сторожа заглядывали в щели двух церковных дверей и сквозь замки, и всех сторожей в ту пору взял страх и великий ужас. А Истомин сын Кузьма в ту пору отходил от паперти прочь, и как он пришел, те ему сторожа про то видение сказывали.

«ВРЕМЕННИК» ИВАНА ТИМОФЕЕВИЧА СЕМЕНОВА

Автора знаменитого «Временника» — важнейшего исторического сочинения о Смуте — обычно называли Иваном Тимофеевым, однако недавно было установлено, что Тимофеев — это отчество дьяка, а настоящая его фамилия — Семенов. Наиболее подробную биографию автора «Временника» составил историк В. И. Корецкий. Известно, что Иван Семенов происходил из среды подмосковных служилых людей и начал свою карьеру подьячим в 80-х годах XVI века. Впервые в должности дьяка Семенов упомянут в 1598 году, причем к этому времени он служил в Пушкарском приказе, отвечал за состояние артиллерии и вообще военного дела. В конце XVI века Семенов занимал невысокое положение на лестнице чинов — в боярском списке 1598/99 года он упомянут в перечне дьяков, служивших «по приказам» лишь на семнадцатом месте. В 1603—1604 годах во время восстания Хлопка, когда в Москве были часты волнения посадских людей и поджоги, Семенов руководил борьбой с пожарами в районе нынешней площади Ногина. В 1604 году уже как дьяк приказа Большого прихода, Семенов взыскивал недоимки с помещиков, высылал «корм» имперским послам и крымским гонцам, милостыню афонским монахам. Дьяк ходил в поход против первого Самозванца, был в числе московских «сидельцев», когда под стенами столицы лагерем стоял Болотников, а летом — осенью 1607 года сам находился среди осаждавших, на этот раз — в войсках Шуйского под Калугой. С ноября 1607 года Семенов попадает в Новгород. Это назначение очень похоже на опалу.

В начале марта 1610 года Семенов оставил службу, но не вернулся в Москву, а вынужден был жить в Новгороде, возможно, по причине нелюбви завистливого царя Василия Шуйского к сторонникам его племянника — молодого, умершего 23-х лет полководца Михаила Скопина-Шуйского. Иван Тимофеевич Семенов пережил шведскую оккупацию Новгорода, именно в захваченном шведами городе он приступил к работе над «Временником», начатым около 1615-го и в основном законченным к 1619 году. В 1617 году Новгород был освобожден, и Семенов вернулся в столицу, два года служил в Астрахани, затем в Москве, в Ярославле и в Нижнем Новгороде. В 1628 году дьяк сумел оказать личную услугу правящему семейству Романовых при разборе жалобы елецких помещиков на боярина И. Н. Романова, за что был щедро пожалован землями и до конца жизни пользовался располооюением отца царя Михаила патриарха Филарета. Умер Иван Тимофеевич Семенов незадолго до 28 февраля 1631 года.

Историк В. И. Корецкий дал точный портрет дьяка, сравнившего себя с мухой в огромном потоке событий, но не потерявшегося среди великих людей своего времени: «Он испытал царскую опалу, ненависть, клевету, служил под началом враждебно настроенных к нему людей, а затем шведских захватчиков. И когда, казалось, фортуна ему улыбнулась, его окружили почитатели его таланта и сам Филарет изъявил ему благосклонность, за это пришлось заплатить ценой пристрастного расследования и льстивой похвалы. Но там, где другие сгибались и подламывались, превращаясь в слепое оружие чужой воли и собственного своекорыстия, дьяк проявлял исключительную душевную стойкость, верность призванию, принимал все, что ни выпадало на его трудном и сложном жизненном пути, как должное, способствующее в конечном счете главному — его творчеству, его работе над «Временником»...»

«Временник» — один из первых опытов русской историко-философской прозы. Это нелегкое чтение, ибо автор не быто-писует, а распутывает скользкие узлы причин и следствий, связывающие свирепый и набожный нрав царей, алчность вельмож, продажность приказных дьяков, бедствия народных масс и военные потрясения. Дьяк Семенов не зря ведал пушкарским делом: и в литературе он вел себя как воин, не прятался ни за чью спину и везде высказывал свое собственное, личное мнение. Автор «Временника* объясняет события Смуты примерами из библейской истории, но его книга — не результат школярского начетнического рвения: его сравнения временного и вечного далеки от риторических заклинаний, они аполитичны, они подчеркивают несходство сходных вещей. Объясняя исторический опыт России, дьяк Семенов загадывает загадки и сам же разгадывает их. Это—обычные литературные притчи, но напряжение письменной речи Семенова столь велико, что мы уже не удовлетворяемся единственной разгадкой, но вновь и вновь возвращаемся к описанию жизни убогой бездетной вдовы — этому пронзительному символу сиротства нашей земли. «Временник» Ивана Тимофеевича Семенова публикуется с сокращениями.

О смерти государя царевича Димитрия Ивановича в 99[1591J году и о приходе крымского хана под Москву; и как Борис Годунов с боярам, воеводами и войском в обозе стоял против него; и как крымского хана бог победил и он из-под Москвы побежал; и как Борис, взяв с собой бояр, ходил из обоза в Москву и мешкал в городе три дня, чтобы хан подальше ушел, а все войско дожидалось в обозе; и как спустя три дня, взяв все войско из обоза, ходил Борис из Москвы, сказав государю: гнался за царем до Серпухова и разбил его. Тут же о пожаре на Неглинной, устроенном Борисовыми поджигателями. Все происходило в одно время, в том же 99 [1591 ] году, в одни недели и дни

В то время, когда после семи тысяч шел 99(1591] год в самой благочестивой державе и когда шел седьмой год от помазания на царство преблаженного Федора Ивановича, государя всей Руси, по попущению божию, три несчастия тогда вместе случились у нас к нашему искушению. Первое — как бы убийственною рукою Ирода, неправедное заклание рабом незлобивого отрока царского племени. Второе зло — внезапный пожар от поджога, испепеливший большую часть всей столицы и дома богатых жителей, обильно наполненные всем необходимым, находящиеся на той стороне реки Неглинной. Кто не знает, как угли всех домов, от страшного огня обратившиеся в пепел, были развеяны по воздуху? Это было задумано тем же Борисом и сделано по его повелению: он не побоялся бога сделать это в самый полдень, когда солнечная теплота жгла, как бы свыше помогая неудержимому яростному пламени, показывая этим злобу виновника пожара. Знающие рассказывают, что тогда от ярости огня многие рождающие вместе с младенцами сгорели, потому что это было сделано внезапно, во время полуденного сна, по-мучительски, чтобы из них ни один не спасся; поджигатели, посланные тем повелителем, везде в одно время в разных местах зажигали огонь, так что жившим тут не было возможности куда-либо убежать. Третье зло — татарское нашествие самого, пришедшего с востока, нечестивого царя, осмелившегося дойти даже до внешних укреплений моего города, так что такой наглости никогда не бывало.

Итак, два бедствия произошли от властолюбца Бориса, а третье ниспослано по небесному смотрению, но и первые два случились не без промысла Божия. И хотя державный Федор, благочестиво и пресветло над нами царствующий, богател своими добродетелями, но не мог, при случившихся несчастиях, один покрыть своим избытком нашу скудость и недостаток в добрых делах; таким образом и бывает, что добродетель одного не может покрыть грехи всех людей и «никто не украшается чужими делами», как сказано в писании, но чьи труды, тех и дары; честь и венцы принадлежат победителям,— в божественных писаниях много подобного сказано для указания нам. Но так мы и убиение неповинного младенца-царевича, и напрасное истребление огнем всего города, не желая, все перенесли, как бы ничего не зная, покрывшись бессловесным молчанием,— то этим попустили зложелателю до конца стремиться и к дальнейшему, как и теперь в наставших обстоятельствах мы, как немые, смотрим на случившееся. Об этом довольно.